Все части повести здесь
И когда зацветет багульник... Повесть. Часть 17.
Он предупредительно открыл перед ней дверь, она прошла в сенки, а потом и в нетопленный, холодный дом. Он был почему-то полупустым – не было кое-какой мебели, а в горнице вообще стояли только стол, две лавки и сундук. На лавке перед столом сидел задумчивый Николай Маркович и что-то писал на каких-то больших листах. Напротив него сидела мать – худая, постаревшая лет на двадцать сразу, под глазами у нее были огромные черные круги, которые выделялись на бледном лице, синие губы чуть подрагивали, было видно, что ей холодно, тем более, видимо, в доме ей не разрешали топить печь, она сидела в старом, прохудившемся зипуне и сверху в теплой шали. По ее виду было понятно, что она болеет и простужена.
– Мама! – кинулась к ней Ольга – мамочка!
Они обнялись, но военный тут же оттеснил их друг от друга:
– Не положено!
– Федь – обратился к нему Николай Маркович – принеси табурет для Ольги Прохоровны.
Ее посадили немного в отдалении, но так, чтобы она сидела напротив него. Анна Власовна же сидела к Ольге спиной, поворачиваться ей было тяжело, но она периодически смотрела на дочь страдальческими глазами, в которых стояли слезы. Ольга же не могла сдерживаться – они катились и катились по ее щекам, и никак не могли остановиться.
– Ольга Прохоровна – начал Николай Маркович – мы вот вас позвали сюда, чтобы, так сказать, провести перекрестный допрос и выяснить, как и что было на самом деле. Надеюсь, вы понимаете всю серьезность положения?
Часть 17
Они шли по улице медленно – ноги утопали в вязком снегу, которого нападало достаточно. Впереди шел военный, за спиной – тоже, и Ольга чувствовала себя так, словно на глазах всей деревни ее ведут под конвоем. И сейчас действительно была готова провалиться со стыда. Странно – никогда она особо не верила в то, что там, на небе, может быть тот, кто управляет этим миром и всеми людьми – их поступками, их жизнью... Об этом не принято было говорить, об этом положено было молчать и верить можно было только в советскую власть. По крайней мере, учили их именно этому.
Поверила только тогда, когда ушел на фронт Илья, и она тихо вдруг стала молиться у себя в комнате – робея, неумеючи, так, как могла... Но и это не помогло – Илья погиб и та ниточка, тоненькая, еле заметная, что связывала их сердца на расстоянии, оборвалась. А сейчас она шла вслед за военным, поднимала к небу глаза и спрашивала только: «За что?». Ответа не было – серое небо клубилось неприветливыми мрачными облаками и казалось, сердилось за что-то на людей и на нее, Ольгу.
Редкие в это время прохожие останавливались и смотрели на тех, кто идет по дороге. Все молчали, прикусив язык, лишь одна из баб выкрикнула:
– О, дочь дезертира повели! Можеть, уберуть из наших Камышинок энтот позор! Дак мы токмо рады будем!
Военный, шедший впереди Ольги, только покосился на бабу и покачал головой. Они продолжили дальше свой путь и наконец, пришли к дому родителей. С бьющимся сердцем Ольга вошла во двор, почему-то ожидая увидеть что-то страшное, но ничего такого не увидела – все было, как прежде, разве что тут и там валялись вещи, извлеченные из чуланов и сараев. Ольга увидела в огороде ту самую буржуйку, которую якобы продала мать, на глаза навернулись слезы, и она поспешила пройти к крыльцу, вслед за военным.
Он предупредительно открыл перед ней дверь, она прошла в сенки, а потом и в нетопленный, холодный дом. Он был почему-то полупустым – не было кое-какой мебели, а в горнице вообще стояли только стол, две лавки и сундук. На лавке перед столом сидел задумчивый Николай Маркович и что-то писал на каких-то больших листах. Напротив него сидела мать – худая, постаревшая лет на двадцать сразу, под глазами у нее были огромные черные круги, которые выделялись на бледном лице, синие губы чуть подрагивали, было видно, что ей холодно, тем более, видимо, в доме ей не разрешали топить печь, она сидела в старом, прохудившемся зипуне и сверху в теплой шали. По ее виду было понятно, что она болеет и простужена.
