Я помню этот вечер так отчетливо, будто это было вчера, а не пять лет назад. Каждый звук, каждый запах, каждый взгляд... Всё врезалось в память, как врезается в кожу заноза — глубоко и болезненно.
Кухня наполнилась ароматами борща и пирогов с капустой — мои фирменные блюда, на которые всегда слетались родные. Я готовила с самого утра, хотя руки предательски дрожали. Внутри всё сжималось от мысли о том, что сегодня всё изменится. Навсегда.
Лариса пришла первой — моя младшая сестра, со своим Димкой, уже тридцатилетним лбом, который до сих пор жил с мамочкой. Она, как всегда, с порога начала жаловаться на жизнь: то начальник — изверг, то соседка затопила, то денег вечно не хватает. Её голос стал для меня привычным фоновым шумом — как тиканье часов, только гораздо более изматывающее.
— Ленка, ты не представляешь, какой у нас ремонт в подъезде! — Лариса бросила сумку на стул и плюхнулась за стол. — Вторую неделю лифт не работает, а этим управляющим хоть бы что! Димка, не стой столбом, помоги тёте Лене тарелки достать.
Димка неохотно поплёлся к шкафу, демонстративно зевая. Высокий, с редеющими волосами и вечно недовольным взглядом — копия отца, бросившего Лариску двадцать лет назад.
— Мам, я дома! — раздался голос Андрея, и сердце ёкнуло.
Мой сын. Моя гордость и моя боль одновременно. В свои двадцать семь он выглядел как студент — растрёпанные волосы, потёртые джинсы, вечная небрежность во всём. Недоучившийся юрист, который сменил уже четыре места работы за последние два года.
— Привет, родная! — он поцеловал меня в щёку, и я уловила запах пива. — О, борщ! Ты меня балуешь.
Я промолчала, расставляя тарелки на старенькой клеёнке. Сегодня я не буду как обычно — улыбаться и делать вид, что всё хорошо. Сегодня я скажу то, что должна была сказать много лет назад.
— Сейчас, Андрюш, всё готово. Садитесь, — мой голос звучал спокойнее, чем я себя чувствовала.
Мы расселись за столом — я, Андрей, Лариса и Димка. Я разлила борщ, положила каждому по пирогу. Тишина была необычной — обычно Лариса тараторила без умолку, но сегодня что-то в моём взгляде её насторожило.
— Что-то случилось, Лен? — она пристально посмотрела на меня. — Ты какая-то... странная сегодня.
Я сделала глубокий вдох. Руки подрагивали, и я крепче сжала ложку.
— Мне нужно вам кое-что сказать, — начала я, чувствуя, как пересыхает горло. — Я долго думала и приняла решение.
Три пары глаз уставились на меня. Андрей замер с ложкой у рта.
— Мам?
Я расправила плечи и посмотрела на них — на моих родных людей, которые за годы превратили меня в банкомат и домработницу.
— Разговоры о долгах закончены, — сказала я спокойно и твёрдо. — Теперь платить каждый будет за себя.
Воздух в комнате словно сгустился. Я видела, как расширились глаза Ларисы, как замерло лицо Андрея, как Димка вдруг оторвался от телефона и посмотрел на меня.
— О чём ты, мам? — нервно усмехнулся Андрей.
— О том, что я больше не буду оплачивать твои кредиты, — ответила я, глядя ему прямо в глаза. — И о том, что я не буду больше "одалживать" деньги, которые мне никто не возвращает. О том, что мне пятьдесят два года, и я хочу наконец-то жить для себя.
Лариса издала странный звук — что-то среднее между смешком и всхлипом.
— Ты это серьёзно сейчас? — в её голосе звучало недоверие.
— Абсолютно, — кивнула я. — Я продаю квартиру и переезжаю. Меньшая площадь, меньше коммунальные платежи. И никаких больше "до зарплаты", "в долг" и "я отдам в следующем месяце".
Тишина после моих слов была такой звенящей, что я слышала тиканье часов в гостиной и гул холодильника. В этой тишине что-то рождалось — моя новая жизнь и их новая реальность, в которой им придётся наконец повзрослеть.
