Все части повести здесь
И когда зацветет багульник... Повесть. Часть 19.
Маруська проводила ее до сельсовета, возле которого метался Алексей, ожидая Никитку.
– Ольга! Ольга, что случилось?! Мы с Никиткой тебя ищем везде!
Ольга повторила ему то же самое, что сказала Маруське.
– Марусь, спасибо тебе, что нашла Олю. Пойдем, пойдем домой, ты вся замерзла! Ольга, ты совсем себя не бережешь...
Но он вдруг увидел, что она даже не слушает его – выражение ее лица было отстраненным, она даже не плакала по своей родительнице, но видно было, что переживала эту боль где-то глубоко внутри себя.
Дома она спокойно разделась и принялась за обычные дела.
– Оля, легла бы ты! Я сам все сделаю.
– Нет, Алеша... Так я отвлекаюсь хотя бы. Лягу – думы снова затянут.
Никитка, узнав о смерти матери, лишь презрительно скривил лицо.
Часть 19
Ольга сначала не поверила своим глазам, и решила, что женщина просто упала в обморок. Но вид военных, склонившихся над телом, был достаточно красноречив, и она кинулась вперед. Те невольно расступились, она упала на колени перед родительницей. Крик, даже не крик, а визг, вой, вырвался из ее горла, глухой, утробный, в этот звук вложила она всю свою любовь, всю свою ненависть, все свои разочарования и сожаления о том, что сделала и что не смогла сделать.
Взяла женщину за голову, приподняла, прижимая к себе, раскачиваясь из стороны в сторону. Лицо матери было спокойным, словно она не умерла, а умиротворенно уснула, сухие, тонкие губы ее были плотно сжаты, морщины и темные круги под глазами начали рассасываться.
– Мамочка! – выла Ольга – мама! Как же так?!
Наконец один из военных стал приподнимать ее.
– Ну, все, гражданочка, хватит, хватит! Не положено!
Она вырвалась из его рук, посмотрела на него так, что он отшатнулся, и пошла к двери – какая-то ставшая враз другой, не такой, как раньше. Словно сломалось в ней что-то, вот так, в одночасье.
Так и шла по улице – с непокрытой головой, на которую падали снежинки, в сползшем платке и расстегнутой тужурке.
В деревне темнело, со всех сторон надвигались сумерки, давили своей страшной темнотой, неприветливой, неприглядной.
Мать навсегда останется матерью – какой бы она ни была, плохой ли, хорошей... Мать – это мать... Память Ольги подкидывала ей картины из прошлого, где было счастливое детство, беззаботное, веселое, в котором была улыбающаяся мама, веселый, сильный и здоровый, отец, которого, наверное, уже расстреляли. Теперь все это позади – остался лишь мрак и холод вокруг, и единственное, что еще держало ее на этом свете – маленькая крошечка внутри.
Она не заметила, что навстречу ей бежит Маруська – лицо раскраснелось, глаза – что плошки – большие, круглые. Подбежала к ней, стала застегивать тужурку и надевать на голову платок.
– Олька, что же ты?! Там ведь Лешка с Никиткой тебя обыскалися! Господи, да ты на себя не похожа! Что стряслось опять?
– Мама... умерла...
– Господи, грехи наши тяжкие! – запричитала Маруська – мало на вашу головушку свалилось? Пойдем, пойдем!
Маруська проводила ее до сельсовета, возле которого метался Алексей, ожидая Никитку.
– Ольга! Ольга, что случилось?! Мы с Никиткой тебя ищем везде!
Ольга повторила ему то же самое, что сказала Маруське.
– Марусь, спасибо тебе, что нашла Олю. Пойдем, пойдем домой, ты вся замерзла! Ольга, ты совсем себя не бережешь...
Но он вдруг увидел, что она даже не слушает его – выражение ее лица было отстраненным, она даже не плакала по своей родительнице, но видно было, что переживала эту боль где-то глубоко внутри себя.
Дома она спокойно разделась и принялась за обычные дела.
– Оля, легла бы ты! Я сам все сделаю.
– Нет, Алеша... Так я отвлекаюсь хотя бы. Лягу – думы снова затянут.
Никитка, узнав о смерти матери, лишь презрительно скривил лицо.
– Ну и что! Предатели они оба – что мамка, что тятька! Он в подвале сидел, отъедался, а она ему жратву таскала, ироду!
