ГЛАВА ПЕРВАЯ
Сэр Джозеф Блейн, грузный мужчина с желтоватым цветом лица, в сером костюме и фланелевом жилете, прошел по Сент-Джеймс-стрит, пересек парк и направился к Адмиралтейству, в которое вошел с заднего двора, открыв ключом служебную дверь и пройдя в большую комнату с обшарпанными стенами, служившую ему официальным кабинетом.
Он просмотрел бумаги на столе, кивнул и нажал кнопку звонка.
– Если мистер Нидэм на месте, пожалуйста, проводите его ко мне, – сказал он вошедшему клерку. При появлении Нидэма он привстал и жестом указал ему на удобное кресло по другую сторону стола. – Закончив с бедным Дилейни, – сказал он. – давайте перейдем к другому джентльмену, о котором у нас нет никаких известий, Стивену Мэтьюрину. Доктор Мэтьюрин, возможно, наш самый ценный советник по испанским делам.
– Не думаю, что я о нем слышал.
– Полагаю, это так, но вы и ваши люди совершенно определенно видели шифр с его именем в конце многих исчерпывающих отчетов. Когда он путешествует по миру от нашего имени, как он часто делает... – Cэр Джозеф подавил слова "или делал" и продолжил: – он почти всегда плавает с капитаном Обри, чье имя, без сомнения, вам знакомо.
– О, конечно, – сказал Нидэм, который хотел произвести хорошее впечатление на этого влиятельного человека, хотя на самом деле его таланты лежали не в этой области. – Джентльмен, которому так не повезло на процессе в Гилдхолле, – Это упоминание о том, как капитан Обри стоял у позорного столба, похоже, было воспринято не очень благосклонно, и, чтобы исправить ситуацию, Нидэм добавил: – Сын печально известного генерала Обри.
– Если угодно, – холодно ответил сэр Джозеф. – Хотя он также является тем самым офицером, который, командуя четырнадцатипушечным бригом, захватил тридцатидвухпушечный испанский фрегат и привел его в Маон в первом году; который на шлюпках захватил французский фрегат "Диана" в хорошо охраняемом порту Сен-Мартен; и который совсем недавно, возвращаясь со своей эскадрой из крайне успешного рейда против работорговли в Гвинейском заливе, полностью сорвал высадку французов на юге Ирландии, не говоря уже о том, что загнал на скалы один линейный корабль... Да, мистер Карлинг? – Это было сказано секретарю.
– Наконец-то документы о помиловании, сэр, – сказал Карлинг, кладя их на стол сэра Джозефа. – Те, о которых вы отдельно просили, лежат сверху, – Он незаметно удалился – как обычно, подобно призраку.
Сэр Джозеф взглянул на дату их вступления в силу, – задолго до отъезда Мэтьюрина в Испанию, – кивнул и продолжил:
– Вернемся к доктору Мэтьюрину, о котором мы здесь особенно беспокоимся и от имени которого мы должны ценить любую помощь, оказываемую вашими людьми. Одно из этих, – Он поднял бумагу. – касается его самого. Вы, вероятно, знаете о покойном герцоге Хабахтстале больше, чем я, а также о людях, с которыми он втайне общался, и о тех, кого он использовал для некоторых своих дел.
– У нас очень много материала. А те, о ком вы говорите, и стали непосредственной причиной его самоубийства.
– Да, – Блейн сделал паузу и продолжил: – Я не буду вдаваться в подробности, но замечу, что он испытывал ненависть к Мэтьюрину, который стал причиной смерти двух его друзей, положив конец их предательству; и люди, которых Хабахтсталь нанял для своей мести, выяснили, что до ирландского восстания девяносто восьмого года он был другом лорда Эдварда Фитцджеральда, что он совершил несколько неблагоразумных поступков в пользу независимости Ирландии и что с помощью нанятых дублинских информаторов и новых улик он еще может быть приговорен к смертной казни. Более того, он вернул двух осужденных из Ботани-Бей раньше срока и без разрешения. В обычных обстоятельствах я бы справился с этой ситуацией примерно так же, как вы справились с делом Уильяма Херви; но из-за такого высокопоставленного и влиятельного противника я не осмеливался предпринимать решительных шагов, опасаясь сделать еще хуже. Вместо этого я посоветовал ему тайно уехать в Испанию вместе со своими протеже и увезти состояние, которое по такому обвинению подлежало бы конфискации. Так он и сделал, забрав с собой и свою дочь. Но не жену, которая в то время была в Ирландии, – я полагаю, у них были некоторые сложности, но все разрешилось. Все это, как вы понимаете, произошло до плавания в Гвинейский залив...
– Доктор принимал участие в этой экспедиции?
– Разумеется. Это был не только его долг как судового хирурга "Беллоны", он и сам страстный противник рабства, – Нидэм поджал губы и пожал плечами. – Он также выдающийся натуралист, один из наших лучших специалистов по сравнительной анатомии, – В более утонченной компании сэр Джозеф, возможно, рассказал бы о докладе, посвященном потто, с особым вниманием к их аномальным фалангам, который доктор Мэтьюрин прочитал в Королевском научном обществе, и о том, какую сенсацию он вызвал среди тех, кто был способен не только услышать то, что он говорил, но и понять всю важность услышанного. Но в нынешних обстоятельствах он решил обойтись без подробностей. Эта встреча была совершенно необходима как с ведомственной, так и с политической точек зрения, и материалы, имеющиеся в распоряжении Нидэма, могли оказаться весьма ценными, несмотря на ограниченный кругозор этого человека; однако беседа ни в коей мере не была приятной, и сэр Джозеф не хотел, чтобы она затягивалась. – За несколько дней до того, как возвращающаяся эскадра достигла залива Бантри, Хабахтсталь покончил с собой. Препятствий больше не было, и я сразу же предпринял необходимые шаги, получив немедленное согласие на помилование. Я отправил ему срочное сообщение о том, что все в порядке и что он может привезти обратно свою семью и богатство, как только пожелает. Он вернулся в Англию в сопровождении жены, и они оба отправились – кратчайшим путем, поскольку миссис Мэтьюрин сильно страдает от морской болезни, – в Гройн, чтобы договориться о перевозке его состояния – оно, кстати, все находится в золоте, – в Англию и затем забрать его протеже и ребенка из Авилы.
– А где это, Авила?