И тут Андрей громко отодвинул тарелку, и борщ выплеснулся на клеёнку алым пятном. Словно первая капля крови перед настоящей бурей.
Первая волна возмущения
Тишина взорвалась возмущением. Андрей вскочил со стула так резко, что тот опрокинулся на пол с грохотом, заставившим меня вздрогнуть.
— Мам, ты же не серьёзно? — его лицо покраснело, в глазах появилась обида, смешанная с паникой. — Ты всегда мне помогала! Всю жизнь! А теперь что? Бросаешь меня с этими кредитами?
Я молчала, глядя на алое пятно борща на скатерти. Странно, но впервые за много лет я не бросилась его вытирать. Маленькая победа над собой.
— Я не бросаю тебя, Андрей, — мой голос звучал тихо, но твёрдо. — Я перестаю тебя тащить. Разные вещи.
Лариса фыркнула и откинулась на спинку стула. Её крашеные в платиновый блонд волосы резко контрастировали с тёмными корнями — она вечно просила у меня денег на салон, но в последний момент тратила их на что-то "более важное".
— Очередной каприз? — она усмехнулась, скрестив руки на груди. — Через неделю опять приползёшь с извинениями. Как тогда, помнишь? Когда заявила, что не будешь сидеть с Димкой, а потом сама предложила взять его на лето.
В её глазах читалось превосходство человека, уверенного в своей правоте. Человека, который слишком хорошо меня знает — знает все мои слабости, все моменты, когда я уступала, отдавая последнее.
— На этот раз всё по-другому, — я отпила глоток воды, чувствуя, как пересохло в горле.
— Ой, да ладно тебе! — Лариса махнула рукой. — Все эти разговоры про "теперь платить каждый будет за себя" — полная чушь. Мы же семья! Семья всегда помогает друг другу!
— Помогает, — кивнула я. — Но не живёт за счёт другого. Вы оба, — я перевела взгляд с Ларисы на Андрея, — превратили помощь в обязанность. Мою обязанность.
Димка, до этого момента сосредоточенно изучавший свой телефон, вдруг поднял голову.
— Тёть Лен, а где мы теперь жить будем, если вы квартиру продадите? — в его голосе прозвучала нотка тревоги.
Я моргнула от удивления. За все годы, что я отдавала им свою трёхкомнатную квартиру на выходные, чтобы "они отдохнули от тесноты", Димка никогда не задавал прямых вопросов.
— Ты будешь жить там же, где и жил всегда — с мамой в вашей квартире, — ответила я. — А я буду жить в новой, поменьше.
— А мы? — выдохнул Андрей, всё ещё стоявший над столом. — Мы с Катей куда денемся?
— В свою квартиру, за которую я плачу ипотеку уже третий год, — я посмотрела ему в глаза. — Или на съёмную.
— Это... это просто... — он запнулся, не находя слов. — Подло, вот что это! Ты меня предаёшь! Родную мать, предаёшь собственного сына!
Он ударил кулаком по столу, и я снова вздрогнула. Но не от страха — от осознания, каким чужим он стал. Мой мальчик, которого я носила на руках, который обещал, что когда вырастет, купит мне домик у моря. Теперь он стоял передо мной, тридцатилетний ребёнок, не способный оплатить собственные счета.
— Пойдём покурим, — Лариса потянула его за рукав. — Она ещё одумается.
Они вышли на балкон, громко задвинув стеклянную дверь. Я видела, как они яростно жестикулируют, как Лариса что-то доказывает, а Андрей нервно затягивается сигаретой.
— Тёть Лен, — голос Димки вывел меня из оцепенения. — А можно ещё борща?
Я механически кивнула, наполняя его тарелку. Реальность происходящего вдруг показалась мне абсурдной и в то же время — единственно возможной.
Всплывают старые обиды
Балконная дверь с грохотом отъехала в сторону. Лариса ворвалась обратно в кухню, словно ураган — волосы растрёпаны, глаза горят, губы сжаты в тонкую линию.
