– Ир, Костик, вы уж присмотрите за дачей, пока я в больнице, – я сидела за кухонным столом, теребила край скатерти. – Там помидоры полить надо, огурцы подвязать…
– Мам, да не переживай ты, – Ира махнула рукой, не отрываясь от телефона. – Всё сделаем, отдыхай себе.
– Да какой отдых, – вздохнула я, глядя на неё. – Мне операцию делать будут, на сердце, а я всё думаю, как там мои грядки.
– Мам, ну правда, – Костя улыбнулся, похлопал меня по плечу. – Мы разберёмся. Ты главное поправляйся.
– Обещаете? – прищурилась я. – А то знаю я вас, приедете разок и забудете.
– Обещаем, обещаем, – хмыкнула Ира, наконец подняв глаза. – Давай, собирайся, завтра в больницу везём.
Я посмотрела на них — дочка моя строгая, с короткой стрижкой, и сын, добряк с ямочками на щеках. Вздохнула, пошла в комнату. Завтра операция, а я всё о даче думаю. Сколько лет копила на неё, откладывала с каждой зарплаты, пока швеёй горбатилась. И вот она моя — маленький домик на краю поля, с грядками, скамейкой под яблоней. Мечта всей жизни.
В больнице я лежала три недели. Сначала операция, потом восстановление — капельницы, уколы, врачи с суровыми лицами. А я всё вспоминала, как дачу покупала. В девяностых начала копить, по сто рублей с зарплаты откладывала, в баночку из-под кофе прятала. Муж тогда ещё жив был, смеялся: «Валя, тебе что, в городе тесно?» А я отвечала: «Тесно, Коля, душа просит простора». Он умер в девяносто восьмом, а я всё копила — одна, для себя. В две тысячи пятом купила участок за городом, домик старенький, но свой. Руками всё делала — крышу латала, забор ставила, грядки копала. Каждое лето туда ездила, как на праздник.
В палате соседка, тётя Нина, спрашивала:
– Валя, ты чего такая задумчивая?
– Да дача у меня, – отвечала я, глядя в потолок. – Дети обещали присмотреть, а я волнуюсь.
– Ой, Валя, дети — они такие, – хмыкнула она. – Мои тоже обещали, а потом гараж мой продали, как меня в больницу положили.
– Да ну, мои не такие, – отмахнулась я. – Ира с Костей хорошие, не подведут.
Но внутри что-то ныло. Звонить им не могла — телефон старый, кнопочный, в больнице не ловил. Лежала, смотрела в окно, представляла, как там мои помидоры краснеют.
А в это время Ира с Костей сидели у неё на кухне. Костя пил чай, Ира листала объявления на ноутбуке.
– Слушай, Костик, – начала она, щёлкая мышкой. – А давай дачу продадим?
– Как продадим? – он чуть чаем не поперхнулся. – Маме же она дорога!
– Да брось ты, – отмахнулась Ира. – Она в больнице, а мы тут с этой дачей возимся. Поливать, ездить туда — времени нет. И денег тоже.
– Ну не знаю, – замялся Костя. – Она же всю жизнь на неё копила…
– Копила, копила, – перебила Ира. – А толку? Ей шестьдесят восемь, сколько она там проживёт? Нам с мужем ипотеку гасить надо, тебе машину чинить. Продадим, поделим деньги, и все довольны.
– А мама что скажет? – спросил он, глядя в чашку.
– А мама в больнице, – хмыкнула Ира. – Пока выйдет, уже всё сделаем. Скажем, что так лучше.
Костя почесал затылок, кивнул.
– Ну ладно, давай. Только ты с риелтором договаривайся, я в этом не шарю.
– Договорились, – улыбнулась Ира, набирая номер. – Алло, Сергей? Да, это Ира, у нас дача на продажу. Приезжайте завтра посмотреть.
На следующий день риелтор, мужик в пиджаке, ходил по участку, щёлкал фото.
– Домик старый, но место хорошее, – сказал он. – За сто пятьдесят тысяч уйдёт быстро.
– Сто пятьдесят? – переспросила Ира. – А больше нельзя?
– Ну если подождать, может, двести, – пожал он плечами. – Но сейчас покупатель есть, готов сразу взять.
– Берите, – кивнула Ира. – Нам деньги нужны.
Костя стоял в стороне, смотрел на мамину скамейку под яблоней.
– А скамейку можно забрать? – спросил он тихо.
– Да бери, – махнул риелтор. – Всё равно хлам.
Через неделю дача была продана. Ира с Костей поделили деньги — ей сто, ему пятьдесят. Костя вздохнул, но спорить не стал.
Я вышла из больницы в начале августа. Костя встретил меня у ворот, помог донести сумку до квартиры.
– Ну как дела, мам? – спросил он, ставя чайник.
– Да ничего, сынок, – улыбнулась я. – Сердце подлатали, жить буду. А как дача? Поливали там?
– Поливали, поливали, – буркнул он, пряча глаза. – Ты чай с сахаром пьёшь?