– В Кастилии. Через восемь дней после его отъезда мы от одного из наших лучших агентов узнали о том, что на него донесли испанскому правительству как на главного организатора заговора в Перу – попытки перуанцев объявить себя независимыми от Испании.
– Был ли этот донос правдивым?
– Да.
– О, – воскликнул Нидэм, глубоко впечатленный. – Насколько нам известно, заговор почти удался.
– Да, мы были почти у цели. Еще несколько часов, и мы достигли бы полного успеха, без всяких сомнений, если бы не один глупый, суетливый, болтливый, восторженный дурак, военнопленный, который сбежал с корабля Обри и носился взад и вперед по Лиме, крича, что Мэтьюрин – британский агент и что революция оплачена английским золотом. В последний момент эти вопли подхватила французская миссия, посланная туда с тем же поручением, но с недостаточными средствами, и они подняли такой шум, что главный генерал отказался, а Мэтьюрину пришлось покинуть страну. Этот проклятый Дютур недавно прибыл в Испанию, и они потребовали от нас объяснений.
– Вы, конечно, все отрицали?
Сэр Джозеф поклонился.
– Но было ясно, что они нам не поверили. Они арестовали его деньги в Ла-Корунье и намеревались схватить его, когда он приедет за ними. Я отправил предупреждения трем агентам и телеграфировал в Плимут, чтобы самая быстрая шхуна доставила сообщение нашему человеку в самой Ла-Корунье. У нас было несколько сообщений о его перемещениях, – в основном, от военной разведки, – и последним было сомнительное известие о богатой паре с эскортом, путешествующей по Арагону в карете, запряженной четверкой, а потом ничего. Совсем ничего, как будто они испарились. И сообщение из Арагона казалось абсурдным с точки зрения географии, ведь это было совсем в стороне от его маршрута. К тому же, хотя Мэтьюрин и богатый человек, даже очень богатый, он никогда не производит такого впечатления, обычно ходит в поношенной одежде и в целом старается не привлекать внимания. У ваших людей есть кое-какие связи в Испании, которыми мы пока похвастаться не можем, и если они смогут пролить хоть какой-то свет на этот вопрос, мы будем вам очень благодарны.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Премного вам благодарен. Я очень о нем беспокоюсь. Выдающийся агент, абсолютно бескорыстный, полиглот, ученый с бесчисленными связями среди зарубежных коллег, человек с профессией, которая открывает ему двери повсюду, – врачу ведь везде рады, – и католик, что тоже является рекомендацией в большей части мира.
– Католик, которому можно доверять? – спросил Нидэм с еще одним значительным взглядом.
– Да, сэр, – ответил Блейн, коснувшись ногой кнопки звонка под столом. – И, прежде всего, я должен был сказать, что он ненавидит любую тиранию, а тиранию Бонапарта – больше всего на свете.
Дверь открылась. Внутрь проскользнул Карлинг и, почтительно склонившись над сэром Джозефом, сказал:
– Прошу прощения, сэр, но первый лорд желает с вами поговорить.
– Это срочно?
– Боюсь, что да, сэр Джозеф.
– Мистер Нидэм, сэр, я вынужден просить вас извинить меня, – сказал Блейн, с некоторым усилием поднимаясь. – Но, к счастью, мы уже переговорили о самом важном. Надеюсь, вы мне сообщите о результатах?
– Конечно, сэр, не сомневайтесь. Самое позднее завтра.
Сэр Джозеф все еще думал о Стивене, когда пешком возвращался к себе домой в Шеферд-маркет, – на этой прогулке очень настаивал сам доктор Мэтьюрин, которому не нравился ни цвет лица Блейна, ни состояние его печени, которая явно была увеличена. Стивен был одним из немногих людей, которых сэр Джозеф искренне любил; действительно, у них было много общих вкусов, – музыка, энтомология, Королевское научное общество, хорошее вино, – и они оба ненавидели Наполеона; но была и особая симпатия и взаимное уважение, которые преобразили такие их – он какое-то время подыскивал нужное слово, – общие интересы, наклонности, черты характера, особенности личности во что-то совершенно иное. На углу Сент-Джеймс-стрит его поджидал обычный подметальщик перекрестков, чтобы перевести его через Пикадилли, помахивая своей метлой:
– Спасибо, Чарльз, – сказал он, вручая ему свои еженедельные четыре пенса.
На другой стороне, у "Белой лошади", какой-то мужчина осторожно высаживал из экипажа женщину, очень красивую; и пока Блейн шел по Хаф-Мун-стрит, он поймал себя на том, что размышляет о женитьбе Стивена. Стивен женился на женщине, гораздо более привлекательной, чем он сам, – именно на таких женщин Блейну нравилось смотреть, и на одной из таких он бы с удовольствием и сам женился, если бы встретил ее и если бы обладал соответствующей храбростью, обаянием и состоянием. Как Мэтьюрин, который был еще менее обаятелен и в то время вообще не имел состояния, смог этого добиться, он не мог сказать... И все же она снова и снова делала его глубоко несчастным, подумал он про себя; и когда ноги несли его к двери дома, он вспомнил слова "Встречают по одежке, а провожают по уму", хотя он очень любил Диану и восхищался ее силой духа.
Погруженный в свои мысли, он шел, опустив голову. Когда в поле его зрения оказались три давно стертые ступеньки, он заметил, что у дверей кто-то стоит, а затем понял, что ему улыбается Стивен собственной персоной.
– О-о-о! – воскликнул он голосом, больше похожим на блеяние испуганной овцы, чем на голос главы военно-морской разведки. – Стивен, я только что думал о вас. Я рад вам так же, как первой бабочке-адмиралу весной! Как ваши дела, мой дорогой друг? Как вы поживаете? Прошу, входите скорее и расскажите мне обо всем.
Стивен вошел, что сопровождалось суетой, удивительной для такого сдержанного и флегматичного человека, как сэр Джозеф. Они прошли по знакомому коридору в еще более знакомую, уютную комнату, уставленную книгами и застеленную турецким ковром, в которой они так часто сидели вместе. В камине уже весело горел огонь, и сэр Джозеф поворошил угли, чтобы пламя разгорелось еще ярче. Повернувшись, он снова пожал Стивену руку.