— Ну знаешь, Ленка, — она навалилась руками на стол, нависая надо мной, — ты всегда ставила себя выше нас! Всегда! Ещё с детства — отличница, папина любимица!
Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Детские обиды, которые, казалось, давно похоронены, вдруг ожили, зашевелились, как змеи в корзине.
— Это не имеет отношения к делу, — проговорила я, стараясь сохранять спокойствие.
— Нет, имеет! — Лариса повысила голос так, что Димка вжал голову в плечи. — А кто мне помог, когда я осталась одна? Когда этот подонок ушёл, оставив меня с ребёнком? Кто нянчился с Димкой, пока я вкалывала на двух работах?
В её голосе звенели слёзы, но я знала эту тактику слишком хорошо. Лариса всегда умела давить на жалость — с детства это было её главным оружием.
— Я помогала тебе, — ровно ответила я. — И ничуть не жалею об этом. Но Диме уже тридцать, Лариса. Тридцать. Он взрослый мужчина, который до сих пор живёт с мамой и не может содержать себя сам.
— А ты хочешь, чтобы он пошёл на улицу попрошайничать? — взвизгнула она. — Ты этого хочешь? Чтобы твой племянник побирался?
Димка потупил взгляд, уткнувшись в тарелку. Неожиданно мне стало его жаль — не как обычно, из чувства родственного долга, а по-человечески. Он был жертвой нашей с Ларисой созависимости не меньше, чем мы сами.
Андрей вернулся с балкона — глаза красные то ли от дыма, то ли от слёз. Он остановился в дверном проёме, прислонившись к косяку.
— Тебе не жалко собственного сына? — его голос звучал глухо. — Я ведь разорюсь. Банк отберёт квартиру. Мы с Катей окажемся на улице.
— А где сейчас Катя? — спросила я, вдруг осознав, что ни разу не видела его девушку на семейных обедах.
Андрей замялся.
— Она... у родителей. Мы поссорились.
— Вы расстались три месяца назад, — неожиданно подал голос Димка. — Ты сам говорил, когда мы на футбол ходили.
В кухне повисла тяжёлая тишина. Я смотрела на сына, чувствуя, как внутри что-то обрывается — последняя ниточка доверия.
— Ты брал деньги на ремонт в квартире, где уже никто не живёт? — спросила я тихо.
— Я собирался вернуть! — Андрей вскинул руки. — Просто подвернулся удачный вариант инвестиций, я думал быстро заработать и...
— И спустил всё на очередную финансовую пирамиду, — я покачала головой. — Как тогда с биткоинами. И с акциями. И с...
— Да кто ты такая, чтобы меня судить?! — вдруг заорал он. — Ты — обычная медсестра! Что ты понимаешь в современных финансах? В инвестициях? В бизнесе?
Его слова ударили больнее, чем он мог представить. "Обычная медсестра" — да, я была ею двадцать восемь лет. Колола уколы, ставила капельницы, обрабатывала раны... И каждый месяц отдавала почти всю зарплату им — любимому сыну и сестре с племянником.
— Я не понимаю в инвестициях, — согласилась я. — Но я понимаю, когда меня используют.
— Использую? — он горько рассмеялся. — Да ты сама вечно лезла со своей помощью! "Андрюшенька, может тебе денег подкинуть?", "Андрюшенька, давай я за квартиру заплачу!" Я не просил!
Это была ложь, и мы оба это знали. Но я не стала спорить. Вместо этого я встала из-за стола.
— Я устала, — сказала я просто. — И хочу, чтобы вы ушли.
— Ты выгоняешь нас? — в глазах Ларисы отразилось неподдельное изумление. Она никогда не думала, что я на такое способна.
— Я прошу вас уйти. Мне нужно отдохнуть и всё обдумать.
Андрей смотрел на меня несколько долгих секунд, затем резко развернулся и направился к выходу. В прихожей он грохнул дверцей шкафа, срывая куртку с вешалки.
— Пойдём, тётя Лариса, — он повернулся к моей сестре. — Нам тут явно не рады.
