Лицевой летописный свод сообщает «о приведении бояр к крестоцелованию царевичу Дмитрию в марте 1553 года во время болезни Ивана Грозного.
Составив духовную (грамоту), начал государю говорить о крестном целовании, чтобы князя Владимира Андреевича и бояр привести к целованию на имя царевича князя Дмитрия.
И бояре начали князю Владимиру Андреевичу говорить, чтобы князь не упрямился, государя бы послушал и крест бы целовал; а говорил сначала князь Владимир Воротынский, да дьяк Иван Михайлов. И князь Владимир Андреевич начал кручиниться очень, а Воротынскому сказал: «Ты бы на меня не бранился, не указывал бы мне ничего, и против меня не говорил». И Воротынский отвечал: «Я, государь, дал душу государю своему и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и сыну его царевичу князя Дмитрию, что мне служить им во всем честно. И с тобой мне они, государи мои, велели говорить, и служу я им, государям своим, а тебе служить не хочу; и за них, государей своих, с тобою говорил. А если придется, по их государей велению и драться с тобой готов».
И была меж боярами брань великая, крик и шум, и слова многие бранные. И царь и великий князь, увидев боярскую жестокость, начал им говорить так: «Если вы сыну моему Дмитрию креста не целуете, то у вас иной государь есть? А целовали мне крест не одинаково, чтобы помимо нас оных государей не искать. А я вас привожу к целованию и велю вам служить сыну своему Дмитрию, а не Захарьиным. И я с вами много говорить не могу. А вы свои души забыли, и нам и нашим детям служить не хотите, а на чем нам крест целовали, того не помните. А кто не хочет служить государю в пеленах, тот и в возрасте не захочет служить. И если мы вам не нужны, это (пусть будет) на ваших душах.
И боярин Иван Михайлович Шуйский начал против государевых речей говорить, что им не перед государем целовать нельзя: перед государем им целовать, если государя нет? А окольничий Федор Григорьевич Адашев начал говорить: «Знай, Бог, да и ты, государь: тебе, государю и сыну твоему царевичу Дмитрию крест целуем, а Захарьиным, Данилу с братьями, не (хотим) служить. Сын твой, государь наш, еще в пеленах, и владеть нами будут Захарьины, Данила с братьями. А мы уже от бояр в твоем младенчестве беды видели многие».
И был мятеж великий и шум, и речи многие во всех боярах, что не хотят пеленочнику служить.
Государь же тем вечером привел к целованию бояр своих Ивана Федоровича Мстиславского, князя Владимира Ивановича Воротынского, Ивана Васильевича Шереметева, Михаила Яковлевича Морозова, князя Дмитрия Федоровича Палецкого, дьяка Ивана Михайлова, да бояр Данила Романовича, Василия Михайловича Юрьевых.
А боярин князь Дмитрий Иванович Шкурлятев разнемогся, не целовал (крест), а целовал только на третий день, когда уже мятеж прошел.
А после того государю сказывал боярин Иван Петрович Федоров, что говорили ему бояре, не хотевшие крест целовать, князь Петр Щенятев, князь Иван Пронский, князь Семен Ростовский: «Ведь нами владеть будут Захарьины, и чем нами будут владеть Захарьины, и нам служить государю малому, а мы будем лучше служить старому – князю Владимиру Андреевичу». Да государю же сказывал окольничий Лев Андреевич Салтыков, что говорил ему, едучи на площадь, боярин князь Дмитрий Иванович Немого: «Бог то знает: нас бояре приводят к целованию, а сами крест не целовали; а как служить малому, обойдя старого? А ведь нами владеть будут Захарьины».
А когда привел государь бояр к целованию, то государь велел составить запись целовальную, на чем приводить к целованию князя Владимира Андреевича.
И когда запись составили, князь Владимир к государю пришел, и государь велел ему на записи крест целовать. А князь Владимир не захотел крест целовать, то это на твоей душе; а если что случится, мне до этого дела нет».
А боярам, которые вечером целовали (крест), государь сказал: «Бояре, я не могу, мне не до того, а вы на чем мне и сыну моему Дмитрию крест целовали, вы по тому и поступайте».
И те бояре, которые государю и сыну его царевичу князю Дмитрию крест целовали, начали бояр встречать и говорить им, чтобы они государю и сыну царевичу князю Дмитрию крест целовали.