– Что я могу вам предложить? – спросил он. – Чашку чая? Нет, вы же презираете чай. Кофе? Бокал "Силлери"? Нет? Не буду назойливым. Вы выглядите прекрасно, если позволите мне такую дерзость. Просто великолепно. А я воображал вас в испанской тюрьме, – бледного, небритого, худого, оборванного, кишащего паразитами, – Он почувствовал на себе вопросительный взгляд Стивена и продолжил: – Эта тварь Дютур добрался до Испании и донес на вас. Гонсалес, который кое-что знал о вашей деятельности в Каталонии, поверил ему, арестовал ваше состояние в Ла-Корунье и отдал приказ, чтобы вас схватили, как только вы приедете за ним. Я узнал об этом от Уолла и из других абсолютно надежных источников через неделю после вашего отъезда. Вы не можете себе представить, сколько усилий я приложил, чтобы предупредить вас, и сколько листьев коки я извел, чтобы не сойти с ума... И теперь, когда я вижу вас, по-видимому, совершенно здоровым и абсолютно невозмутимым, я чувствую себя почти оскорбленным, возмущенным. Хотя между прочим я должен еще раз поблагодарить вас за эти благословенные листья: у меня теперь есть надежный поставщик в аптеке на Греческой улице. Хотите?
– Вы очень любезны, но если бы я позволил себе побаловать себя, онемение в горле сохранилось бы до самого ужина, а я особенно хочу насладиться этим приемом пищи. И сегодня я хотел бы выспаться.
– Я надеюсь, не будет слишком нескромным спросить, были ли у вас другие источники, из которых вы обо всем узнали раньше, – сказал Блейн после небольшой паузы.
– Не было, – сказал Стивен, которому еще предстояло осознать весь масштаб и все последствия того, о чем рассказал сэр Джозеф. – Честное слово, я ни о чем не подозревал. Своему спасению я обязан Провидению, святому Патрику, Стефану первомученику и святому Брендану, а также моей собственной исключительной, вопиющей некомпетентности и, я бы даже сказал, непрофессионализму. Хотите, я вам об этом расскажу?
– Конечно, будьте так добры, – сказал Блейн, придвигая поближе стул.
– Это все не делает мне чести, совсем не делает, но раз уж вы приложили столько усилий, я должен дать вам отчет, каким бы голословным и неточным он ни был. Мы высадились в прекрасный безветренный день и, когда Диана немного оправилась от последних остатков морской болезни, сели в дилижанс и отправились вдоль побережья на запад. В Ларедо была хорошая гостиница, где мы съели пару сотен крошечных, длиной сантиметров пять, угрей и хорошенько отдохнули; и когда мы укладывали наш багаж для следующего этапа в прекрасную новую карету, которая должна была довезти нас до конца маршрута, Диана – путешественница куда более опытная, чем я, и более дотошная в том, что касается упаковки вещей, – посоветовала мне убедиться, что все, что может понадобиться в Ла-Корунье, было на месте. Подходящая одежда для приема у губернатора, пудра для волос, мой лучший парик, и, прежде всего, тщательно заверенное подтверждение, что коммерческий банк Святого Духа получил указанное количество сундуков с золотом соответствующего веса и выдаст их при предъявлении этого документа. Все было на месте – атласные бриджи, туфли с красными каблуками, пудра, шпага с серебряной рукоятью, – все, кроме этого проклятого клочка бумаги. Я краснею, когда мне приходится в этом признаваться, – сказал Мэтьюрин, и его желтоватое лицо на самом деле изменило цвет: румянец поднялся от нижней части щек ко лбу и исчез под париком. – мне очень стыдно говорить об этом, но я не смог найти эту проклятую бумажку.
Несмотря на всю свою выдержку, Блейн воскликнул:
– Вы что, хотите сказать, что потеряли расписку на все это золото, Стивен? Просто-напросто потеряли? Прошу прощения...
Стивен покачал головой.
– Я перерыл бесчисленное множество других бумаг, – орнитологические заметки, которые я привез для друга, архидиакона из Хихона, и многие, многие другие, – пересмотрел их снова, сложил в стопки, рассортировал стопки... О, Джозеф, даже язык ангелов не смог бы передать вам степень моего разочарования! И у меня не хватило духу взяться за невыполнимую задачу, то есть убедить банк Святого Духа отдать это сокровище на основании лишь моего неподтвержденного слова.
– Да, разумеется, – сказал Блейн, глубоко пораженный.
– Но, видит Бог и вы знаете, что на самом деле это было к лучшему, – сказал Стивен. – и все же я едва волосы не рвал на голове от досады. Но, тем не менее, я этого не стал делать, потому что в течение ночи внутренний голос произнес так же отчетливо, как тот маленький зверь в Откровении Иоанна Богослова: "Презренный червь, подумай о Лейтеме", и мой разум сразу успокоился, и я проспал до восхода солнца и проснулся с именем Лейтема, все еще звучащим у меня в ушах.
– Лейтем, который написал "Краткий обзор"?
– Он самый. Перед самым отъездом я пролистал экземпляр "Краткого обзора" в великолепном переплете, недавно подаренный... – Он чуть было не сказал "принцем Уильямом", но заменил его на "благодарным пациентом" и продолжил: – боюсь, это, к сожалению, довольно путаная работа, хотя и не менее добросовестная, чем труды Адансона.
– Я терпеть не могу Лейтема, – сказал сэр Джозеф.
– Я буду любить его до конца своих дней, каким бы посредственным орнитологом он ни был; ибо я знал с полной (и, могу добавить, впоследствии полностью оправдавшейся) уверенностью, что моя расписка осталась между страницами его "Краткого обзора птиц". Поэтому утром я воспринял это несчастье как необычайно хорошо замаскированное благословение, – не такое уж и благословение, как я теперь понимаю из того, что вы мне рассказали, – но все же благословение, и притом великое. Как вы знаете, Диана и ее дочь некоторое время не виделись, поскольку возникли определенные трудности...
Сэр Джозеф поклонился. Он знал о том, что ребенка считали тупым, умственно отсталым, невосприимчивым и что Диана, не выдержав этого, уехала, оставив Бригиту на попечение Клариссы Оукс. Но в этом случае легкий наклон головы и краткое, сказанное шепотом согласие были лучшим ответом.