В его голосе звучала обида маленького мальчика, у которого отобрали игрушку. Я почти поддалась, почти попросила их остаться. Но что-то внутри — новое, сильное, решительное — удержало меня.
Дверь хлопнула так, что с полки упала фарфоровая статуэтка — голубь мира, подарок от моих пациентов. Крыло откололось и лежало на полу, белое на тёмно-коричневом паркете. Символично.
Мы с Димкой остались на кухне вдвоём. Он доел борщ, аккуратно вытер рот салфеткой и неожиданно произнёс:
— Спасибо, тёть Лена. Было вкусно.
И в этой простой фразе я вдруг услышала то, чего не слышала годами от собственного сына и сестры.
Последняя попытка давления
Я собирала осколки фарфорового голубя, когда в прихожей снова хлопнула дверь. Лариса вернулась одна — без Андрея, зато с решимостью во взгляде. Она прошла мимо меня в кухню, где Димка всё ещё сидел, уткнувшись в телефон.
— Дима, поднимайся и иди во двор, — скомандовала она. — Нам с тётей Леной нужно поговорить.
Димка послушно встал, кивнул мне и вышел, стараясь не шуметь — непривычная для него деликатность. Когда входная дверь закрылась, Лариса опустилась на стул и вдруг расплакалась.
— Ленка, ну что ты делаешь? — сквозь всхлипы пробивался её голос. — Зачем всё это? Мы же всегда были вместе, всегда друг за друга...
Её слёзы, прежде безотказно действовавшие на меня, сейчас казались чем-то инородным — водой, текущей по стеклу. Я видела их, но не чувствовала.
— Лара, не нужно, — я вздохнула, присаживаясь напротив. — Ты поэтому осталась? Думаешь, слезами меня убедишь?
Она резко перестала плакать. В глазах промелькнуло удивление — такой тон от меня был в новинку. Затем она сменила тактику.
— Сестрёнка, я же одна... — её голос стал тише, проникновеннее. — Куда мне без тебя? Ты же знаешь, какая у меня зарплата. На коммуналку едва хватает.
— А на сигареты хватает, — заметила я. — И на маникюр тоже.
— Это другое! — она махнула рукой. — Нужно же как-то себя поддерживать, не опускаться.
Я молчала, рассматривая её — мою младшую сестру, которая всегда умела выкрутиться, соврать, надавить и получить своё. В детстве она выпрашивала у меня конфеты, в юности — помаду и тушь, потом — деньги и время.
— Мы всегда были так близки, — продолжала она, положив свою руку на мою. — Помнишь, как мы мечтали вместе состариться? Жить по соседству, нянчить внуков...
— Я помню, — кивнула я. — Только это была моя мечта. Ты хотела уехать в Москву и стать моделью.
Она поджала губы.
— Ну подумаешь, в детстве все о чём-то мечтают. Главное, что мы сейчас есть друг у друга.
— Лара, — я посмотрела ей прямо в глаза, — я помогала тебе двадцать лет. Теперь твоя очередь помочь себе самой.
На её лице отразилась гамма эмоций — недоверие, возмущение, затем понимание, что я не шучу, и наконец отчаяние.
— Ты... ты серьёзно? — её голос дрогнул. — Ты правда бросишь нас? Вот так просто?
— Я не бросаю вас, — я по-прежнему говорила спокойно. — Я перестаю быть вашим кошельком. Есть разница.
— И куда ты переедешь? — в её тоне появилась ирония. — В свой дворец на Рублёвке?
— В однокомнатную на окраине, — я пожала плечами. — Продам эту квартиру, часть денег уйдёт на оплату Андрюшиных долгов — последний раз. На оставшиеся куплю себе жильё.
— А нам крутиться как? — её голос снова повысился. — О нас ты подумала?
— А вы обо мне думали? — неожиданно для самой себя спросила я. — Когда просили "совсем чуть-чуть, до зарплаты", а потом спускали всё в ресторанах? Когда я брала двойные смены, чтобы оплатить Димкины курсы, на которые он так и не пошёл? Когда Андрей занимал "на бизнес", а сам проигрывал всё в карты?