– Мама! – кинулась к ней Ольга – мамочка!
Они обнялись, но военный тут же оттеснил их друг от друга:
– Не положено!
– Федь – обратился к нему Николай Маркович – принеси табурет для Ольги Прохоровны.
Ее посадили немного в отдалении, но так, чтобы она сидела напротив него. Анна Власовна же сидела к Ольге спиной, поворачиваться ей было тяжело, но она периодически смотрела на дочь страдальческими глазами, в которых стояли слезы. Ольга же не могла сдерживаться – они катились и катились по ее щекам, и никак не могли остановиться.
– Ольга Прохоровна – начал Николай Маркович – мы вот вас позвали сюда, чтобы, так сказать, провести перекрестный допрос и выяснить, как и что было на самом деле. Надеюсь, вы понимаете всю серьезность положения?
Ольга, помедлив, кивнула, и тогда он продолжил:
– Очень хорошо. Тогда вытрите сейчас слезы – они тут точно не помогут ни вам, ни вашей матери и отцу. Тем более, на вас лежит двойная ответственность – за вас и вашего брата, поскольку он находится в данное время на вашем попечении и проживает у вас. Я правильно понимаю?
Ольга снова кивнула и вытерла слезы. Действительно, ей уже пора принять тот факт, что она ничего не сможет изменить. Случилось то, что случилось, и нужно как-то продолжать жить дальше. Николай Маркович вроде как немного смягчился, по крайней мере, об этом говорил его взгляд, брошенный на Ольгу.
– Хорошо, тогда начнем. Скажите, Ольга Прохоровна, вы были в курсе того, что ваша мать скрывала вашего отца в подвале чулана?
– Нет – твердо ответила Ольга – не была.
– А что же вы – никогда туда не входили? Ваш отец якобы ушел добровольцем в самом начале войны, прошло два года, даже чуть больше – а вы никогда не посещали этот чулан?
– Так он на замок всегда был заперт – звонко ответила Ольга – никто его никогда не отпирал, от дома он далековато – в стороне, в начале огорода. Там всякое старье хранилось, а до этого зерно ссыпали, когда он был пригодным. Потом там стало сыро, мыши завелись и родители его закрыли. С тех пор мы им не интересовались.
– Но про то, что там подвал есть – знали?
– Знали – сказала Ольга – но нас это место не интересовало, вот мы туда и не ходили. А когда война началась – особенно, потому что времени на это не было – домой бы хоть приползти и не упасть где.
– Про ваши трудовые подвиги и подвиги вашего брата я наслышан – сказал Николай Маркович и посмотрел на Анну Власовну – теперь вы. Кто из вас озвучил эту идею – спрятать Прохора Петровича от мобилизации?
– Прохор – с трудом разлепив губы, сказала женщина.
Брови военного взметнулись вверх.
– А вы, значит, его поддержали? Разве вы не понимали, что совершаете преступление?
– Как не поддержать? Он ить муж мой, не чужой человек! Мамка с тятькой меня так воспитали – мужа во всем поддерживать надоть!
– Анна Власовна! Вы не поддерживать мужа должны были, а отговорить от преступления этого! Отговорить, понимаете!
– Да откуда мне понимать – мы люди темные, неученые!
– Незнание, Анна Власовна, от ответственности не освобождает! Если бы вы мужа отговорили, ничего бы этого сейчас не было! А то вон – и детей своих подставили! Что он вам сказал, муж ваш? Почему решил спрятаться и не ждать мобилизации?
– Сказал, что война энта закончится скоро... Мол, фрица быстро разобьют, но сколько людей погинет в той войне, да домой не вернется! Неужто, мол, я этого хочу для наших детей и для себя?
– Хорошо, но вы же должны были осознавать, что его искать будут?
– Он сказал, что поступим так – детям скажем, что мобилизовали, да сразу увезли, а всем остальным – что сам ушел добровольцем, не стал мобилизации дожидаться. На местах, говорит, бардак, покуда разберутся – уж и война та закончится! Тут и согласилась я его поддержать, и сначала в сарае поселила в погребе, в том, что в конце огорода.