– И хотя ребенок теперь живет обычной жизнью и говорит совершенно свободно, мне пришло в голову, что встреча была бы намного лучше и было бы значительно проще, если бы мы все вместе путешествовали в карете, видели новых людей и костюмы, неизвестные чудеса, ночевали в необычных гостиницах, какими бы плохими они ни были, и ели непривычные блюда. Всегда было бы на что обратить внимание и чему удивиться. Более того, я всегда хотел показать им обеим мою Каталонию и также проконсультироваться с доктором Лиенсом из Барселоны, этим выдающимся врачом; хотя я не знал, как он мог бы еще улучшить нынешнее состояние Бригиты. И поскольку на неотложные нужды у меня было достаточно денег, чтобы не ехать в Ла-Корунью, я послал ее и всех скрывающихся в ней воров куда подальше и отправил курьера на хорошем коне в Сеговию, где Кларисса Оукс – вы же помните Клариссу Оукс, любезный?
– Конечно, помню, как и ту бесценную информацию, которую она нам предоставила. О, Боже, да. И в любом случае ее официальное помилование оказалось на моем столе как раз сегодня, как и ваши с Падином.
Стивен улыбнулся и продолжил:
– В Сеговию, где Кларисса Оукс и Бригита гостили у моих двоюродных братьев из Аларкона на своего рода каникулах. Там мы их и забрали, и я уверяю вас, Джозеф, что никогда в жизни я не совершал более правильного поступка. Кларисса и Диана всегда прекрасно ладили друг с другом, и Бригита тоже быстро освоилась, так что наша карета была слышна за версту, когда они разговаривали и смеялись, особенно когда Бригита часто высовывалась из экипажа, чтобы окликнуть Падина, стоявшего сзади, и показать ему пеструю корову, великолепную упряжку волов или трех детей на одном осле. Чего мы только ни увидели, и погода стояла отличная! Я показал им огромную колонию бурых стервятников за Льопсом и далекого медведя на склоне Маладетты, сотни муравьедов на песчаных берегах Льобрегата и мое собственное поместье под Альбером, куда я привел Джека Обри из Франции в 1803 году. И там я нашел кое-что, что может вам понравиться. Вы, конечно, знаете, что в слюдистых сланцах этих мест часто встречается земляничное дерево, и поэтому харакс европейский, "двухвостый паша", там не так редок, как в других местах Европы. Увидев, как один из них проплывал мимо, я подумал о вас.
– Проплывал. Да, вы правы. В тех редких случаях, когда я его видел, я мчался за ним с сачком со всех ног, но тщетно. А приобретенные экземпляры, хотя и очень хороши для сравнения и изучения, совсем не то же самое. С таким же успехом вы могли бы покупать перепелов и куропаток у торговца дичью.
– Мне повезло больше. За Рекасенсом – в том месте, которое я мог бы назвать своим задним двором, – я наблюдал, как один из них вылупился из куколки; я накрыл его стеклянным колпаком, дал расправить крылья и проявить себя во всей красе, а затем ночью отнес его в дом, безболезненно умертвил и подготовил его для вас, – Стивен вынул из-за пазухи мягкий сверток, развернул его и достал маленькую стеклянную коробочку.
Через мгновение счастливое, нетерпеливое выражение лица Блейна вдруг изменилось, и он сказал:
– Вы ведь не стали бы подшучивать надо мной, Стивен? Только не в этом случае?
– Прошу вас, присмотритесь повнимательнее. Переверните его вниз головой. Сравните с теми, что у вас есть.
Медленно, оглядываясь, сэр Джозеф подошел к своему шкафу, заполненному ящиками с красиво расставленными насекомыми. Он поднес свой подарок к соответствующим образцам и неуверенно, с изумлением в голосе, произнес:
– Боже мой! Это меланистический харакс: совершенный, полностью меланистический окрас харакса европейского, – Он снова и снова переворачивал обычных бабочек и свое новое приобретение, поднося их к свету и бормоча о точном повторении рисунка и его точной инверсии. – Я никогда не знал, что такое случается у хараксов, Стивен: ни в одной книге, ни в одной коллекции это не зафиксировано. О, Стивен, это же настоящее сокровище! Неудивительно, что вы его закрыли стеклянным колпаком. Благослови вас Бог, друг мой. Вы меня просто осчастливили. Я напишу о нем статью для журнала Королевского научного общества – о, такую статью! – Он медленно вернулся к своему креслу, обдумывая открывавшиеся перед ним возможности, и его лицо порозовело от удовольствия. Но большая часть его сознания все еще была поглощена рассказом Стивена об этом идиллическом путешествии по разнообразным ландшафтам, которые в той или иной степени были разрушены недавними или даже продолжающимися военными действиями. – Как бы я хотел, чтобы у меня была лучшая память на географию, – сказал он. – Если бы мы были в Адмиралтействе, я мог бы проследить ваш путь по карте, но сейчас я не могу понять, как вам удалось скрыться от патрулей или фуражиров с обеих сторон, а также от внимания военной разведки и наших людей.
– Это почти невозможно объяснить без карты, поскольку мы редко держали один и тот же курс более двух вахт подряд, – Доктор Мэтьюрин, как судовой хирург, любил использовать морские выражения, подходящие по случаю, и потому повторил эту фразу с некоторым ударением, прежде чем продолжить: – Иными словами, мы путешествовали без всякой логики, повинуясь сиюминутным капризам, руководствуясь юношескими воспоминаниями, видом на величественный лес, проселочными дорогами, ведущими к домам старых друзей или дальних родственников. Но когда перед нами будет большой атлас, я сделаю все возможное, чтобы проложить наш маршрут. А пока позвольте мне только заметить, что наш путь из Ларедо в Сеговию пролегал далеко к югу от таких опасных районов, как окрестности Сантандера или Памплоны. Конечно, во многих местах были видны следы войны, разрушенные деревни или разбитые мосты; и действительно, иногда случались небольшие неприятности со стороны отставших от войск английских, испанских и португальских солдат, а однажды в верховьях Эбро, уже в сумерках, мы видели отряд французских гусар, преследуемый многочисленными драгунами.
– Ваши дамы испугались?
– Нет, как мне показалось.
– Ну, да, по размышлению, полагаю, что вряд ли, – заметил Блейн, который видел, как Диана мчалась на четверке по Стокбридж-роуд и обогнала солсберийский курьерский экипаж под одобрительные возгласы пассажиров, и знал, что Клариссу отправили в Ботани-Бей за то, что она снесла человеку голову из двуствольного охотничьего ружья.
