Генка вышел из кухни, со всей дури шарахнув дверью.Керамическая вазочка, грохнувшись об пол, разбилась вдребезги. У меня из глаз брызнули слезы.
— Гад, паршивец, подонок! выкрикивала я, собирая с пола осколки.
Тут стоит сказать, что вазочка эта появилась у нас вте романтические времена, когда мы с Генкой были совсем молодыми и безумно любили друг друга. В один из весенних праздников, кажется, это был день города, мы забрели на ярмарку, где рыжий мужичонка бойко торговал всяческой керамикой: пузатыми горшками, разрисованными мисками и причудливыми вазами.
Мужик был немного навеселе, складно сыпал прибаутками, и подогретая публика толпилась у его прилавка. Стоило кому-нибудь взять в руки пивную кружку в виде жирафа или тарелку, расписанную розочками, как мужичок разыгрывал настоящее представление, втягивая потенциального покупателя в диалог и привлекая толпу в качестве зрителей. После подобного спектакля никто не отказывался от покупки: под аплодисменты зрителей кружка или тарелка (а иногда и то, и другое, и третье) становились собственностью покупателя, а ловкий продавец удовлетворенно засовывал в карман очередную купюру.
Мы подошли поближе. Торговец быстрым внимательным взглядом выдернул меня из толпы и бурными жестами предложил выбрать товар. Я покраснела, отнекиваясь, но он с многозначительным взглядом протянул мне небольшую вазочку по форме напоминающую соединенные сердца. Это был чистой воды шантаж: вазочка была китчевая и абсолютно неизяшная
однако рыжий заверил меня в том, что
это в некотором роде оберег. Это был тонкий расчет! Такого мой парень, конечно, стерпеть не смог — он тут же достал купюру и вручил ее хитроватому мужичку... Ну, и в тот же вечер Генка сделал мне предложение — так что я не сомневалась, что вазочка действительно стала нашим оберегом.
Потому, увидев на полу глиняные осколки, восприняла это как крушение мира и немедленно убедила себя в том, что нашей совместной жизни пришел конец (ну, что-то вроде «разбитую чашку не склеишь»).
Откровенно говоря, не имело особого смысла погружаться в анализ того, кто прав, кто иноват и как мы дошли до жизни такой, — и так было совершенно очевидно, что пребывание под одной крышей стало для нас невыносимым и отчасти даже опасным. Правда, тема развода в наших разговорах пока еще ни разу не всплывала, поскольку, несмотря на «холодную войну», все наши помыслы (пускай даже негативные) попрежнему были направлены исключительно друг на друга. Была и еще пожалуй главная, причина, по которой мы оба боялись окончательного разрыва, — это Ксюша, наша дочь, только что вступивщая в «критиеский» возраст —двенадцать лет. Насупив брови и поджав губы, она молчаливо наблюдала за нашими сражениями. Разумеется, каждый из нас пытался перетянуть девочку на свою сторону, призывая быть третейским судьей в никогда не прекращающихся спорах.
— Ксюшенька, скажи папе, что я могу и сама распрекрасно заработать себе на жизнь, и будет она у нас с тобой, может, и без особых излишеств, зато тихая и спокойная, — кричала я. — Правда, дочка? Ксюша молча кивала.
— А ты за всех не расписывайся, — выскакивал из комнаты Генка, потрясая приобретенной в метро рекламкой (вечно всякий мусор в дом ташцит!).
- Почему это Ксюша должна из-за тебя страдать? Ей нужно, чтобы у нее было... —муж раздувался от злости, пытаясь подобрать слова, -не хуже, чем у всех! Ей планшет, например, новый нужен, да, дочка? — У Ксюши, разумеется, загорались глаза... — Ты ей сможешь его купить? Нет! А я могу! Я и купить могу, и борщ сварить, и рубашку, если надо, погладить...
— Даты сначала хотя бы вспомни, как утюг выглядит, ты ведь, кроме мыши компьютерной, других инструментов в руках-то никогда не держал!
— Что-о?! А ты... а ты...
И так до бесконечности. Но на сей раз глиняные осколки стали-таки олицетворением моей разбитой вдребезги жизни. Утерев слезы, я с гордым видом пошла к мужу и произнесла роковую фразу:
— Я подаю на развод!
Генка сидел у компьютера. Он даже головы не повернул в мою сторону, но я видела, как напряглась его спина и дрогнула рука, лежащая на мышке. Выходя, я заметила Ксюшу, которая сделала вид, что просто шла мимо, но было совершенно очевидно, она все слышала...
В тот же вечер Гена собрал свои вещи и ушел жить к матери. А я, не имея привычки бросать слова на ветер, на следующий день отправилась к юристу и написала заявление о расторжении брака. В качестве причины указала: «вследствие непримиримых психологических противоречий».
Расплывчатая, конечно, формулировка, но...
Конечно, в тот же вечер пришлось сообщить об этом дочери.
-Ксения, дочка, ты уже взрослая, сама все видишь и понимаешь. Я должна тебе сказать, что и я, и папа тебя очень любим и будем заботиться о тебе вместе, но жить нам теперь придется отдельно.
—А я? — с вызовом спросила дочка. — Мне тоже можно жить... отдельно?
— В каком смысле?
— Ну, мне где жить?
— Со мной, конечно же, — удивилась я.
— Так ведь папа тогда обидится, — глядя мне в глаза, спокойно сказала дочь.