– Как ты можешь, Никита?! – спросила резко Ольга – она твоя мать, какая бы ни была, понял?
Тот помолчал, словно не узнавая свою сестру, а потом ответил:
– А я не хочу, чтобы у меня была такая мать! Хорошо, что сама ушла, мир от своего присутствия очистила!
Ольга подошла вплотную к брату, всмотрелась ему в глаза, а потом несильно, но резко, так, что он не ожидал, ударила по щеке.
– Она тебе жизнь дала, идиот!
Никитка на ту пощечину даже внимания не обратил – настолько удивила его обычно кроткая сестра.
Уже поздно вечером пожаловали в их дом Лука Григорьевич и Николай Маркович. Сели около стола, не глядя Ольге и Никитке в глаза, потом Николай Маркович сказал:
– Тело вашей матери забрать можете... Есть, в чем хоронить-то?
– В доме на чердаке домовина лежит – ответила Ольга – если позволите...
– Да, конечно, заберите...
Тут подал голос Никитка:
– Вы как хотите, а я в этом не участвую!
Но Ольга сказала ему:
– Никита, ты пойдешь и поможешь в этом Алеше, ясно! И домовину достанешь, и могилу поможешь копать! Алеша с протезами один будет это делать?! И тебе не стыдно будет?
Никитка склонил голову:
– Ладно... Но только из уважения к Алексею.
– Лука Григорьевич – Ольга повернулась к председателю – я знаю, что не должна просить вас об этом...
– Нет, Олюшка, ничего такого, я ведь все понимаю... Убийц, насильников хороним на кладбище, а тут женщина, которая оступилась...
– Спасибо вам. И вам, Николай Маркович, тоже.
– Я двух военных дам в помощь – коротко бросил тот – Ольга Прохоровна, вы должны знать... Ваша мать... она повесилась.
Ольга ойкнула, прижав к губам ладошку – она-то думала, что мать от болезни умерла.
– Да. Военный же в доме не сидел – у входа все время. Обнаружили не сразу. Она носки расплела вязанные, да веревку с них смастерила.
На следующий день, когда пришла к положенному времени в сельсовет, председатель уже был на месте и с кем-то разговаривал у себя, причем на повышенных тонах.
– Да как вы не поймете, что не могу я так делать, не могу!
Раздался бабий вой, потом голоса, в которых она узнала голос тетки Прасковьи и тетки Василисы.
– А нам как?! – закричала Наташина мать – дети у братской той могиле где-то на чужой сторонке лежать, а мы тут даже и не поклонимся им?! Ирод ты, ирод, как не поймешь, что нам, матерям, прийти некуда, приклонить свои головы и поплакать?!
– Дак не бывало такого в практике! А значится, незаконно это!
– Как не бывало?! – закричала визгливо тетка Василиса – когда в Верхней пади так поставили погибшему бойцу крест!
– Где поставили? – председатель тоже повысил голос – над пустой могилой, что ли?
Они снова заголосили – заругались. Ольга взяла ведро и стала таскать воду в кадку из колодца.
А сама думала про то, что хорошо было бы, если бы председатель разрешил матери Ильи и Наташи установить те самые кресты – тогда она могла бы спокойно приходить туда, к тем крестам, и вспоминать их. Никогда больше, никому после смерти матери, она не покажет свою боль от потери близких людей. Сильно много тех потерь было, что иссушили ее сердце, а душу превратили в наголо выжженную, черную пустыню. И никогда больше на той пустыне не вырастет зеленая трава, не протянет свои нежные стебли к солнцу.
Она видела у колодца, как обе женщины вышли из сельсовета через какое-то время, оживленно переговариваясь меж собой. Лица у них были довольными, если можно было так сказать в этой ситуации, и Ольга поняла, что Лука Григорьевич, видимо, все же разрешил им установить кресты на кладбище.
Пройдя мимо нее, они сначала словно бы не обратили внимания, а потом тетка Василиса, мама Наташи, вдруг остановилась на негромкое Ольгино «Здравствуйте!» и произнесла:
– Олечка! Девочка моя! Вот такое горе-то у нас случилося! Вы ведь подружками с Наташей были.
– Да – Ольге вдруг стало неловко перед этой женщиной – простите, я не зашла даже...
Та только рукой махнула:
– Да что ты... Своих у тебя вон бед, как я погляжу, хватает...