– Но когда мы двинулись на север, в Каталонию, я оказался среди друзей, под защитой множества знакомых. Итак, посоветовавшись с любезным доктором Лиенсом, мы осмотрели устье или, скорее, дельту Эбро – мириады фламинго, Джозеф, две розовые цапли и каравайка, и все это за один пикник, – и отправились на корабле из Валенсии в Гибралтар, где пересели на пакетбот: самое удачное путешествие, какое только можно было себе представить. Диана не испытывала ни малейшего дискомфорта, и теперь мы все вместе в "Виноградной лозе", с миссис Броуд и чернокожими девочками, которых я привез из южных морей, Сарой и Эмили. Поужинаете с нами? Девочки вам понравятся. Вместе они такие милые, играют в "свои соседи" и "отними туфлю".
– А, вот как? Надо же. К сожалению, – ответил сэр Джозеф. – я уже договорился поужинать в "Блэкс".
– Тогда давайте пройдемся вместе. В это время суток клуб – лучшее место в Лондоне, где можно найти свободный экипаж.
– С большим удовольствием, – ответил Блейн. – но, пожалуй, я накину на плечи легкое пальто. Вечером воздух довольно прохладный, – Он позвонил в колокольчик. Однако пришла экономка, и он немного раздраженно спросил: – Но где же Тричер? Я звал Тричера.
– Он еще не вернулся, сэр Джозеф.
– Ладно, не важно. Пожалуйста, принеси мое легкое пальто. Я буду ужинать в клубе.
– Но, сэр Джозеф, как же сладкое мясо и спаржа... – начала она, но тут же осеклась.
Они шли, с удовольствием беседуя, – в основном, о жуках, их почти бесконечном разнообразии, – и, проходя мимо одного дома на Арлингтон-стрит, Блейн сказал:
– Вон там жил Хаммерсли, очень крупный коллекционер. Вы с ним знакомы?
– Полагаю, что нет.
– Он тоже был членом общества. У нас было несколько выдающихся энтомологов, которые много путешествовали. Хотелось бы, чтобы их было больше. К слову о "Блэкс", вы уже видели капитана Обри?
– Я столкнулся с ним, когда он выходил из клуба, и он только успел сказать, что дома все в порядке, что "Беллона" по-прежнему находится на блокаде Бреста, что он сохранил за мной место на борту, что они живут в Вулкомбе, откуда удобнее добираться в Торбей или Плимут, и что они будут рады, если мы все приедем, и на сколько хотим, это доставит им большое удовольствие: там огромный дом, целые флигели которого пустуют. Он приезжал на слушания о бюджете флота и спешил, чтобы не опоздать на дилижанс, поэтому тут же исчез, пробиваясь через толпу.
Блейн покачал головой.
– Может быть, вы зайдете и выпьете хотя бы стаканчик хереса, прежде чем вернуться к игре в "свои соседи"? Тому, кому придется выносить этот непрекращающийся шум детей, не помешает немного выпить для храбрости.
– Я вынужден отказаться, – ответил Стивен. – Хотя все равно спасибо вам. Для девочек этого возраста уже и так поздно, а нам нужно рано вставать, чтобы отправиться на запад.
– Вы уезжаете так скоро?
– Да, перед рассветом.
– Мы еще увидимся?
– О, ну, разумеется. Я приеду на следующей неделе на заседание Королевского научного общества и заодно займусь сдачей в аренду нашего дома на Хаф-Мун-стрит. При нынешнем положении дел мы, вероятно, не можем позволить себе держать его, как раньше; а сейчас мы собираемся отправиться к Обри и пожить у них, пока не подыщем подходящее местечко за городом, и, конечно, я должен вернуться на свой корабль. Мы продаем или пытаемся продать этот мрачный, холодный, зловещий дом в Бархэме, и это поможет нам встать на ноги; а пока я займу несколько тысяч у Джека Обри.
Блейн бросил на него быстрый взгляд, а через несколько шагов, когда они были уже почти у дверей, где члены клуба сновали туда-сюда, как пчелы, он взял Стивена за локоть, остановил у перил и тихо сказал:
– Прошу вас, попросите своего друга вести себя потише в парламенте, Стивен. На слушаниях по бюджету военно-морского флота он обращался к министерству так, как будто оно было сборищем преступников, и теперь, когда он, к величайшему сожалению, преодолел свою неуверенность в качестве нового члена, он говорит все это голосом, способным достичь верхушки грот-мачты во время шторма. Его друзья действительно очень хотели бы, чтобы он не был в парламенте; или, если он чувствует, что обязательно должен там присутствовать (а это действительно дает большие потенциальные преимущества), то чтобы он пореже посещал заседания, и на тех сидел бы молча и голосовал так, как ему говорят. Я боюсь того момента, когда он выступит против министерства в своей решительной, но неосмотрительной манере. Он очень часто бывает в городе, оставляя на борту своего корабля заместителя, что не приносит пользы ни самому судну, ни его репутации. Стивен, прошу вас, заберите его в море и не пускайте на берег.
Они уже стояли на ступеньках, ведущих в "Блэкс". По ним торопливо спускался высокий худой мужчина, преследуемый криками "Ваша светлость, ваша светлость".
Его светлость повернулся и с озабоченным видом спросил:
– Что случилось?
– Ваша светлость взяли зонтик мистера Уилсона, – сказал старший швейцар, спускаясь, чтобы забрать его; и в этот момент из кабинки, расположенной напротив входа, вышла целая компания членов клуба, что сделало дальнейший разговор невозможным.
– Увидимся на следующей неделе, – крикнул Стивен.
– Счастливого пути и передайте от меня привет дамам, – ответил сэр Джозеф, поцеловав пальцы.
Капитан Обри (уже не коммодор, так как эскадра была расформирована, а вместе с ней исчезло и временное звание) и его жена сидели за завтраком, глядя на широкий серый двор дома в Вулкомбе, на затянутую дымкой рощу и небо – не такое же серое, но все равно грустное.
Они сидели в молчании, ожидая, когда принесут газету и почту, но это было приятное молчание; и когда взгляд Джека вернулся в комнату, он остановился на Софи, прежде чем переместиться на кофейник. Это была высокая, изящная, очень привлекательная женщина тридцати с небольшим лет, и довольно суровое лицо Джека смягчилось. "Как хорошо она держится, несмотря на все это", подумал он, "Может, у нее и нет характера Дианы, но мужества ей не занимать. Выдержки у нее хватает: редкостная женщина".
