Знаете, что самое сложное в любви длиною в жизнь? Не первая влюбленность, не страсть, не быт... А умение видеть в морщинках любимого лица все ту же нежность, что и тридцать лет назад.
Я стою у окна нашей квартиры на девятом этаже, и город подо мной рассыпается созвездиями огней. Как звёздное небо, опрокинутое на землю. Вечерняя Москва прекрасна, но сейчас я не вижу её красоты — в голове снова крутятся мысли об Оле...
— Ванечка! — голос Веры, такой родной, возвращает меня к реальности. — Ты опять витаешь в облаках? Чай совсем остынет!
Поворачиваюсь и невольно улыбаюсь: наш старенький стол накрыт с такой любовью! Домашнее печенье — Вера встала пораньше, чтобы порадовать меня. Варенье из чёрной смородины в хрустальной вазочке — то самое, что она варит каждое лето на даче. И наши любимые чашки с золотой каёмкой — подарок детей на серебряную свадьбу.
— Прости, задумался что-то... — виновато присаживаюсь к столу.
Вера смотрит на меня своими удивительными карими глазами — в них тревога. Тридцать пять лет вместе, она чувствует меня как саму себя. Всегда чувствовала.
— Ваня, может к врачу сходишь? — в голосе забота. — Какой-то ты сам не свой последнее время...
— Да что ты, всё нормально! — отмахиваюсь я. — Просто устаю на работе.
И сердце сжимается от этой лжи. Первой за столько лет. Дело вовсе не в работе — в университете всё как обычно. Дело в ней. В Оле.
Я встретил её два месяца назад на конференции — яркую, умную, уверенную в себе. Тридцать восемь лет, кандидат наук из Питера... Она слушала мой доклад, а потом подошла:
— Иван Петрович, у вас такой необычный взгляд на историю! Давайте это обсудим?
И понеслось — разговоры до позднего вечера, сообщения, встречи... Как будто весна ворвалась в мою осень. С ней я чувствовал себя молодым, полным сил. Забывал о седине в висках и морщинах у глаз.
— Ванечка, — снова голос Веры. — Давай на дачу съездим в выходные? Сирень, наверное, уже зацвела...
— Извини, в субботу консультация с аспирантами, — и снова ложь горчит на языке.
В субботу у меня встреча с Олей. Она сняла квартиру недалеко от центра. Говорит, будет приезжать на выходные...
— Жаль... — вздыхает Вера. — А помнишь, как мы эту сирень сажали? В первый год, как дачу купили?
Конечно, помню! Мы были совсем молодые, счастливые до безумия. Копили на эту дачу три года, отказывая себе во всём. А потом сами строили беседку, разбивали сад... Вера работала в школе, я только начинал преподавать. Всё было впереди.
Телефон в кармане вздрагивает. "Не могу дождаться субботы. Скучаю..." От этих слов сердце начинает колотиться как у мальчишки.
Смотрю на Веру — она задумчиво помешивает ложечкой остывший чай. Морщинки в уголках глаз, седая прядь, выбившаяся из причёски... И вдруг накрывает воспоминанием: вот так же она сидела напротив меня в студенческой столовой, юная, с косой до пояса. Угощала самодельными пирожками и смущённо краснела, когда наши пальцы случайно соприкасались.
"Какой же ты дурак, Ваня..." — мысль приходит внезапно и бьёт под дых.
Достаю телефон и, не читая новое сообщение от Оли, набираю: "Простите, но больше встреч не будет. Я не должен был..." Пальцы дрожат, когда нажимаю "отправить".
— Знаешь что, — говорю вслух, — к чёрту аспирантов. Поедем на дачу в субботу. Сирень ждать не будет.
Вера удивлённо поднимает брови, но в глазах загорается радость:
— Правда? А может, и детей позовём? Алёшка давно просился порыбачить...
— Давай позовём. И внуков тоже, — улыбаюсь я, чувствуя, как отпускает противное напряжение последних недель. — Устроим пикник, как раньше. Помнишь, как мы жарили шашлыки, когда беседку достроили?