– Ольга Прохоровна – Николай Маркович посмотрел на молодую женщину, которая внимательно слушала мать – вы помните тот день, когда Анна Власовна сказала вам про мобилизацию отца? Вам ничего не показалось странным?
– Нет. Но позже моя подруга сообщила мне о том, что он сам ушел, добровольцем, и нас с братом это удивило – почему нам мать сказала про мобилизацию.
– Но выяснять вы ничего не стали?
– Нет конечно! Когда нам было это делать и как? Вы вон – долгое время не могли ничего выяснить – осмелела Ольга – а мы как же?
– Ладно, понятно. Анна Власовна, почему мужа потом в чулан перепрятали, и когда это случилось?
– Олька ночью меня кол того сарая видела. Вот я и решила, что полезет она туда любопытничать! В ту же ночь, когда я убедилась, что она ушла и уснула, я помогла Прохору вещи перенести в подвал в чулане.
– Ольга Прохоровна, а вас не смутило, что мать ночью идет в сарай?
– Я сонная была тогда, ничего не поняла, подумала, она из-за отца переживает, вот и ходит-бродит. Пошла, легла и уснула, а на следующий день проверила тот сарай – а там ничего, кроме старья всякого, в том числе и в погребе этом.
– То есть в сарай вы заглядывали, но вас там ничего не смутило?
– Нет. Какое там смущение? С утра до ночи на работе – на полях, да на лесозаготовках, и думать не думаешь о чем-то таком... А в сарае том всякое старье лежало, я же говорю.
– Но Ольга Прохоровна... вот ваша мать носила отцу еду, она сама это признает. А вы разве не видели, что еда пропадает, что ее меньше становится?
Ольга подумала и пожала плечом.
– Вы что думаете, мы еду считали? Да не было ее, той еды-то, слишком уж... Ели то, что сами заготавливали, но взвешивать нам – сколько было, да сколько осталось, было некогда. И продуктами у нас мама всегда заведовала, мы в хозяйские дела сильно не лезли.
– Анна Власовна, получается, вы прятали дезертира в подвале, носили ему еду, этим обделяя своих детей. Вы это понимаете?
Женщина молчала. Тогда Николай Маркович вдруг с силой ударил по выщербленной поверхности стола кулаком. Анна Власовна вздрогнула, Ольга закрыла глаза, по щекам снова побежали слезы.
– Я вам вопрос задал! – он стал вырастать над столом – ваши дети, Анна Власовна, пахали в колхозе, а вы в это время кормили того, кто скрывался от мобилизации и отсиживался, как крыса в норе! Таскали, отбирая еду у своих детей! Вы понимаете это?
Женщина подняла на него тяжелый взгляд и прошептала:
– Понимаю. Но он – мой муж... И их отец.
Николай Маркович как будто успокоился, сел на место, крутил в руках ручку и ему словно бы было стыдно за то, что он сорвался.
– Как он у вас в том подвале не задохнулся-то?
– Я его ночью... на улицу выводила, дышать воздухом...
– Анна Власовна, вы должны были сдать преступника властям, а не прятать его!
– Когда поняли, что затягивается война, то осознали, что не правы были. Но назад уже дороги не было...
– А вы не подумали о том, что если все вскроется – позор и на ваших детей ляжет?! И их могут в лагеря отправить, как пособников? Разбираться ить никто не стал бы!
– Детей не трогайте – устало проговорила женщина – они ничего не знали, честно в колхозе работали, Олька вон, на лесозаготовках надорвалась...
– Это не вам решать, Анна Власовна, это советская власть решать будет... Ольга Прохоровна, а разве вы не обратили внимания на то, что пропадают из дома отцовы вещи?
– Мама сказала, что снесла их в пункт, для эвакуированных...
– А когда пропала буржуйка – а это достаточно крупная вещь, что вам сказала мать?
– Что продала ее, чтобы потратиться на продукты. Потом поехала в город, и мы так и подумали, что за продуктами.
– А на самом деле – вы те продукты видели?