"Все это" было связано с чередой судебных разбирательств, связанных с экспедицией Джека против работорговцев в Гвинейском заливе. Когда он и его капитаны сталкивались с ужасно вонявшим судном, битком набитым чернокожими мужчинами и женщинами, прикованными цепями на низкой палубе для рабов в адскую тропическую жару, они не всегда обращали достаточно пристальное внимание на предъявляемые документы, особенно потому, что первые десять предъявленных бумаг оказались поддельными. И все же подлинная защита тоже встречалась: португальские работорговцы, например, все еще могли легально торговать к югу от экватора, и если их находили в северном полушарии, когда они, очевидно, направлялись на Кубу, было трудно доказать, что шкипер судна не был вынужден из-за неблагоприятных погодных условий высунуть нос за экватор или что он не собирался завтра же отправиться в Бразилию, тем более что множество свидетелей готовы были в этом поклясться. Навигационная ошибка, нехватка припасов и тому подобное всегда могли быть преподаны с изрядной долей правдоподобия. С другой стороны, существовали всевозможные юридические уловки, с помощью которых можно было замаскировать или скрыть истинного собственника судна: компании, действующие от имени других компаний, и так далее по три-четыре контрагента в цепочке, так что установить истинного владельца груза становилось все сложнее, и никогда не было недостатка в хороших адвокатах, защищавших интересы богатых судовладельцев.
День был настолько безветренным, насколько это было вообще возможно, чрезвычайно сырым и таким тихим, что было слышно, как с фасада дома, который более молодой Джек Обри, по моде своего времени, построил фронтоном на север, падают капли росы, – прямо с фасада и по обе стороны от него, с более поздних флигелей, вплоть до самых дальних углов на востоке, где капли падали на цистерну, чей свинцовый голос был частью самых ранних воспоминаний капитана.
К этим звукам в какой-то момент добавился стук копыт приближающегося мула, затем скрипучий голос старика и пронзительный голосок мальчика. Это был Джордж Обри, сын капитана, и вскоре он появился в окне, улыбающийся, жизнерадостный пухлячок с такими же, как у отца, ярко-желтыми волосами, голубыми глазами и ярким румянцем.
Хотя Джек и не приглашал их позавтракать с ним, когда был на берегу, он любил своих детей и с ответной улыбкой подошел к окну.
– Доброе утро, сэр, – воскликнул Джордж, протягивая ему "Таймс". – Хардинг показал мне балабана в кустах у Симмонз-Ли.
– Доброе утро, Джордж, – сказал Джек, беря газету. – Я очень рад, что ты смог увидеть балабана. Он мне тоже когда-то его показывал, – перед тем, как я ушел в море. Ничего не забудь, за обедом расскажешь мне все подробно.
Вернувшись в свое кресло, он с нетерпением раскрыл "Газетт", потому что в этот день должно было быть объявлено о присвоении адмиральских званий. Там были знакомые имена – целый список адмиралов (этого славного звания), начиная с самых младших, "синих", контр-адмиралов, только что получивших повышение из старших в списке капитанов по производству. Все они неуклонно продвигались по званиям и эскадрам: контр-адмиралы синего вымпела, затем белого, затем красного, потом вице-адмиралы и полные адмиралы с тем же набором вымпелов и, наконец, вершина карьеры моряка – адмирал флота. Последние девять этапов восхождения к славе были лишены интриги, прогресс был полностью автоматическим, зависящим от старшинства в производстве, – никакие заслуги, ни даже королевская милость не могли продвинуть человека ни на йоту, и сам Нельсон умер вице-адмиралом белого вымпела, – однако Джек зачитал имена многих адмиралов, которых они знали или которые им нравились и даже вызывали восхищение.
– Сэр Джо поднимет красный вымпел на бизань-мачте. Ему это понравится. За обедом я выпью за его успех. Мне бы это точно понравилось. Боже, если я когда-нибудь поднял бы свой собственный вымпел, я бы сохранил его, чтобы меня в нем похоронили, – продолжил он, зачитывая имена друзей, которые поднимут вымпелы красного, белого и синего цвета; но как раз перед тем, как он добрался до действительно интересной части, разделительной линии между верхней частью списка капитанов и перечнем контр-адмиралов синего вымпела, Софи, все еще сильно расстроенная этим неудачным упоминанием о похоронном саване, сказала:
– Я рада за дорогого сэра Джо, и леди Ле Пер будет в восторге; но, в конце концов, это ведь, конечно, не более удивительно, чем следующее движение в танце? И что ты имеешь в виду, "если бы ты когда-нибудь поднял свой вымпел"? Ты же в самом начале списка, и никто не может отказать тебе в праве на это звание, – Она говорила с особым нажимом, даже горячностью, свойственной тем, кто хочет доказать правдивость своих слов; хотя, как жена моряка, она прекрасно знала, что в списке военно-морского флота двадцать восемь контр-адмиралов запаса и (что еще хуже) тридцать два капитана в том же статусе.
– Конечно, – сказал Джек. – Так и обстоит дело: ты поднимаешься все выше и выше, как Иаков по своей лестнице. Но когда речь идет о чем-то настолько важном, говорить о чем-либо с уверенностью означало бы накликать беду. Не стоит искушать судьбу. Если бы я был Стивеном, я бы крестился всякий раз, когда мне приходилось упоминать об адмиральском звании. Храни нас всех Боже. Нет. Капитанов обычно не отправляют в запас, если только они не очень старые и больные, или не в себе и с ними много проблем, или если только они часто не отказывались от назначений; хотя такое случалось. Нет. В целом, если говорить совершенно беспристрастно, то, как ты понимаешь, можно сказать, что люди, находящиеся в верхней части списка капитанов, могут заявить о своем праве на вымпел при следующем присвоении адмиральских званий. Но это еще не значит, что они имеют право поднять его, не говоря уже о каком-либо назначении. А вот что может случиться, если им твоя физиономия не понравится, так это то, что они произведут тебя в контр-адмиралы "без назначения на эскадру". Да, ты будешь получать половинное жалованье адмирала, будешь иметь номинальное звание. Но у тебя не будет ни красного, не белого, ни синего вымпела; ты будешь ни рыба, ни мясо, ни то и ни се; и когда моряки будут называть тебя адмиралом, самые порядочные отвернутся, а остальные улыбнутся. Иными словами, как говорят, быть тебе тогда "желтым адмиралом".
– Но с тобой такого никогда не могло бы случиться, Джек! – воскликнула она. – Только не с твоими боевыми заслугами. И ты ведь никогда не отказывался от назначений, даже самых бесперспективных.