Бояре же, которые не захотели целовать государю и сыну его царевичу князю Дмитрию, с теми боярами, которые государю и сыну его крест целовали, начали браниться жестоко. И говорили им, что они хотят сами владеть, а они им служить и их власти не хотят.
Да дворян, которые были у государя в думе, Алексея Федорова, сына Адашева, да Игнатия Вешнякова государь привел к целованию вечером же.
А в то же время князь Владимир Андреевич и мать его собрали своих детей боярских, да начали им давать жалованье – деньги.
И бояре о том князю Владимиру начали говорить, что мать его и он не хорошо поступают: государь недомогает, а он людей своих жалует. И князь Владимир и мать его начали на бояр негодовать и кручиниться, бояре же начали от них беречься и князя Владимира Андреевича к государю стали не пускать.
В то время был в церкви у Благовещения, которая на сенях у царского двора, некий священник по имени Сильвестр, родом новгородец. Был же сей священник Селивестр у государя в великом почете и в совете в духовном и в думном, и был как всемогущий: все ему послушались, и никто не смел ни в чем противиться ему из-за царского жалования. И он указывал и митрополиту, и владыкам, и архимандритам, и игуменам, и чернецам, и попам, и боярам, и дьякам, и приказным людям, и воеводам, и детям боярским, и всяким людям, и, можно сказать, управлял всеми делами и святительскими, и царскими. И никто не смел ничего сделать против его веления, и он владел обеими властями: и святительской, и царской, как царь и святитель, только имени и образа и стола не имел ни святительского, ни царского, но только поповское, и был со своими советниками очень почитаем всеми.
Был же сей Селивестр в советниках и в великой любви у князя Владимира Андреевича и у матери его княгини Ефросиньи, ибо (они) его промыслом из ссылки были выпущены.
Этот же Селивестр тогда начал боярам воспрещать, говоря: «Почему вы к государю князя Владимира не пускаете? Брат доброжелательнее вас, бояр, государю». Бояре же говорили ему: «В чем они государю и сыну его царевичу князю Дмитрию поклялись, так и делают, как бы их государству было крепче». И с того времени возникла вражда между боярами и Селивестром и его советниками.
И после того на следующий день, как приводил государь к целованию бояр своих ближних, наутро призвал государь своих всех и начал им говорить, чтобы они целовали крест сыну его Дмитрию, а целовали бы в передней избе, потому что государь очень изнемогал, и ему при себе их приводить к целованию трудно, и он велел тут быть боярам своим ближним – князю Ивану Федоровичу Мстиславскому да князю Владимиру Ивановичу Воротынскому с товарищами.
А тем боярам, которые крест целовали раньше этого, государь начал говорить: «Бояре поклялись мне и сыну моему Дмитрию в том, чтобы нам служить; и ныне бояре сына моего на государстве видеть не хотят. И если по воле Божьей меня не станет, вы, пожалуйста, вспомните в чем мне и сыну моему крест целовали; не дайте боярам сына моего извести каким-нибудь способом, бегите с ним в чужую землю, куда Бог наставит».
А Данилу Романовичу и Василию Михайловичу государь сказал: «А вы, Захарьины, что испугались? Или думаете, что бояре вас пощадят? Вы от бояр первые мертвецами будете» И в за сына моего, да и за мать его умрите, а жены моей на поругание боярам не дайте!»
И бояре все от того государского жесткого слова устрашились и пошли в Переднюю избу крест целовать. А как пошли бояре в переднюю избу, царь и великий князь выслал за ними боярина своего князя Владимира Ивановича Воротынского и иных своих бояр, а с крестом выслал дьяка своего Ивана Михайлова. И бояре пошли целовать (крест), у креста стоял боярин князь Владимир Иванович Воротынский, а дьяк Иван Михайлов крест держал.
И как пошли целовать, пришел боярин князь Иван Иванович Пронской Турунтай да начал говорить князю Владимиру Воротынскому: «Твой отец, да и ты после великого князя Василия первые изменники, а ты приводишь к кресту». И князь Владимир ему отвечал: «Я изменник, а тебя привожу к крестному целованию, чтобы ты служил государю нашему и сыну его царевичу князю Дмитрию. А ты честен, а государю нашему и сыну его царевичу князю Дмитрию креста не целуешь и служить ему не хочешь». И князь Иван Пронской торопливо целовал.