— А потом пошёл дождь, — подхватывает она, смеясь, — и мы все набились в недостроенный сарай...
— И ты простудилась, а я две недели отпаивал тебя малиновым чаем...
Вера встаёт из-за стола, подходит и обнимает меня за плечи. От неё пахнет домашней выпечкой и любимыми духами — такими знакомыми, родными запахами. Прижимаюсь щекой к её руке и закрываю глаза.
Что такое любовь длиною в жизнь?
Это умение находить дорогу домой, даже если тебя ненадолго увела в сторону случайная весна. Это способность видеть в морщинках любимого лица не только следы прожитых лет, но и карту вашего общего счастья. Это готовность каждый день выбирать один и тот же путь — друг к другу.
Телефон снова вздрагивает в кармане. Но я уже знаю, что не буду читать это сообщение. Моя любовь — она здесь, рядом. В этих заботливых руках, в тревожных карих глазах, в привычке вставать пораньше, чтобы испечь моё любимое печенье. В умении прощать мои глупости, даже не зная о них.
— Пойду позвоню Алёше, — говорит Вера, целуя меня в макушку. — Обрадую насчёт субботы.
Я киваю и делаю глоток остывшего чая. Он кажется самым вкусным на свете.
В субботу утром звонок телефона застал меня в гараже — собирал вещи для поездки на дачу.
— Иван Петрович, — голос Оли дрожал. — Нам нужно поговорить. Сейчас.
— Оля, я всё уже сказал в сообщении...
— Пожалуйста. Десять минут, не больше. Я возле вашего университета.
Я вздохнул:
— Хорошо. Через полчаса.
Вера выглянула во двор:
— Ваня, ты скоро? Алёша уже звонил, они выезжают!
— Да, милая, только заеду на кафедру — документы забыл.
В сквере возле университета было пусто. Оля ждала на скамейке — красивая, строгая, чужая.
— Почему? — спросила она, едва я подошёл. — Всё было так хорошо...
— Потому что я старый дурак, Оля. Решил, что можно обмануть время. Вернуть молодость...
— При чём тут возраст? — она порывисто встала. — Мы же...
— Нет, — я поднял руку. — Послушай. Знаешь, что я понял? Молодость — она не в возрасте. Она там, где твоё сердце бьётся в такт с другим. Где каждая морщинка — как строчка общей истории. Где...
— Где твоя жена печёт печенье по утрам? — горько усмехнулась Оля.
— Да. Где моя жена печёт печенье. Где внуки зовут на рыбалку. Где сирень, которую мы сажали тридцать лет назад...
Она долго молчала, потом достала из сумочки конверт:
— Здесь приглашение на конференцию в Праге. Я собиралась предложить поехать вместе... — разорвала конверт пополам. — Прощайте, Иван Петрович. Вы правы — молодость не вернёшь. Но дело не в возрасте. Просто я искала не свою историю.
Развернулась и быстро пошла прочь. А я смотрел ей вслед и чувствовал, как отпускает последняя тяжесть с души.
Вечером мы сидели в беседке на даче. Алёшка с сыновьями притащили огромный улов, Вера колдовала над ухой. Сирень пахла одуряюще.
— Пап, — сын присел рядом. — Что-то случилось? Ты какой-то... другой сегодня.
— Случилось, сынок. Я понял одну важную вещь: настоящая любовь — она как эта сирень. Её не пересадишь в другой сад. Она цветёт там, где пустила корни.
— Философ ты, папа, — рассмеялся Алёша.
— Ванечка! — позвала Вера. — Иди, поможешь мне с ухой!
Я встал и пошёл к жене. В который раз поймал себя на мысли — она всё так же прекрасна, как в молодости. Просто теперь её красота стала глубже, мудрее. Как выдержанное вино.
— Знаешь, — шепнул я, обнимая её сзади, — я тебя люблю.
— Знаю, глупый, — она прижалась ко мне. — Я тебя тоже.
А над садом опускались сумерки, и сирень роняла белые лепестки на землю, и всё было правильно. Всё было так, как должно быть.