– Надеюсь, ты права, милая, – сказал Джек, просматривая колонку. – И все же я боюсь, что это случилось с капитаном Уиллисом. Джона Торнтона здесь тоже нет, но я думаю, что он согласился занять пост инспектора, что выводит его из этой гонки. Крэддок тоже отсутствует в списке.
Она подошла и заглянула ему через плечо.
– Так оно и есть, бедняга, хотя он мне никогда не нравился. Но здесь нет заголовка "без назначения на эскадру", и я никогда не видела этого ни в одной газете.
– Нет. Публично об этом не объявляют. Ты просто получаешь письмо, в котором говорится, что их светлость не сочла нужным и так далее. И я боюсь, что все больше и больше людей будут получать это чертовски неприятное письмо. Если только Наполеон снова не одержит еще одну из этих неожиданных, ошеломляющих побед на суше, то, похоже, эта война почти закончилась, ведь французы выбиты из Испании, а Веллингтон уже во Франции.
– О, как я на это надеюсь, – сказала Софи.
– Как и я, разумеется, это было бы отлично. Людей перестали бы убивать. Но ты можешь себе представить, какая будет драка за назначения на флоте, который сократится до трех яликов и баркаса? Армагеддон покажется детскими играми. Нет, нет. Вместо того, чтобы усугублять ситуацию и пополнять список адмиралов, они будут увольнять в запас направо и налево, черт бы их побрал...
Они оба повернули головы, прислушиваясь: снова стук копыт, вдалеке, и голос, явно морской:
– С дороги, эй, там. Круче бери. Ну, вот так, потихоньку. Легче, легче там. Легче, говорю! Легче, распротак тебя и так. Это же не скачки в Дерби.
Всякий раз, когда капитан Обри задерживался на берегу на какое-то время, – например, на ту часть парламентской сессии, которая была посвящена бюджету военно-морского флота, – он, естественно, брал с собой рулевого, стюарда и одного или двух матросов. Первый, Барретт Бонден, был крепким, сильным и очень умелым моряком; достоинства второго, почтенного Киллика, были менее очевидны: он был неплохим моряком и блестящим чистильщиком серебра, но как личный слуга оставлял желать лучшего, да и вообще чего-либо. Джек брал их с собой, потому что по обычаю у капитана было право на минимальную свиту, а капитан Обри с величайшим уважением относился к военно-морским обычаям. Однако они были настолько морскими существами, что на суше от них было очень мало толку; в данном случае, например, им с трудом удалось уговорить степенную старую кобылу, которой было уже лет десять, съездить в двуколке на почту за письмами для Вулкомба, не опрокинув их при этом в одну-две канавы и не сбившись от волнения с пути.
Голос затих, когда кобыла, ускорив шаг, направилась к знакомым конюшням за домом. Джек и Софи продолжали сидеть, ожидая. Почта приобрела огромное значение с тех пор, как началось первое судебное разбирательство по делу о незаконном изъятии судна, сопровождавшееся целым рядом судебных исков, каждый из которых был более оскорбительным и угрожающим, чем предыдущий.
В уважающем себя доме обязанностью дворецкого, – более того, его привилегией, – было приносить полученные письма, доставая их из кожаной сумки, в которую их положил почтмейстер в Вулхэмптоне, рассматривая их с обеих сторон и раскладывая на подносе. Вулкомб по-прежнему оставался уважающим себя домом, хотя и находился под серьезной угрозой и управлялся с самым строгим минимумом расходов; но должный порядок нарушался каждый раз, когда появлялся рулевой капитана. У него было непоколебимое представление о собственных привилегиях; и поскольку Мэнсон, потомственный семейный дворецкий, знал, что рулевой со сломанным носом нокаутировал или иным образом вывел из строя всех претендентов на звание чемпиона по боксу на средиземноморском флоте, он ограничивался словесными жалобами, и Бонден, пригладив волосы и застегнувшись на все пуговицы, сам вносил поднос с почтой.
У Джека Обри были определенные правила, смешанные с суевериями, и одно из них обязывало его первым брать самое ближайшее письмо. Софи не стесняла себя подобными церемониями и сразу же потянулась за конвертом, адрес на котором был написан знакомым почерком и снабжен почтовым штемпелем Ольстера: оно было от ее сестры Фрэнсис, молодой, хорошенькой и практически нищей вдовы, которая превратила свой большой дом в маленький пансион для девочек, где с помощью их бывшей гувернантки воспитывала близняшек Обри, Шарлотту и Фанни, а также около десятка других детей. Она приложила к письму два письма от них, написанные на розовой сатинированной бумаге. Софи, как глубоко любящая мать, перечитала их дважды и с таким удовольствием, что слезы навернулись у нее на глаза. Положив письма дочерей на колени, она выбрала из множества другое – на редкость неудачный выбор, который вызвал слезы совсем другого рода, или почти вызвал, потому что к этому времени у нее уже была большая практика в сдерживании их потока.
Оба отложили свои письма и посмотрели друг на друга.
– Какие новости, милая? – спросил Джек. Она сидела спиной к свету, и он не видел, как сильно она расстроена.
– Хорошие новости от Фрэнки и девочек, – сказала она, и он услышал, как дрожал ее голос. – но Клаттоны пишут, что сейчас такие тяжелые времена и стоимость удаления всех гравировок так высока, что они не смогут предложить за сервиз с Ямайки больше, чем за обычный лом, – Джек кивнул, но ничего не сказал. – А что было в твоем? – продолжила она, потому что они решали все вопросы на равных, без каких-либо секретов с обеих сторон.
– Это от Лоуренса, – сказал он. – В разрешении на апелляцию было отказано.
Она переварила услышанное. В том, что касалось этого конкретного дела, рухнули все их последние надежды.
– Нам придется продать Эшгроув, – сказала она после паузы. – Кредиторы ведь ждать не будут.
Джек бросил на нее любящий взгляд. То, что она сказала, было правдой. Это было единственное очевидное решение, поскольку Вулкомб был родовым имением без права распоряжения; но вряд ли он сам осмелился предложить это. Эшгроув принадлежал ей, и он не мог его ни продать, ни заложить; он принадлежал ей полностью, и даже юридически это было так, по соглашению сторон, – дом, который они планировали вместе, но строила его, конечно, почти только она сама, поскольку Джек так надолго уходил в море. Несмотря на то, что это был уединенный дом в лесу, он был удивительно удобным для морского офицера, в пределах видимости Портсмута, и в настоящее время он был сдан в аренду одному адмиралу, который очень хорошо распорядился призовыми деньгами и неоднократно намекал на его покупку.