Когда они отошли, тетка Прасковья сказала той:
– Че ты с ней сиропишься?! Она ж дезертирова дочь!
– Много ты, Прасковья, понимаешь, я погляжу – заметила ей тетка Василиса – родителей дети не выбирают, чего их-то с Никиткой виноватить да казнить.
Улыбнувшись про себя – есть те, кто хоть немного понимают их с братом и хоть чуточку поддерживают.
– А, Олюшка! – увидев ее, председатель улыбнулся – я слышал, как ты ведром-то гремела. Поеду я сейчас в город по вашему с Никиткой делу, да скоро вернуся. Алеша меня отвезеть. Вон, бабы, ишь че удумали – кресты своим детям ставить... Где, мол, плакать будем по имя. Не ехать же на ту могилу братскую – дома мал мала меньше, а там ишшо может немцы, стрельнуть – и останутся дети сиротами. Пришлось Марковичу звонить...
Ольга быстро поставила чайник, который-таки принесла из дома, напоила председателя горячим чаем, а когда он уехал, принялась мыть полы.
Вернулся Лука Григорьевич только к вечеру, уставший, но по виду его Ольга с облегчением поняла, что поездкой он доволен.
– Вот, Олюшка, отвоевали мы вас с Марковичем. Молодец он! Видит в молодежи нормальных, перспективных людей – как лев дрался. Что поделать – дом отымут, конфискуют – выговорил он с трудом сложное для него слово – но вы останетесь в деревне, и никто пальцем вас не тронет. Ты – жена уважаемого члена колхоза, получившего в войну тяжкие ранения, в комендатуре городской по секрету сказали, что будуть скоро Алексея твово к награде представлять... Нашла, наконец, она своего героя! Но надо вам, Оленька, теперь стараться, чтобы никто про вас плохо сказать не мог, и родителей чтобы вам не поминали. Позора на вас несмываемого от них, да что поделать – родителей не выбирають ведь! Вот так-то...
Мать решили похоронить тихо, были только они трое – Никитка, Алеша, она, Ольга, да еще пара военных, которых отправил на подмогу Николай Маркович. У гроба Ольга ни слезинки не пролила, а только стояла и смотрела потом до конца, как комья тяжелой, мерзлой земли падали на крышку, как стонало под этими комьями навсегда похороненное дерево... Алексей обнимал жену за плечи, боялся, что снова придется успокаивать ее, но она была спокойна. Никитка же отошел в сторону, так как дальше не хотел во всем этом участвовать. Если бы не Ольга – вообще бы не пошел сюда.
Когда они услышали голоса, то обернулись – на кладбище направлялась процессия с двумя крестами – почти все жители деревни шли установить их в память о Наташе и Илье. Ольга застыла – и как же так получилось, что в один день все это случилось... Нужно было хоть поинтересоваться сначала, когда те кресты устанавливать станут, а уже потом решать с похоронами.
Процессия ушла на другой конец небольшого кладбища, но и оттуда были слышны возмущения Ирины о том, что «предателям и настоящим смелым бойцам на одной земле поклоняться станут». Пока кресты устанавливались, в Ольгину сторону двинулась тетка Василиса.
– Олюшка, милая, пойдем... Постоим кол Наташи с тобой. Вы же подружками были.
Ольга не стала отказываться, но когда они вдвоем подошли к так называемой «могиле», Иринка, которая терла красный от слез нос, увидев ее, сказала возмущенно:
– Мама! Ты кого привела?! Дочь дезертира? К могиле своей дочери, которая на поле боя погибла?!
Она ожидала, что Ольга уйдет, склонив голову, как всегда, но та вдруг кинула на нее испепеляющий взгляд и ответила голосом, которого Ирина не узнала:
– А что ты в такой момент скандал устраиваешь? Горе матери не уважаешь и память покойных? Хотела меня опозорить, да только себя опозорила!
Иринка притихла, а Ольга повернулась к тетке Василисе:
– Простите меня, тетя Василиса! Я очень вашему горю сочувствую! А теперь пойду...
Женщина по-отечески обняла ее, и Ольга ушла к своим.