Лариса смотрела на меня так, словно видела впервые.
— Ты следила за нами? — наконец выдавила она.
— Нет, — я покачала головой. — Просто я не такая дура, какой вы меня считали.
Она встала — резко, зло, задев локтем чашку, которая упала на пол и разбилась.
— Ненавижу тебя! — выкрикнула она. — Всегда ненавидела! Думаешь, ты лучше всех, да? Святая Елена! Да ты просто... просто...
Она не нашла слов и вылетела из кухни. Через минуту хлопнула входная дверь.
Вместо паники и вины я вдруг почувствовала странное облегчение. Словно тяжёлый рюкзак, который я несла годами, вдруг сняли с моих плеч. Я глубоко вдохнула — первый вдох новой жизни.
Я знала, что это ещё не конец. Что будут ещё звонки, угрозы, попытки манипуляций. Возможно, даже примирения и новые ссоры. Но что-то изменилось — и это что-то было внутри меня. Я больше не боялась их гнева. Не боялась остаться одна.
Впервые в жизни я чувствовала, что наконец-то делаю то, что правильно для меня самой.
Жизнь без бремени
Весеннее утро выдалось на редкость тёплым. Я сидела в маленьком кафе на углу Садовой и Лесной — забавное совпадение названий, которое всегда меня забавляло. Старенькая книга Ремарка лежала открытой, но я больше смотрела в окно, чем читала. Люди спешили по своим делам, не замечая, как распускаются первые клейкие листочки на тополях.
Четыре месяца. Четыре месяца тишины в телефоне, если не считать редких звонков с работы. Я скучала? Конечно. Иногда до слёз, до желания набрать знакомый номер. Но каждый раз останавливала себя. Нельзя сорваться. Нельзя опять стать банкоматом.
Моя новая квартира-студия на окраине города была крошечной по сравнению с прежней, но впервые за долгие годы я чувствовала, что действительно живу дома, а не на вокзале. Никто не хлопал дверями, не требовал денег, не устраивал скандалов. И в кои-то веки деньги у меня бывали даже в конце месяца. Маленькие радости — букетик тюльпанов на столе, новое платье, билет в театр.
Официантка поставила передо мной ещё одну чашку капучино — вторую за утро, непозволительная роскошь! — когда входная дверь звякнула, впуская нового посетителя. Я подняла глаза от пенки с корицей и застыла с ложечкой в руке.
Он замер на пороге, явно не ожидая встретить меня здесь. Выглядел он иначе — волосы коротко подстрижены, вместо растянутого свитера — приличный костюм. Да и в лице что-то изменилось... морщинка между бровей? Или просто повзрослел наконец?
— Мам? — он неуверенно шагнул к столику. — Вот так встреча! Я здесь офис поблизости смотрел, решил кофе выпить...
Я кивнула, не зная, что сказать. Мы не виделись с того самого скандального вечера. Были только короткие сообщения — «жив», «всё нормально» — чтобы совсем не сойти с ума от беспокойства.
— Привет, мам, — он переступил с ноги на ногу. — Давно не виделись. Можно я присоединюсь?
Что-то сжалось внутри — тревога, боль, старые обиды. Но и радость тоже. Я молча кивнула.
Он опустился на стул напротив, заказал эспрессо и уставился на свои руки. Ногти аккуратно подстрижены — раньше вечно грыз их.
— Как ты? — наконец спросил он, поднимая на меня глаза.
— Хорошо, — я впервые за много лет могла ответить так без лжи. — А ты? Выглядишь... иначе.
Он усмехнулся, потеребив новый галстук.
— Работаю в юридической фирме. Не старший партнёр, конечно, но уже и не мальчик на побегушках. Нашёл через университетского приятеля.
— Рада за тебя, — я улыбнулась, пытаясь скрыть неловкость.
Повисла пауза. Мы сидели, не зная, что сказать друг другу. Столько всего накопилось — и хорошего, и плохого. С чего начать?