Ей уже было все равно, она для себя решила, что будет говорить всю правду – скажет все, о чем бы он не спросил. Что-либо скрывать смысла не было – так или иначе они с Никиткой останутся детьми дезертира и возможно, этот военный прав – и разбираться никто не станет. Она помялась, прежде чем ответить, а потом произнесла:
– Думаю, у мамы оставались деньги, потому что нам она сказала, что все отдала отцу в дорогу, а он, оказывается, не уехал на самом-то деле. Потому она на те деньги, скорее всего, продукты какие-то и купила.
– Ну да – мужа-дезертира надо было кормить. Анна Власовна, а как вы с Прохором Петровичем собирались его возвращение-то обыграть?
– Ну, вернулси, да вернулси, мы так думали – кто бы стал выяснять, где он там воевал?! А потом все и забылось бы!
Николай Маркович встал, побродил по горнице, заложив руки за спину, помолчал и посмотрел сначала на Ольгу, а потом на Анну Власовну.
– Глупый вы народ, бабы – сказал наконец - ладно, закончим это, здесь все понятно, и ни к вам, ни к вам у меня больше вопросов нет. Но вот с вами, Ольга Прохоровна, мне бы хотелось побеседовать отдельно. Пройдемте вон туда, в комнату. Федя! – крикнул он, и когда военный, тот самый, что вел Ольгу сюда, вошел в горницу, сказал – побудь тут, я побеседую с Ольгой Прохоровной.
Ольга прошла следом за Николаем Марковичем в свою комнату. Там тоже было почти пусто, стояла только ее кровать – голая, без каких-либо постельных принадлежностей – и два стула. Шевельнулось в душе нехорошее чувство, что больше не войти ей в этот дом просто так...
Она опустилась на кровать, а мужчина сел на стул.
– Ольга Прохоровна, вы должны понимать, что положение ваших родителей крайне серьезное... Отцу вашему грозит расстрел, и это даже не обсуждается, тем более, решать это не мне...
Она посмотрела на него сквозь мокрые ресницы и все-таки решилась спросить:
– Я могу его увидеть?
Она ожидала, что он сейчас рассердится и накричит на нее, а может быть, и причислит тоже к пособнице отцу, ей уже было все равно, что с ней будет. Но он только покачал головой:
– Конечно нет, Ольга Прохоровна! О чем вы? Никто не разрешит вам с ним увидеться. Да и далеко он уже отсюда. Но я не об этом... Я хотел бы о вашей судьбе поговорить. О судьбе вашей и вашего брата. Мы с Лукой Григорьевичем все сделаем для того, чтобы вы остались в Камышинках и вас не трогали. Вы – жена бойца Красной Армии, который храбро воевал и потерял на войне конечности, Никита – ваш брат. Вы честно зарабатывали свои трудодни, в колхозе трудились, не покладая рук... Брат ваш на хорошем счету в колхозе... Но вы должны понимать, что вам нельзя теперь ошибок допускать, иначе... всю жизнь вам будут вспоминать ваших родителей и их... проступок, преступление. Понимаете, о чем я?
Ольга кивнула головой.
– К сожалению, Ольга Прохоровна, дом ваших родителей будет конфискован в пользу колхоза, а также все имущество – такова цена за ваше с братом спасение... Вы можете забрать отсюда личные вещи... Характеристики мы все на вас и Никиту подадим в комендатуру, тем более, еще раз повторюсь – вы жена уважаемого в деревне человека, Никита ваш брат... Да и в положении вы... В комсомол не успели вступить?
– Нет.
– Пока будет не позволено... – он вдруг прикоснулся к ее плечу – Ольга Прохоровна, вы мне симпатичны, как человек и ваш брат тоже, а уж ваш муж тем более. Но мы с Лукой Григорьевичем не всесильны... Постараемся сделать все, что в наших силах для вас. А пока идите...
– Скажите, я могу принести матери поесть?
Он помедлил немного, потом сказал:
– Да. Передадите через ребят, так как вас к ней не пропустят.
Она кивнула и пошла к выходу. У дверей спросила:
– Скажите... А кто... написал вам то письмо?
– У меня такой информации нет, Ольга Прохоровна – он развел руками.
По его лицу она поняла, что он лжет, но только кивнула головой и вышла. Через несколько минут Николай Маркович вышел вслед за ней, и крикнул военному:
– Федя, проводи Ольгу Прохоровну до дому!
Она подняла на него взгляд.
