Есть такое особое ранение в сердце, которое наносят своим детям отцы. Особенно сложно приходится девочкам — они через папу много чего должны понять про себя и отношения, а если папа не присутствует в жизни дочери, ей потом живется тяжелее: трудно осознать свою значимость, понять, кто ты. Не хватает родительской опоры. Получается, что место в душе для папы есть, а его самого — нет.
Вот так и случилось в жизни Полины. Папа был жив-здоров, но существовал где-то в параллельной реальности. Он ходил мимо двух своих детей — старшей Полины и младшего Алеши — без конца весело болтал с друзьями по телефону, жил отдельной от семьи жизнью, строил свои личные планы. Наваждение, не иначе: они будто жили в одном месте, но в разных измерениях. Полина видела, что и братишка страдает без отца, но тому перепадало хоть какое-то внимание, его хотя бы замечали! Полина же после окончания школы словно растворилась в воздухе. Папа в упор ее не видел. И это было больно. Закончила школу — и с глаз долой, из сердца вон? Выполнила функцию «хорошей дочери» — и все, до свидания? Ну спасибо, папа. Вернее, так: спасибо, Игорь!
Полина стала мысленно называть отца по имени, выбросила из своего словаря слова «папа» и «отец», потому что они только ранили. Ну не было отцовского участия в ее жизни! Наверное, это даже хорошо, потому что в памяти остались и те годы, когда отец сильно пил и терроризировал всю семью. Это было страшное, кошмарное время, и они жили в постоянном страхе. Равнодушие тоже неприятно, но оно в разы лучше «пьяного внимания».
Через пять лет папа и мама развелись из-за непреодолимых противоречий и желания пойти в разных направлениях. Они были как лебедь, рак и щука из басни, только без щуки. Папа консервативно пятился назад подобно раку. Мама рвалась в небо, у нее были высокие мечты и стремления — чем не лебедь? Полина и Леша к тому моменту совсем не жалели о расставании родителей, а всем сердцем желали его. Даже думали, что мама слишком затянула с разводом. Можно было не тратить столько лет на дополнительные ссоры и ругань. И самое обидное — казалось, что отец с радостью покинул семью: поторапливал с разменом квартиры, перестал ночевать дома за несколько месяцев до разъезда.
Полина до последнего ждала, что папа… Игорь захочет что-то изменить, придет поговорить о важном и сокровенном. Но нет, Игорь не захотел. Держался равнодушно и отстраненно до конца. Осознание, что отцу после стольких лет брака НЕ больно расставаться с семьей, было горьким для Полины. Она знала, что и брату нелегко, но Лешка совсем закрылся, спрятался от грустных мыслей в своем мире, даже обсуждать отца не хотел.
И вот наконец свобода! Можно жить втроем и не вспоминать о папе, который никогда в жизни не извинится за то, что сделал или за то, чего не дал. Почти год Игорь не появлялся в жизни детей и бывшей жены… Но потом вдруг начал напоминать о себе. Не алиментами. Для алиментов отец пока не созрел: клялся, что он безработный, возможностей нет. Но зато начал звонить и просить повидаться с детьми.
И тут начались войны, которых никто не ожидал! Мама уже смягчилась и забыла обиды, ей встреча детей с папой (Игорем!) казалась хорошей идеей. А Полина и Лешка вдруг взбунтовались: никогда они отцу не были нужны, а тут вдруг такое? Притворяться и делать вид, что можно общаться как ни в чем не бывало? Никогда! Полина ужасно сердилась на маму, ведь она как будто простила Игорю все. Проглотила предательство и многолетнее безразличие, не менее болезненное, чем пьяные дебоши. Да как же так? И ладно, если бы мама сама встречалась с Игорем где-то вне дома, но она уговаривала детей, мол, «совсем неплохо пригласить вашего папу в гости». А ведь видеться теперь хотел только он, дети категорически отказывались играть в этом театре абсурда.
Полина была особенно непримирима. Потому что время, как и все возможности, давно и безвозвратно упущены! Потому что нельзя годами говорить детям за весь день только «привет» и «пока», а потом часами висеть с друзьями на телефоне, не замечая никого вокруг. Потому что надо хоть иногда интересоваться, как у них дела, что их тревожит, чем они живут! Полину расстраивало, что мама снова готова прогнуться под желания Игоря, а вот их, детей, не слушала.
— То есть наши чувства не важны? — кипятилась Полина. — Мы не хотим его видеть, но это не считается?
— Милая... Но отец имеет право видеть своих детей, хотя бы иногда, — растерянно искала аргументы мать. — Это ж... и по закону так.