— Я продал квартиру, — наконец сказал он, крутя в руках чашку. — Ту, за которую ты платила. Закрыл кредиты, даже немного осталось.
— Вот как, — я не знала, радоваться или огорчаться. — И где ты живёшь?
— Снимаю пока, — он пожал плечами. — Но откладываю на первый взнос. Может, через год уже смогу что-то своё купить. Поменьше, конечно, но своё.
Мне хотелось спросить о многом — о Ларисе, о Димке, о его личной жизни. Но я боялась разрушить этот хрупкий момент.
К счастью, он сам продолжил:
— Тётя Лариса, кстати, тоже устроилась на нормальную работу. В какой-то логистический центр. Заставила Димку наконец получить аттестат. Представляешь, он сейчас на вечернее в техникум поступил!
— Серьёзно? — я не скрывала удивления. — А вы... общаетесь?
— Иногда, — он вздохнул. — У неё ещё обида на тебя не прошла. Считает, что ты её предала. Но я думаю... — он запнулся, — я думаю, она просто злится, что оказалась не права. Что все эти годы могла справляться сама, а пользовалась тобой.
Я промолчала. Не хотелось ворошить старое.
— Мам, — вдруг сказал он, решившись на что-то. — Я... я был таким идиотом. Эгоистом. Инфантильным придурком. Я использовал тебя годами и даже не задумывался об этом.
— Андрей...
— Нет, послушай, — он поднял руку. — Я понял это, только когда ты перестала быть моей страховкой. Когда пришлось самому крутиться, добывать деньги, планировать бюджет. И знаешь что? — он вдруг улыбнулся. — Оказалось, я могу. Оказалось, не так уж это и сложно, если перестать жить одним днём.
Официантка принесла его кофе. Он отпил глоток и поморщился — любил сладкий.
— Я не прошу ничего, — продолжил он, отставляя чашку. — И даже не предлагаю всё вернуть как было. Просто... мне не хватает тебя, мам. Не твоих денег, не твоей помощи. Тебя.
Что-то дрогнуло внутри — та самая струна, которая звучала всегда, когда дело касалось сына. Материнская любовь — сложная, безусловная, иногда слепая. Но сейчас я видела ясно.
— Мне тоже тебя не хватает, — я наконец решилась и протянула руку через стол.
Он сжал мои пальцы, и я заметила мозоли на его ладони. Откуда они у юриста?
— Подрабатываю на стройке по выходным, — словно прочитав мои мысли, сказал он. — Неплохая физическая нагрузка. И деньги лишними не бывают.
Мы проговорили несколько часов — о его работе, о моей новой квартире, о планах на будущее. Он рассказал о девушке, с которой недавно познакомился — учительнице младших классов. Я поделилась своим маленьким триумфом — начала вышивать картины и даже продала одну соседке.
Когда мы вышли из кафе, уже смеркалось. Весенний вечер пах сиренью и чем-то неуловимо новым.
— Проводить тебя? — спросил Андрей.
— Если хочешь, — я улыбнулась. — Только это далековато.
— Ничего, — он предложил мне руку, как делал в детстве. — У меня теперь много сил.
Мы шли по вечернему городу — не мать и великовозрастный ребёнок, а два взрослых человека, заново узнающих друг друга. И я думала о том, как странно устроена жизнь — иногда нужно потерять, чтобы приобрести. Иногда нужно отпустить, чтобы обрести свободу. И иногда самые важные изменения начинаются с простых слов: "Теперь платить каждый будет за себя".
Год спустя
Воскресный обед был уже традицией — каждое последнее воскресенье месяца мы собирались в моей маленькой квартире. Я жарила котлеты — те самые, с секретным ингредиентом, которые так любил Андрей с детства.
Стук в дверь отвлёк меня от плиты. Раньше я бы бросилась открывать, бросив всё. Сейчас спокойно вытерла руки, выключила конфорку и только потом пошла в прихожую. Маленькие перемены, которые говорили о многом.
