оглавление канала, часть 1-я
Собор встретил меня прохладой и запахом ладана. Несколько человек ставили свечи. Незнакомая тетка, стоя за прилавком, перекладывала брошюрки религиозного содержания. Она мельком взглянула на меня, неодобрительно поджав губы. И только тогда я вспомнила, что забыла надеть шарф. Поспешно натянула легкую шелковую ткань на голову и постаралась придать лицу равнодушно-благоговейное выражение. Пожилой дьячок возился на амвоне, закрывая Евангелие и наводя порядок после службы. За резной алтарной преградой виднелась черная ряса священника. Памятуя о том, что женщинам туда ходу нет, я подошла к дьячку и, смиренно потупив глазки, пропищала:
- Простите… Мне бы с батюшкой поговорить… Дьячок, не поворачивая головы в мою сторону, совсем не благостно буркнул: - Для исповеди завтра приходите… Поняв, что так я ничего не добьюсь, я прошелестела: - Мне не для исповеди… Видите ли, я бы хотела пожертвовать на Храм значительную сумму, но сначала мне бы с батюшкой побеседовать…
Дьячок оставил свое занятие и с интересом глянул на меня. А я уставилась на него честно, предано и моляще. Не так, конечно, как нищие смотрят, прося подаяния, но близко к этому. Поизучав меня немного внимательным взглядом, от которого не скрылись ни мои дорогие шмотки, ни золотые часики на запястье, скупо проронил:
- Здесь ожидай, матушка… Доложу… - И мелкими, семенящими шажками потрусил в сторону алтаря.
Я без дела не стояла, принялась крутить головой по сторонам. И, конечно, не зря. В одном углу, где стоял большой квадратный подсвечник для свечей «за упокой», я узрела ту самую тетку, которая назвала бабульку «Настькой» в первый, так сказать, день нашего «знакомства». Она убирала с подсвечника прогоревшие свечи, складывая их в маленькое ведерко. Делала она это быстро и, можно сказать, профессионально. Из чего я заключила, что тетка в Храме работает постоянно. Что мне это давало, я пока не поняла, но в памяти себе заметочку сделала. Тут возле меня послышалось деликатное покашливание. Быстро обернулась и увидела перед собой отца Василия, местного священника. Выглядел он точной копией со старых картинок из журнала «Крокодил». С выдающимся брюшком, небольшой реденькой бородкой, носом картошкой, круглым лицом с выдающимися, как у весеннего хомяка, опавшими щеками и доброжелательным, до приторности, «служебным» взглядом маленьких карих глазок. Хорошо поставленным баритоном опытного оратора он проговорил:
- Слушаю вас… А я заметалась. Разговор у меня к нему был небыстрый, но не станешь же священника приглашать в общественное заведение «на кофеек»! Мою заминку он понял по-своему. Ласково мне улыбнувшись, пробасил: - Мне сказали, что вы хотели бы… гм… пожертвование на Храм сделать… Воспользовавшись его «рукой помощи», я пропищала с невесть откуда взявшимся вдохновением:
- … Точно так, батюшка… А еще, я бы хотела, чтобы вы уделили мне немного своего драгоценного времени для приватного разговора. – И поспешно прибавила: - Не для исповеди, а скорее, для совета…
Прозвучало это несколько двусмысленно, и отец Василий чуть нахмурился, изображая непонимание. Но обещание пожертвования сделало свое дело. С выражением глаз «чего не сделаешь ради процветания Храма» он сделал приглашающий жест, указывая на маленькую боковую дверь, по-видимому, ведущую в какое-то служебное помещение. И сам отправился впереди. Я посеменила за ним, стараясь не смотреть по сторонам, всем своим видом изображая смирение и покорность. Это была, действительно, служебная, если так можно назвать, комната, служившая для переодевания и некоторого отдыха служащих в церкви людей. Высоко над полом было небольшое окошко, через которое проникал дневной свет, в боковой стене еще одна дверь, насколько я поняла, ведущая на улицу. Мебели здесь было негусто. Впрочем, для «густо» здесь просто не было бы места. Небольшой стол, накрытый клеенкой, две лавки по бокам, на стене возле дверей несколько рядов вешалок с какой-то одеждой, на маленькой тумбочке в углу электрический чайник, несколько чашек и мисочка с сушками, прикрытые небольшой чистой тряпицей – вот и все убранство. Все верно, людям надо где-то и чайку попить в перерывах между службами. Отец Василий уселся на лавку, указав мне на стул, который был единственным в этой комнатенке, сделал внимательное лицо и проговорил неторопливо:
- Слушаю, дочь моя…
Чтобы наш разговор принял некую душевность, я, без особой суеты, достала из сумочки конверт с несколькими крупными купюрами, приготовленный заблаговременно еще дома. Робким движением положила конверт на край стола и пропищала умильным голоском:
- Примите, батюшка, на нужды Храма толику малую…
Взгляд священника потеплел, и он, не притрагиваясь к конверту, с достоинством ответил:
- Благодарствую, дочь моя. Истинно, нуждается наш Храм в ремонте. Только на прихожан и надежда… - Потом, словно опомнившись, доброжелательно, будто дедушка у любимой внучки, спросил: - Так о чем вы хотели побеседовать, дочь моя?
