Когда Артём протянул мне два билета в Грузию, я чуть не разорвала их. Там, среди тех самых гор, тридцать лет назад он сказал: "Я буду любить тебя вечно". А сейчас мы молчали за завтраком, как соседи по купе в поезде, который давно сошёл с рельсов. Но я взяла билет. Потому что хотела понять: вечность кончилась — или мы просто забыли, как её слышать...
Чемодан с пылью прошлого
Билеты лежали на столе как обвинение. «Тбилиси — Батуми. 14 мая». Та самая дата, когда мы поженились. Артём положил их рядом с моей чашкой, даже не посмотрев в глаза.
— Ты помнишь? — спросил он, разламывая хлеб.
Помнила. Как же не помнить? Мы сбежали из загса в старом «Москвиче», который глох на каждом подъёме. Остановились у придорожного кафе, где он вытер мои туфли платком, испачканным в глине. А потом была та ночь в гостинице с треснувшим зеркалом, где наше отражение дробилось на сотни счастливых осколков.
— Зачем? — спросила я, глядя, как он аккуратно мажет масло на хлеб. Ровными слоями, как всегда.
— Может, вернём хоть что-то, — он кашлянул. — Пока не поздно.
Поздно. Это слово висело между нами последние пять лет. С тех пор как наши дети разъехались, оставив в доме тишину, которую мы не знали, чем заполнить.
Я взяла билет. В конверте вместе с ним — засушенная роза. Та самая, что он подарил мне на свадьбу.
Купе без обратного пути
Самолёт трясло. Артём крепче сжал подлокотник. Он всё ещё боялся высоты, как тогда, когда мы летели в свадебное путешествие, и он притворялся храбрым.
— Ты всё ещё пьёшь кофе с двумя ложками сахара? — спросил он, чтобы заглушить гул двигателей.
— Нет. Уже двадцать лет как с одной.
Он кивнул, будто запоминая. Как будто мы чужие, изучающие друг друга по учебнику.
В Тбилиси пахло жареными орехами и дождём. Мы шли к отелю, таща чемоданы, как два пенсионера на экскурсии. Тот самый отель превратился в стеклянную высотку. Лифт поднимался на 15-й этаж, а я думала о том, как тридцать лет назад мы бежали по скрипучей лестнице, боясь опоздать на рассвет.
— Здесь был балкон, — сказала я, глядя на гладкую стену.
— И герань в горшке, — добавил он неожиданно. — Ты говорила, что она похожа на мою бабушку.
Я удивилась. Не думала, что он помнит.
Тени в старом городе
Улицы изменились. Вместо лавок с чеканкой — бутики, вместо кривых мостовых — плитка. Но горы всё те же. Они стояли, как немые стражи, наблюдая, как мы блуждаем в поисках прошлого.
— Помнишь, здесь была харчевня? — Артём указал на кафе с неоновой вывеской. — Ты обожала их блюдо.
— А ты угорал от того, что путал «гамарджоба» и «мадлоба», — усмехнулась я.
Он вдруг засмеялся. Звук, редкий, как горный родник в засуху. Мы зашли в кафе. Заказали блюдо. Оно было слишком солёным, но мы молча ковыряли ложками, боясь разрушить хрупкое перемирие.
— Почему ты сохранил розу? — спросила я.
Он вытащил из портмоне смятую фотографию: мы на фоне крепости Нарикала. Я в платье, которое сшила сама, он — в пиджаке на два размера больше.
— Потому что это мы, — сказал он. — Настоящие.
Ливень в Сигнахи
Мы поехали в Сигнахи, город любви, как его называют. Дождь начался внезапно, загнав нас в крошечную часовню. Мокрая одежда прилипала к телу, пахло ладаном и сыростью.
— Ты всё ещё злишься, что я продал гитару? — спросил он, глядя на фрески.
Тогда, после рождения дочери, нам нужны были деньги. Его гитара, мои книги — всё ушло на памперсы.
— Злилась. Потом поняла: ты тоже плакал в тот день.
Он повернулся. Капли дождя стекали по его морщинам, как по старым картам.
— Я хотел спеть тебе песню. Ту, что написал в медовый месяц. Но забыл слова.
— А я помню, — выдохнула я. — «Если вечность — это не время, а место, то я построю его из твоих веснушек».
Он заплакал. Впервые за двадцать лет.
Танец на краю
В последний вечер мы нашли ту самую харчевню. Она пряталась в подвале, с потрескавшимися стенами и грузинским дедом за стойкой.
— Вы вернулись, — сказал он, будто ждал. — Вам хачапури, как тогда?
Мы ели руками, пачкаясь в сыре. Артём рассказал, как боялся стать отцом. Я призналась, что завидовала его командировкам. Мы смеялись над тем, над чем раньше плакали.
А потом он взял мою руку:
— Прости. За молчание. За гитару. За то, что перестал видеть твои веснушки.
— И я прости, — ответила я. — За то, что перестала их показывать.
Мы танцевали под радио, как в юности. Без музыки, без зрителей. Только наши тени на стене, которые наконец слились в одно целое.
Обращение к читателям:
А ваша «вечность» ещё дышит? Или она зарыта под горой быта, обид, молчаливых завтраков? Возможно, стоит откопать её. Не для того, чтобы вернуть прошлое, а чтобы напомнить себе: любовь — не пункт назначения, а путь. И иногда, чтобы идти вперёд, нужно сделать шаг назад.
Зажгите свечу. Достаньте старые фото. Спросите друг друга: «Помнишь?..» И дайте ответу стать началом нового диалога.