А боярин князь Дмитрий Федорович Палецкий после целования посылал к княгине Ефросинье и к сыну ее князю Владимиру зятя своего Василия Петрова, сына Борисова Бороздина; за ним (замужем) была сестра князя Дмитрия Палецкого, а Васильева сестра родная была замужем за князем Хованским и дочь Хованского, а Василию племянница княгиня Ефросинья, мать князя Владимира. А посылал князь Дмитрий Василия вот для чего: так как судом Божьим, а государским царя и великого князя произволением взял брат царя и великого князя князь Юрий Васильевич дочь князя Дмитрия Палецкого, вот князь Дмитрий Палецкий и посылал Василия к княгине Ефросинье и сыну ее князю Владимиру, чтобы княгиня и сын ее пожаловали, князю Юрию Васильевичу и дочери его, князя Юрия княгине, дали удел по духовной грамоте великого князя, а они им, княгине Ефросинье и князю Владимиру, будут на царство не сопротивны, и служить им готовы.
И повелел узнать, по чьему наущению было это сопротивление, так как без наущения такое быть не может; и повелел о том узнать своему дьяку Василию Григорьеву, сыну Захарову Гнилиеву, потому что он у государя был среди приближенных людей.
Дьяк же Василий неведомо каким образом оклеветал в этом деле перед государем его бояр князя Ивана Кубенского, Федора и Василия Воронцовых.
И велел казнить великий князь князя Ивана Кубенского, Федора Воронцова, Василия Михайлова, сына Воронцова, отсекли им головы месяца июля в 21 (день), в субботу.
А Ивана Петрова, сына Федоровича, велел схватить и сослать на Белоозеро, и велел его посадить под стражу.
А казначей Никита Фуников разнемогся рано, и встал только тогда, когда государь гораздо оздоровел, и тогда целовал, после всех людей.
А про князя Дмитрия Курлятева да про Никиту Фуникова говорили, будто они ссылались с княгиней Ефросиньей и с сыном ее с князем Владимиром, и хотели его на царство, а царевича князя Дмитрия из-за его младенчества на царство не хотели.
И выволокли передними дверями на площадь и за город, и положили перед тем колом, на котором казнят.
Были же на совете этом протопоп Благовещенский Федор Бармин, князь Федор Шуйский, князь Юрий Темкин, Иван Петров Федоров, Григорий Юрьевич Захарьин, Федор Нагой и многие другие».
Известный грозновед Р.Г. Скрынников комментирует болезнь царя и присягу царевичу Дмитрию следующим образом: «Едва кончилась зима и наступили первые весенние дни, Иван занемог «тяжким огненным недугом». В случае кончины царя трон должен был наследовать младенец Дмитрий. Его именем во дворце распоряжались дядья царевича бояре Романовы.
Официальная летопись, составленная при Адашеве, обрисовала ситуацию с помощью библейской цитаты: «Посети немощь православного нашего царя… и сбыстся на нас евангельское слово: поразисте пастыря, разыдутся овца». Адашев явно желал предать забвению «вся злая и скорбная».
Летописная версия не удовлетворила Грозного, и он составил обширную приписку к Лицевому (иллюстрированному) своду. Ее можно условно озаглавить как «Сказание о мятеже». Версия царя была такова. Ближняя дума принесла присягу на имя наследника 11 марта 1553 г. Общая присяга всех членов думы была назначена на следующий день.
Церемонию проводили в Передней избе, куда царь выслал князя Владимира Воротынского и Ивана Висковатого с крестом. Торжественное начало омрачилось тем, что старший боярин думы князь Иван Михайлович Шуйский отказался от присяги: «Им не перед государем целовати (крест. — Р. С.) не мочно; перед кем им целовати, коли государя тут нет?» Протест Шуйского носил формальный характер. Руководить присягой мог либо сам царь, либо старшие бояре. Вместо этого церемония была поручена Воротынскому.
Выступив после Шуйского, окольничий Федор Адашев обратился к думе со следующим заявлением: «Ведает Бог да ты, государь: тебе, государю, и сыну твоему царевичу Дмитрию крест целуем, а Захарьиным нам Данилу з братиею не служивати; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владети нами Захарьиным Данилу з братиею; а мы уж от бояр до твоего возрасту беды видели многая». Протест Федора Адашева дал повод для инсинуаций.
В письме Курбскому Грозный прямо приписал Алексею Адашеву намерение «извести» младенца царевича. Однако из его летописной приписки следует, что Алексей верноподданнически и без всяких оговорок целовал крест Дмитрию в первый день присяги. Адашев-старший недвусмысленно высказался за присягу законному наследнику, но при этом выразил недоверие Захарьиным. Выступление Федора Адашева отличалось большой откровенностью. Оно было вызвано глубоким раздором внутри Ближней думы.