Я замялась на несколько секунд, соображая, как бы это мне половчее начать наш разговор, чтобы расположить батюшку к предельной откровенности. Отец Василий терпеливо ждал. Наконец, я решила, что лукавить перед священником в церкви не годится, начала без особого вступления:
- Я бы хотела расспросить об одном человеке, что служил у вас, здесь, в церкви… - Лицо батюшки по-прежнему выражало вежливое внимание. И я продолжила: - Старая женщина… Ее звали баба Настя. Она умерла недавно, упала с крутой лестницы…
В глазах у отца Василия метнулся испуг. И он вдруг заговорил торопливо, словно пытаясь оправдаться передо мной:
- Но вы же не хотите сказать… Она же сама… Лестница очень крутая, а Настасья уже в возрасте была… - Я с изумлением смотрела на батюшку. У него от волнения даже капельки пота на лбу выступили. Мое молчаливое внимание он принял за недоверие и продолжил с еще большим отчаянием: - Вот и благочинный из Свято-Троицкого монастыря с претензией! А в нашем Храме ничего ТАКОГО и быть не может!! – Он достал откуда-то из складок рясы огромный клетчатый платок и вытер лоб, обиженно хлопая коротенькими ресницами. Видя, что я продолжаю молчать, он, чуть придвинувшись ко мне поближе, заговорил доверительным голосом: - Конечно, люди у нас всякие, но вы же понимаете, человек есть человек. И каждому в душу не заглянешь. Правда, Степанида…, - но, видя мое некоторое недоумение, он торопливо пояснил, - ну, она свечками у нас торгует. Так вот она в ту ночь здесь одна с Настасьей-то и была. А чужих более никого, ни-ни… Хоть, по чести сказать, недолюбливала она ее… – сказав это, он, испуганно спохватившись, поспешно прибавил: - Но я всячески подобное пресекал и не раз со Степанидой разговор имел о христианской добродетели и всепрощении. А Настасья-то… Она ведь поистине ангелом на земле была. Всякому помочь пыталась, добрым словом всегда утешить могла тех, кто в том нуждался. Так кому же… - И он опять с отчаяньем посмотрел на меня, ожидая хоть какого-нибудь ответа.
Похоже, он принимал меня за кого-то другого. Скорее, за представителя каких-нибудь милицейских органов, не иначе. И мое пожертвование не играло сейчас никакой роли. Не став его разуверять или успокаивать, я (прости, Господи), воспользовавшись моментом, спросила немного официально:
- А скажите мне, батюшка, откуда у вас появилась баба Настя? На нищенку она похожа не была…
Батюшка Василий растерянно на меня посмотрел:
- Так, благочинный ее нам и привел. Вы же понимаете… Свято-Троицкий монастырь – это мужская обитель. Вот отец Андрей и похлопотал. А мне что… Мне не жалко. Она тут вот при церкви и жила. – И он для убедительности похлопал пухлой ладошкой по лавке, на которой сидел. А потом добавил с грустью, положенной священнику, когда говорит о смерти ближнего: - И все хлопоты по похоронам благочинный взял на себя. Ее уж и схоронили на монастырском кладбище. Правда, это противоречит уставу. К чему такие почести безвестной старухе? – Но тут же, опомнившись, со смирением в голосе проговорил: - Но мне ли указывать благочинному, прости, Господи… - И истово, с широким размахом перекрестился, подведя очи к потолку.
Я чуть вслух не присвистнула. Вот это номер!!! Опять все упирается в Свято-Троицкий монастырь! И мало того, именно в его благочинного, отца Андрея! Что же это такое получается…? Но додумать, что же получается, у меня не вышло. Батюшка Василий, видимо, уже отошел от первого испуга и задал мне вопрос, который ему и следовало задать с самого начала:
- А вы, дочь моя, почему Настасьей-то интересуетесь? Она вам, случаем, не родственница? – В голосе священника стали проскальзывать подозрительные нотки.
Собственно, все, что могла узнать, я уже узнала. Больше мне тут вряд ли кто чего расскажет. Поэтому я поспешно ответила чистую правду:
- Нет, не родственница. Я на пасхальной службе тут одну вещь свою потеряла, очень мне дорогую, а баба Настя нашла. Я на следующий день пришла, отблагодарить хотела, а мне сказали, что с ней несчастье. Я подумала, что раз родни у нее не было, так может, нужно с похоронами чего помочь. Вот и пришла к вам, чтобы узнать. – Поднялась со стула и, склонив голову в полупоклоне, поблагодарила батюшку: - Спасибо вам за прием, за душевный разговор… Пора мне…
Тот, привычно пробормотав «храни Господь», перекрестил воздух передо мной. Но взгляд его был пристально-подозрительным, совершенно не соответствовавший торжественности момента. Я решила обнаглеть до конца и, чтобы не попасться на глаза «мутной» до крайности Степаниде, попросила позволения выйти через боковые двери. С явным облегчением, что наконец-то я ухожу, батюшка Василий мне это позволил.
Боковая дверь выходила на маленькую улочку, которая была расположена перпендикулярно большому проспекту. Скорее это можно было назвать переулком, застроенным частным сектором, все палисадники которого утопали в цветущих кустах сирени и яблонь. И не заметить машину, прижавшуюся к обочине, было довольно затруднительно, даже учитывая мою некоторую рассеянность и задумчивость, вызванные разговором со священником. Я слегка притормозила, а потом и вовсе, дав «задний ход», спряталась за большим разросшимся до необъятных размеров кустом белой сирени. Все дело было в том, что я узнала машину отца Андрея. Со стороны пассажира стекло было приспущено, и над ним склонился тот давешний нищий, которого я «выгнала» из-за столба, когда пряталась от того же самого отца Андрея! Нищий что-то торопливо говорил благочинному, а тот, чуть склонив голову набок, слушал его с очень серьезным видом. Слышать, о чем был их разговор, я не могла, но очень хотела! Перестав бесполезно пялиться на машину благочинного, я присела на корточках прямо тут же в кустах и призадумалась. Это что же такое получается?! Не священнослужители, а прямо мафия какая-то, прости, Господи!!!