– Спасибо, не нужно, я сама дойду!
– Нет-нет, ты проводи, Федь! Деревенские бабы сейчас злые – мало ли что!
На улице снова заметало, снежные вихри клубились под ногами, небо вызвездило, а потому ожидалась холодная погода. Ольга шла по улице позади военного и чувствовала, что в душе ее не осталось ничего, никаких чувств и мыслей, никаких желаний, никаких стремлений. «Все то, в чем сейчас обвиняют меня и Никитку, перейдет и на мое дитя – подумала она – так зачем же ему жить? Чтобы мучиться вот так? Чтобы вечно висело на нем или на ней клеймо дезертира?». Но не было сил, не поднималась рука на то, чтобы убить своего ребенка. Наоборот – хотелось защитить, закрыть собой, жить ради него, и ради него ничего и никого не бояться. Но наверное, это невозможно. Случай с отцом так напугал ее, что она думала – вечно теперь будет держать голову склоненной, никогда не смеет поднять ее и посмотреть в глаза тем, чьи родные погибали на войне, не боясь смерти и прямо смотрели в лицо врага. Она снова пожалела, что не пошла на фронт добровольцем. Так она могла хоть немного «обелить» себя, но когда подумала о том, что было бы сейчас с Никиткой, после того, как история с отцом вышла наружу, сердце словно холодом обожгло.
Не себя ей было жаль – брата в первую очередь, и своего еще нерожденного ребенка. Еле-еле добрела до дома – замерзшая, уставшая. В открытых воротах увидела Алексея – тот стоял в одной теплой кофте, старенькой, поношенной, носил ее дома, когда уходил в мастерскую, в шапке – и высматривал ее на дороге. Похромал насколько мог быстро навстречу, подхватил под руку:
– Оленька, где ж ты была? Мы с Никиткой всю деревню оббегали!
Он скрыл от Ольги тот факт, что обратил внимание – бабы прячут глаза, когда он о ней спрашивает. Никто не сказал, где она, хотя некоторые видели, что двое в военной форме повели ее куда-то.
– Пойдем! Пойдем скорее домой!
В доме жарко топилась печь, Ольгу усадили поближе, Алексей принес ей чашку овсяного супа с ошметками тонко наструганной картошки, заварил чай из брусничного листа. Она молча поела, а потом рассказала ему и Никитке про допрос и про мать. А также про разговор с Николаем Марковичем.
– Как жить теперь? – добавила в конце – Алеша, давай уедем... Нешто всю жизнь нам с Никиткой с опущенной головой ходить?
– Нет, Оленька – сказал Алексей – не поможет отъезд. Везде это за тобой тянуться будет, как ниточка, не скроешься от того, поверь мне. Такое, как правило, следом идеть... Надо здесь перетерпеть, подождать... Люди посудачат, и забудут. А на новое место переедем – там все равно узнають, и заново все начнется. Нельзя, Ольга, с опущенной головой ходить. Вы с Никиткой за взрослых не в ответе...
А на следующий день, ближе к вечеру, когда Ольга вышла во двор, она услышала страшный вой, блуждающий по деревне. Казалось, взвыло все вокруг, и даже природа скорбит вместе с плачущими матерями...
Когда на взмыленной лошади подъехал к дому Никитка и слез с телеги, Ольга обратила внимание на то, что он чернее тучи – на нем лица не было, и сначала он и слова не мог сказать.
– Никита, что стряслось? Кто там плачет на улице?
В глаза сестре он старался не смотреть, потому она поняла, что он хочет что-то скрыть от нее, но получалось это у него очень плохо.
– Никита... Скажи мне, не скрывай...
– Тетке Прасковье похоронка пришла... – наконец с трудом заговорил парнишка – на Илью... И тетке Василисе тоже... На Наташку...
Продолжение здесь
Спасибо за то, что Вы рядом со мной и моими героями! Остаюсь всегда Ваша. Муза на Парнасе.
Все текстовые (и не только), материалы, являются собственностью владельца канала «Муза на Парнасе. Интересные истории». Копирование и распространение материалов, а также любое их использование без разрешения автора запрещено. Также запрещено и коммерческое использование данных материалов. Авторские права на все произведения подтверждены платформой проза.ру.