Захарьины готовились учредить регентство царицы Анастасии (наподобие регентства Елены Глинской), с тем чтобы самим управлять государством. Однако высшая знать вовсе не собиралась уступать власть царице и ее родне.
В первоначальном тексте летописной приписки сразу за речами Шуйского и Ф.Г. Адашева следовало изложение «царских речей». Грозный будто бы обвинил бояр в том, что они хотят свергнуть династию. Видя растерянность Захарьиных, Иван IV предупредил их, что враги трона умертвят их первыми. Царские речи, без сомнения, были вымыслом. Пораженный недугом, Иван не узнавал людей и не мог говорить. Но даже если бы он сумел что-то сказать, у него не было повода для «жестокого слова» и отчаянных призывов. Перечитав написанное, царь должен был заметить несообразность своего рассказа. Решив исправить дело, Иван дополнил рассказ словами: «Бысть мятеж велик и шум и речи многая в всех боярех, а не хотят пеленичнику служити; и бысть меж бояр брань велия и крик и шум велик и слова многия бранныя. И видев царь… боярскую жестокость и почал им говорити так». Теперь в «Сказании о мятеже» все стало на свои места. «Жестокое» слово царя выглядело как естественная реакция на «боярскую жестокость».
Помимо сведений о перебранке в думе «Сказание о мятеже» включало сведения о тайном заговоре царского брата Владимира. Старицкие ждали смерти Ивана и втайне готовились к захвату власти. В дни царской болезни князь Владимир и его мать вызвали в Москву удельные войска и демонстративно раздавали им жалованье. Верные Ивану люди потребовали объяснений, тогда Старицкие стали «вельми негодовати и кручиниться на них». В итоге удельному князю воспретили доступ в покои больного.
Брат царя вел себя вызывающе в день общей присяги 12 марта. Будучи приглашен во дворец, он наотрез отказался присягать младенцу-племяннику и даже угрожал боярину Воротынскому немилостью. Протест Старицкого не имел последствий.
Подходящее время было упущено: все члены думы уже присягнули наследнику. Ближние бояре пригрозили Владимиру, что не выпустят его из хором, и принудили целовать крест поневоле. Мать претендента Евфросинъя оказалась более упорной. Ближние бояре трижды ходили к ней па двор, прежде чем она согласилась скрепить крестоцеловальную запись княжеской печатью. Не очень смышленый, вялый юноша, проведший раннее детство в тюрьме, князь Владимир не играл в событиях самостоятельной роли. Душой интриги была Евфросинья, обладавшая неукротимым характером и глубоко ненавидевшая царя Ивана. Она не могла простить племяннику и его матери гибели мужа и последующих унижений. Многие знатные бояре выражали сочувствие Старицким. На то были свои причины.
Боярская дума не желала учреждения регентства Анастасии Романовой. Сторонник Старицких князь Семен Ростовский заявил об этом в беседе с литовским послом, которого посетил вскоре после выздоровления царя. Ростовский жаловался, что «их всех (великородных бояр) государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас (бояр) ими теснит, да и тем нас истеснил, что женился у боярина у своего (Захарьина) дочер взял, понял рабу свою и нам как служити своей сестре?». Знать, пережившая правление Елены Глинской, недвусмысленно заявляла, что не допустит к власти вдову Ивана.
Подлинные документы — крестоцеловальные записи князя Владимира Старицкого 1553-1554 гг. — позволяют установить, что во время болезни царя мать князя и ее родня действительно собрали в Москве свои вооруженные отряды и пытались перезвать на службу в удел многих влиятельных членов думы.
Сторонники удельного князя толковали между собой: «Только нам служити царевичю Дмитрею, ино нам владети Захарьиным и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру…» Родственники Евфросиньи обратились к конюшему Ивану Петровичу Федорову. Но тот поспешил с доносом к царю и изложил ему содержание крамольных речей: «Ведь де нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы учнем служити старому — Володимеру Ондреевичу».
Фактически дело шло к государственному перевороту. Однако царь выздоровел, и династический вопрос утратил остроту».
Иллюстрации: Лицевой летописный свод
Вы читаете канал музея-заповедника «Александровская слобода», известного как #МузейИванаГрозного.