– Передай мне письма девочек, – попросил Джек. Прочитав их, он сказал: – Боюсь, ты ужасно по ним скучаешь, но на самом деле гораздо лучше, что они сейчас с Фрэнки. Для детей нет ничего хуже, чем дом, над которым нависли судебные иски: угрозы, которых они толком не понимают, все вокруг рушится, родители почти всегда печальны или раздражены, все время встревожены, – Он говорил, основываясь на личном опыте, поскольку склонность его отца к судебным тяжбам была даже сильнее, чем другие недостатки его характера; она сделала короткую жизнь матери Джека такой несчастной и временами так угнетала его жизнерадостное детство, что даже сейчас этот дом омрачал его настроение, – он никогда не был по-настоящему счастлив в нем, за исключением тех уголков, которые находились позади него, на конюшенном дворе, в саду, обнесенном стеной, и в дальнем саду с гротом. – Но я думаю, Джордж еще слишком мал, чтобы чувствовать это. И в любом случае, мы не ссоримся.
– Нет, мой дорогой, – сказала она, ласково глядя на него. – Но ему одиноко, бедному ягненочку. Давай посмотрим остальные? Может, нам обоим вдруг достанется наследство.
Неожиданного наследства не оказалось, но лицо Джека озарилось радостью, когда он перевернул последнее письмо из своей ничем не примечательной стопки.
– О, это от Стивена! – воскликнул он, вскрывая печать. – Клянусь Богом, они будут здесь сегодня! Стивен, Диана, Кларисса Оукс, Бригита, Падин, вся компания. Вот здорово! Вот послушай, милая: "Мой дорогой Джек, могу ли я навязать вам себя, всех своих женщин и многочисленную группу последователей на неопределенный срок? Диана (которая шлет вам привет) говорит, что это чудовищно невежливо, особенно без предупреждения; но я успокоил ее, сказав, что между нами все было уже условлено: мы встречались в "Блэкс", где вы подчеркнули всю необъятную пустоту вашего роскошного дома. И я ни за что на свете не стал бы обижать вас, снимая жилье, пока мы не сможем найти подходящий дом..." Милая, что случилось? Разве ты не рада?
– О, ну, конечно, рада! Я так люблю Стивена. Я люблю свою кузину, и я в полном восторге, насколько это возможно для женщины, у которой ничего не готово даже и для одного гостя, не говоря уже о целом полку, включая эту миссис Оукс, – вообще ничего, а на обед снова должен был быть вчерашний пудинг с бифштексом, и больше в доме ничего нет. Нам придется поместить их в восточном флигеле, – видит Бог, там достаточно места, но там не прибрано, там не убирались с Михайлова дня, – Она вскочила, собралась с мыслями и поспешила из комнаты, бросив: – Я ни за что не успею подготовиться вовремя.
По своим стандартам она была совсем еще не готова, когда карета, запряженная четверкой, которой с шиком управляла Диана, плавно проехала по двору и остановилась точно у подножия лестницы, высадив просто невероятное количество людей; однако она стояла у гостеприимно распахнутой двери, бледная, но уже одетая по случаю, сознавая, что главные комнаты восточного крыла так же безупречны, как палубы военного корабля (и убраны почти с таким же усердием), что удивительно вовремя подаренная оленина обеспечила им ужин и что сохраненный сервиз с Ямайки, поднесенный вест-индскими купцами капитану Обри за то, что он избавил их от каперов, позволит подать ее с блеском.
Она встретила их радушно, поцеловала Диану и Бригиту, сделала миссис Оукс глубокий реверанс и выразила надежду, что видит ее в добром здравии, а затем повела их в голубую гостиную пить чай, пока выносили их багаж и пока Джек, Стивен, пожилой грум и мальчишка-конюх загоняли прекрасную карету и упряжку гнедых в конюшню и каретный сарай.
– Диана, – позвал Джек своим громким голосом, входя и отряхивая овсяную пыль с камзола. – где вы раздобыли этих великолепных животных?
– Я одолжила их у моего кузена Чамли, – сказала она. – Мы встретили его в Бате – мрачного, как кастрированный кот, прикованного приступом подагры к креслу; он сказал, что лошади изнывают от недостатка физической нагрузки, и это портило ему настроение. Тогда я предложила поехать на них сюда, а он отправит своего кучера забрать их в четверг.
– Должно быть, он высокого мнения о ваших способностях, – сказал Джек. – Однажды я попросил его одолжить мне простую тележку с самой обычной клячей, которая могла бы ее тащить, всего на час или около того, но он мне отказал.
– Джек, – ответила Диана, улыбаясь. – на ум приходят тысячи острот, каждая из которых лучше предыдущей, но я не произнесу ни одной. Это поразительный пример великодушия бедной слабой женщины, которая редко придумывает что-нибудь остроумное, пока для этого не становится слишком поздно.
– Адмирал Родэм говорит, что по части управления кораблем Джеку нет равных во всем флоте, – сказала Софи.
Диана опустила глаза без даже скрытой улыбки, и в наступившей тишине Стивен наблюдал за Джорджем и Бригитой. Мальчик ходил вокруг нее кругами, пристально рассматривая; иногда она улыбалась ему, а иногда отворачивалась. В конце концов, он подошел прямо к ней, предложил ей самый лакомый кусочек печенья и сказал:
– Не хочешь ли посмотреть на мою соню? Это очень красивая соня, которая позволит тебе себя погладить.
– О, конечно, – сказала она, тут же вскакивая.
– Стивен, Диана, дорогая миссис Оукс, – сказал Джек. – я не думаю, что кто-то из вас бывал здесь раньше. Хотите осмотреть дом? Библиотека довольно хорошая, как и зал правосудия, хотя, боюсь, многое из остального было переделано несколько лет назад.
– О, Боже мой, – воскликнула Софи, вспоминая, какой беспорядок в обеих этих комнатах, ведь там совершенно не убирались. – уже темнеет, и вы действительно не сможете разглядеть отделку при таком освещении. Кроме того, ужин почти готов, и вам непременно нужно переодеть этот недостойный сюртук, похожий на наряд старого крысолова.
(Конец бесплатного фрагмента. Полную версию в формате электронной книги (EPUB) можно приобрести, написав нам по адресу phantom.radio@yandex.ru. В отличие от текста на канале, электронная книга снабжена оглавлением и подробными комментариями для удобства чтения на любом электронном устройстве.)