С тех самых пор она тайком, когда выпадало время, ходила на кладбище. Обычно это случалось, когда Лука Григорьевич и Алексей уезжали в город. Стояла возле крестов, разговаривала с Ильей и подругой, рассказывала о своей жизни и о том, что теперь она не одна и не так одинока – у нее есть ее крошка, которая живет внутри и которую она, Ольга, очень любит. Ей было отрадно прийти и поговорить с людьми, которые были близки ей и которых она никогда не забудет.
Там, в одиночестве, ей было хорошо одной – и поговорить с ними, и поплакать, и приятно было знать, что есть у нее маленькая тайна – прийти сюда и здесь открыть свою душу.
Малыш внутри нее рос не по дням, а кажется, по часам. Она с испугом смотрела на свой все увеличивающийся животик и думала, что впереди ее ждет то, чего она немного побаивается – роды. Хотя в общем-то, была она терпеливой и могла любую боль перенести. После того, что она в жизни испытала, ей было уже, кажется, ни от чего не больно.
В один из дней, когда они вернулись вечером домой, – Алексей забрал ее из сельсовета, приехав вместе с председателем из города – муж предложил ей прогуляться по весеннему лесу. Весна в этом, сорок четвертом году, была прохладной, солнце не жаловало жителей Камышинок своим частым присутствием, холодный ветер с Камышовой обдавал лица свежестью, отчего они грубели и заветривались.
Они вдвоем направились в лес через те самые поля, в которых когда-то любили бегать детьми. Воспоминания, горькие, как цветущая летом полынь-трава, нахлынули на Ольгу, и она постаралась поскорее скрыть подступившие к глазам слезы.
– Алеш – спросила у мужа – скажи-ка мне – где ты в городе все достаешь? Голодно ведь сейчас... А ты... то сахара кусок привезешь, то сала...
– Оленька, у меня же пенсия... В городе рынок, думаешь, он так и пустует что ли? Приезжают с деревень, продают то-се, я покупаю на пенсию... Что могу и как могу... И потом, я же не просто так в мастерской порой днюю и ночую. Делаю кое-что иногда и пока Григорич там свои вопросы решает, я и продать это могу на рынке том же.
– Тяжело тебе, Алеша – вздохнула Ольга – а из меня помощник пока никакой... У тебя вон – после тех поездок все культи в язвах. Я у Соколихи мазь выпросила, да только толку – мажу тебе, а они после тех поездок снова появляются.
– Да ничего, Олюшка! Заживет все рано или поздно. Самое главное – хоть на каких-то ногах. А домой придем – я тебе покажу кой-чего!
– Чего это?
– Не скажу. То суприз будет...
Они подошли к большому кусту багульника. Ольга словно приобняла его, а потом сказала мечтательно:
– Вот бы этим годом багульник зацвел!
– А что? – непонимающе спросил Алексей.
– Бабка Соколиха сказала, что в тот год, как багульник зацвететь – война кончится.
– Кому это?
– Наташе... Я до сих пор ее слова помню – Ольга помрачнела – мы тогда кол энтого куста и разговаривали...
Алексей обнял ее, и постарался скорее увести от этого места, чтобы не вызывать горестных воспоминаний.
Они пришли домой, он попросил ее осторожно спуститься в мастерскую, а там показал ей на верстаке предмет. Сначала Ольга и не поняла, что это такое, а потом, наконец хорошенько разглядев, захлопала в ладоши, словно ребенок. Это была детская люлька, сделанная умелыми руками мужа. Кинулась ему на шею, а Алексей довольно подумал о том, что эти теплые знаки внимания она стала оказывать ему все чаще.
Как-то раз, в конце апреля, Ольга шла по мосту через Камышовую. Мост шатался временами, и она со страхом поглядывала на темную, бурлящую воду. Снег уже потаял, а потому полноводная река бурлила на перекатах, создавая барашковую пену у больших валунов. Внезапно она услышала крик и сначала не поняла, откуда он раздается. Осмотревшись по сторонам, увидела вдруг в реке поднятые руки человека, который изо всех сил барахтался и пытался бороться с водной стихией.
Продолжение здесь
Спасибо за то, что Вы рядом со мной и моими героями! Остаюсь всегда Ваша. Муза на Парнасе.
Все текстовые (и не только), материалы, являются собственностью владельца канала «Муза на Парнасе. Интересные истории». Копирование и распространение материалов, а также любое их использование без разрешения автора запрещено. Также запрещено и коммерческое использование данных материалов. Авторские права на все произведения подтверждены платформой проза.ру.