– С сахаром, – кивнула я. – А что-то ты какой-то мятый. Всё нормально?
Он промолчал, сунул мне чашку. Я решила позвонить тёте Маше, соседке по даче. Телефон в больнице не работал, а дома уже ловил.
– Алло, Маш, привет! – сказала я, когда она сняла трубку.
– Валя, ты живая! – загудела она. – А я тебе звоню, звоню, не дозвонюсь! Ты где была?
– В больнице, – ответила я. – Операцию делали. А что случилось-то?
– Да дачу твою продали, Валя! – выпалила она. – Я смотрю, чужие люди ходят, мебель выносят, спрашиваю — говорят, купили. А я и не знала, что ты продаёшь!
– Как продали? – я чуть телефон не уронила. – Маша, ты чего? Я никому не продавала!
– Да вот так, – вздохнула она. – Месяц назад дело было. Я Костику твоему звонила, он сказал, всё нормально, не лезь.
Я бросила трубку, повернулась к сыну. Он стоял у плиты, красный, как помидор с моей грядки.
– Костя, это правда? – спросила я тихо.
– Мам, ну… – начал он, но я перебила.
– Вы дачу продали? Мою дачу?
– Мам, мы с Ирой решили, – выдавил он. – Тебе она не нужна, а нам деньги…
– Не нужна? – голос у меня сорвался. – Я всю жизнь на неё копила, с девяностых, по сто рублей в банку клала! А вы её за месяц продали?
Дверь хлопнула — Ира вошла, с сумками.
– О, мам, ты дома! – улыбнулась она, но увидела моё лицо и осеклась. – Что случилось?
– Ты ещё спрашиваешь? – рявкнула я. – Вы дачу мою продали, вот что!
– Ну продали, – пожала она плечами. – А что такого? Ты в больнице была, нам деньги нужны. Ипотека, машина…
– А меня спросить? – крикнула я. – Это моя дача, моя жизнь!
– Мам, не кричи, – нахмурилась Ира. – Ты старая уже, тебе в городе лучше. А дача — это обуза.
– Старая? – я задохнулась. – Да я там каждое лето жила, грядки копала, скамейку сама красила! А вы… вы предатели!
Я схватила сумку, пошла к двери. Костя кинулся за мной.
– Мам, ну прости, мы не хотели…
– Не трогай меня, – отрезала я. – У вас своя жизнь, а у меня теперь никакой.
И ушла, хлопнув дверью.
На следующий день я поехала на дачу. Автобус трясся по грунтовке, я смотрела в окно, сердце ныло. Вышла у поля, пошла к участку. Домик стоял чужой — новый забор, окна другие, во дворе собака лаяла. Скамейки моей не было, грядки заросли травой. Я постояла, посмотрела, потом пошла к тёте Маше.
Она встретила меня у калитки, обняла.
– Валя, ты чего такая бледная?
– Дачу продали, Маш, – сказала я тихо. – Дети мои, без спросу.
– Ох ты ж, – ахнула она. – Ну и гады! А ты куда теперь?
– Не знаю, – пожала я плечами. – К ним не вернусь, видеть не хочу.
– Оставайся у меня, – предложила она. – Комната есть, поживёшь, подумаешь.
Я кивнула, села у неё на крыльце. Она принесла чай, поставила кружку.
– Маш, как же так? – спросила я. – Я всю жизнь для них, а они…
– Да дети, Валя, – вздохнула она. – Они свои деньги считают, а твою душу нет. Но ты не сдавайся, слышишь?
Я посмотрела на её огород — цветы, грядки, всё ухоженное. И подумала: а ведь правда, не сдамся.
Прошёл месяц. Я сняла комнату у тёти Маши, начала помогать ей по хозяйству. Купила семена, посадила ромашки у забора — мои любимые, с дачи. Каждый день ходила мимо того участка, смотрела на новый забор. Больно было, но уже не так.
Однажды Костя приехал. Постучал в дверь, я открыла — он стоял с моей скамейкой в руках.
– Мам, привет, – сказал он тихо. – Вот, забрал у новых хозяев, подумал, тебе надо.
– Надо, – кивнула я, глядя на скамейку. – А ты зачем приехал?
– Прости, мам, – выдавил он. – Мы с Ирой не подумали. Я хотел сказать, но она…
– Она, она, – перебила я. – А ты где был? Ты же мой сын, Костя.
– Знаю, – опустил он голову. – Мам, вернись, мы комнату тебе найдём.
– Нет уж, – хмыкнула я. – Мне и тут хорошо. А ты Ире скажи, пусть больше мне не звонит.
Он поставил скамейку у крыльца, помялся.
– Мам, ты правда тут останешься?
– Правда, – ответила я. – Это не моя дача, но это моя жизнь.
Костя уехал, а я села на скамейку. Тётя Маша вышла, посмотрела на меня.
– Ну что, Валя, чай пить будешь?
– Буду, – улыбнулась я. – И ромашки полить надо, вон как разрослись.
Солнце садилось, поле шумело за забором. И я вдруг поняла, что дача — это не стены, а то, что внутри тебя.