— Привет, мам! — Андрей поцеловал меня в щёку, передавая букет полевых цветов и бутылку вина. — Знакомься, это Наташа.
Девушка, стоявшая рядом с ним, застенчиво улыбнулась. Невысокая, с короткой стрижкой и живыми карими глазами. В руках — корзинка с яблочным пирогом.
— Очень приятно, — она протянула руку. — Андрей столько о вас рассказывал.
— Надеюсь, не всё, — я подмигнула сыну, приглашая их в квартиру.
Андрей выглядел счастливым. Морщинка между бровей, появившаяся в те трудные месяцы, почти разгладилась. Он повзрослел, но не постарел — скорее, наконец дорос до своего возраста.
— А тётя Лариса сегодня будет? — спросил он, помогая накрывать на стол.
— Не знаю, — я пожала плечами. — Я приглашала. Сказала, что подумает.
Мы с Ларисой помирились три месяца назад — тяжело, со слезами и старыми обидами, но всё-таки смогли найти общий язык. Она изменилась, хотя и не так разительно, как Андрей. Всё ещё любила пожаловаться, но теперь за своими проблемами видела и чужие.
Звонок в дверь раздался, когда мы уже садились за стол.
— Открыто! — крикнула я.
В прихожей послышалась возня, и через минуту на пороге кухни появились Лариса с Димкой. Оба нарядные, смущённые и с тортом.
— Мы ненадолго, — начала Лариса привычную песню. — У меня вечером смена...
— Проходите уже, — я махнула рукой. — Котлеты стынут.
Димка, заметно похудевший и повзрослевший, сдержанно кивнул Андрею, поздоровался с Наташей и сел на предложенный стул. Вытащил из сумки какую-то бумагу.
— Тёть Лен, глянь? — он протянул мне лист. — Преддипломная практика, направление на завод.
Я пробежала глазами по тексту. Дима учился на техника-программиста — неплохо для парня, который ещё полтора года назад не мог и телефонный номер запомнить.
— Молодец, — я сжала его плечо. — Горжусь тобой.
Он покраснел и опустил глаза, но я успела заметить в них блеск — гордость и, что важнее, самоуважение.
Лариса, устроившись напротив меня, вдруг сказала:
— Ленка, помнишь, как мы в детстве мечтали о большом доме на всех?
— Помню, — я улыбнулась, передавая ей салатницу.
— А ведь по-своему это сбылось, — она окинула взглядом стол, за которым собралась наша семья. — Пусть не так, как я представляла. Пусть не в особняке... Но мы вместе. И каждый под своей крышей.
Я кивнула, не доверяя голосу. Да, не так я представляла себе счастье в пятьдесят три года. Не в маленькой однушке, не с редкими, по расписанию встречами. Не с тем ощущением дистанции, которая теперь всегда будет между нами. Но, может быть, именно эта дистанция и дала нам возможность наконец увидеть друг друга.
Не как вечного должника и кредитора. Не как обузу и вьючное животное. А как людей. Просто людей, которым повезло быть семьёй.
— Предлагаю тост, — Андрей поднял бокал. — За ошибки, которые нас учат. И за смелость эти ошибки признавать.
Мы чокнулись, и я поймала взгляд сестры. В её глазах больше не было ни жалости к себе, ни затаённого презрения к моей "слабости". Было понимание. То самое, которого нам так не хватало долгие годы.
— Спасибо тебе, — вдруг сказала она, и все за столом затихли. — За то, что не побоялась оттолкнуть нас, когда это было нужно.
Я только кивнула, но внутри разливалось тепло. Не от горячего чая, не от уютной квартиры. От осознания, что иногда самое большое проявление любви — это не вечная жертва, а твёрдое "нет" в нужный момент. Потому что настоящая любовь не душит, а освобождает. И каждый должен пройти свой путь сам.
— За нас, — я подняла бокал. — За новое начало.
— За нас, — эхом отозвались родные голоса.
За окном шелестели майские листья. Впереди было лето, а потом осень, и ещё много-много времени, которое теперь принадлежало мне. Нам всем — таким разным, но наконец-то свободным.