— А ты что, хочешь?.. — я испугалась: на такой поворот не рассчитывала.
— Ну, или ты обидишься, — все так же бесстрастно продолжила Ксюша. — Так что лучше мне, наверное, тоже отделиться, тем более что сейчас это как раз в тренде.
— Ну ладно, как-нибудь уладим этот вопрос, — неловко съехала я стемы. — Потом разберемся...
С того дня дочка замкнулась в себе: приходила из школы, часто с подружками, запиралась у себя в комнате и шушукалась с ними часами, На мои вопросы, касавшиеся школы, отвечала неохотно, а если речь заходила об отце или нашей семье, и вовсе замолкала.
Я, конечно, переживала ужасно, все-таки возраст сложный, но понимала, что со временем все как-нибудь утрясется. Генка дочери каждый день звонил, но не заходил — чтобы не видеть меня. Однажды, вернувшись домой раньше обычного, я застала дочку с красными от слез глазами и замотанной бинтом рукой.
— Ксюшенька, родная моя, что случилось? — бросиласья к ней. — Что с рукой?
Дочь зарылась лицом в подушку и, бормоча что-то маловразумительное, разрыдалась.
В голову полезли страшные мысли (ограбили, избили, изнасиловали?!), однако, взяв себя в руки, я постаралась вывести девочку на разговор. Минут через пятнадцать просьб, уговоров и препирательств Ксюша все же призналась: ей действительно угрожают.
— Как это угрожают? Кто?! — изумилась я.
— Не знаю, — она растерла по щекам остатки слез.
Дочка протянула мне распечатанный на принтереи сложенный вчетверо лист бумаги. Я развернула его.
«Я знаю, где ты живешь — биригись!» — было написано там.
«Просто бред! — подумала я. — Шуточки какого-то неумного двоечника. Хотя... Кто знает?»
— Ксюша, где ты это взяла? — поинтересовалась я.
— В кармане куртки, — щмыгнула носом она.
-Господи, дочка, ты же видишь, что это ерунда какая то и глупость, — я попробовала успокоить ее. — Кто-то из твоих одноклассников неудачно пошутил!
— Да? -вскинулась Ксюша. — А это тоже шуточки? — и она сунула мне под нос перемотанную бинтом руку.
— Что это? -похолодела я.
—. Порез! Между прочим, глубокий, -с вызовом ответила дочь. -В кармане, кроме записки, было лезвие. Ты, мама, не понимаешь: они уже перешли от угроз к действиям!
«Господи, как в дурацком кино», — мелькнула идиотская мысль, но вслух я сказала:
— Кто «они»?
— Не знаю, — Ксюша наморщила нос, явно собираясь снова зарыдать.
Для начала я решила поговорить с классной руководительницей. Она заверила меня, что из школы это сделать никто не мог, потому что Ксюшу в классе очень любят. Однако через пару дней дочка протянула мне очередную «страшилку»: «Я тибя диржу на мушке». К анонимке прилагался кусок битого стекла.
— Ну, это уже слишком! — возмутилась я, доставая из сумки мобильник.
— Мам, — проскулила Ксюша. — Ты опять классной . звонишь? Бессмысленно! Может, давай лучше папе все расскажем? Он же мужчина — он нас защитит...
— Да, дорогая, ты права, — и я набрала Генку.
Услышав, что дочери кто-то угрожает, муж примчался немедленно. Внимательно изучив анонимки, он по деловому поцеловал Ксюшу и меня и вынес свой вердикт:
— Так, девочки, я вас тут одних не оставлю. И даже не возражай, -повернулся он ко мне, хотя я, собственно, и не собиралась. -А теперь идем в полицию!
Решительный тон Гены, его кипучая энергия и, вообще само его присутствие как-то благотворно повлияли на нас с Ксюшей. В полиции нас почему-то направили к участковому — немолодому добродушному капитану, Обремененному семьей и многочисленными проблемами со здоровьем. Тот задал нам пару вопросов, несколько раз прочитал предъявленные в качестве вещдоков анонимки, а на лезвие и битое стекло при этом даже не взглянул...
— Ну, вот что, родители, вы пойдите-ка в коридорчике посидите, а мы тут пока
с Ксенией тет, как говорится, на тет побеседуем.
Мы послушно вышли в коридор. Я нервничала и дрожала, и Генка обнял меня и прижал к себе.
— Не бойся, — прошептал он, целуя меня в висок. — Мы обязательно найдем этого негодяя!
Я прикрыла глаза — рядом с ним мне стало спокойно и уютно,
Вскоре дверь кабинета распахнулась, и нас пригласили войти.
Дочка сидела на краешке стула как нахохлившийся воробей. Участковый протянул нам лист бумаги, на котором корявым Ксюшиным почерком (мнели его не знать) было выведено: «Бириженого бог бирижет».
— Я сразу догадался, кто автор. У меня в школе с этими -бир-, -бер-, -дир-, -дер-, знаете, тоже проблемы были, — улыбнулся он.
— Так ты сама это написала? Но зачем?! — мы дружно повернулись к Ксюше.
— А чтоб дурака не валяли и не разводились — пробурчала она и заплакала.
— Никакого развода не будет, — клятвенно заверил дочку Генка.
— А как же заявление? - похоже, Ксюша и меня держала «на мушке»,
-А мы его заберем! — хором ответили мы и, взяв дочку с двух сторон за руки, покинули отделение полиции.