— Для чего ему нас видеть, мама? Ну, скажи?! Чтобы потешить свое эго? Чтобы мы по первому его зову бросались выполнять его желания? Опять? А потом ведь ему снова станет наплевать, ты в курсе?
— Поля... — мама устало потерла лоб. — А ты не допускаешь мысли, что он как раз сейчас и пытается что-то наладить? Может, он изменился?
— Да какая разница, что он там пытается? Уже поздно! Он опоздал лет на десять, если не больше!
— А что, если... со мной что-то случится, и нам понадобится помощь? А кому нам помогать? Родни у нас здесь нет. Хоть отец бы помог…
— Ма, ну ты серьезно? То есть десятки лет он не помогал, будучи твоим мужем, а сейчас, став бывшим, ка-а-ак начнет, теряя тапки?
— Да, и такое бывает! — в сердцах воскликнула мама. — Люди ведь могут измениться... под давлением обстоятельств.
— Только не он, нет. У него был миллиард возможностей! Каждый день! И он ни разу не захотел! И сейчас не хочет! — в голосе Поли зазвенели слезы.
— Откуда ты знаешь? К тому же... Я поначалу отказывалась. Говорила: нет, не надо, дети не хотят.
— Во-о-от! Оттуда и знаю! — почти закричала Полина. — Да потому что видно, что он не слышит твоего «нет»! Давит и давит! Как с разводом и переездом тогда!
— Дочка... Я думаю, отцу трудно. Все же мы держимся втроем, а он остался один... И знаешь, по шкале стресса это очень большой показатель, когда человек остается один, без семьи…
— Мне пожалеть его? Мама, ты в своем уме? А он нас пожалел? А-а, нет, он нас и не смог бы пожалеть, ведь для этого надо, чтоб он нас как минимум заметил! Или, например, услышал! А ты еще шкалу стресса для него смотришь. Обалдеть! Просто потрясающе! Не наш стресс оцениваешь, а его!
— Поля! Но мы-то другие! Мы же не такие, как он, правда? Мы же... за человечность, — мама вдруг заплакала.
— Леша, а ты что думаешь? — чтобы не смотреть на ее слезы, Поля вдруг обратилась к брату, который все это время молча сидел на диване и слушал спор.
— Я... не хочу его видеть, — ответил Лешка спокойно и грустно. — Мама, прости, но мне непонятен твой так называемый гуманизм. Не надо так. Мы ничего не должны этому человеку... после того, что было.
Полина закивала.
— Я поняла вас, — дрожащим голосом сказала мама. — Я постараюсь ему объяснить, что сейчас не время. Что мы не хотим видеться. Обещаю. Он сюда не зайдет, если вы не захотите. Простите...
Слезы закапали на мамины колени. И тут Полина поняла, что маме тоже невыносимо больно. Что она, как наивная картошка, все еще на что-то надеется. Что их сильная, добрая, мудрая мама отчаянно верит, что отец когда-нибудь придет к своим детям действительно из любви, а не потому, что его клюнул жареный петух в одно место. И еще в маминых глазах был страх. Да и в словах «я постараюсь ему объяснить» звучала тревога — Игорь мог и не принять отказ.
— Мама… ты его боишься, да? — догадалась Поля.
— Иногда... мне страшно, да. Что ваш отец разозлится, если мы не будем его пускать… Что у него перемкнет что-нибудь в голове. Как будто пустить проще.
— Ох, мамочка, — Полина бросилась ее обнимать. — Знаешь... Зови его, если хочешь. Я просто буду уходить из дома. Будто мы случайно с ним разминулись...
— Чтобы моя дочь уходила из дома из-за отца? Ну нет, — мама вдруг решительно вытерла слезы. — Я же сказала, что все будет так, как вы решите. Он же вас хочет видеть, не меня.
— А он разве не говорил, что хочет и с тобой повидаться? — удивился Леша.
— Нет… — мама вдруг крепко задумалась. — Такого я от него не слышала. Ни разу.
— Что и требовалось доказать, — с грустью проговорила Полина.
***
Катерина — так звали маму Полины и Леши — сдержала слово. Смогла уговорить Игоря не видеться с детьми, объяснив, что у ребят много обид, и им нужно время, чтобы оттаять. Иногда встречалась с Игорем где-то вне дома, рассказывала новости, показывала фотографии. Изредка возвращалась с цветами, периодически передавала от отца небольшие подарки. Дети их принимали, но восторга не испытывали. Полина мысленно возмущалась: ей нужно совсем не это, подарками ее не купить.
Несколько раз в праздничные даты распавшаяся семья устраивала видео-созвоны, но это было максимально неловко для всех. Разговоры не клеились, взгляды уводились в сторону, мама пыталась создать теплую атмосферу из ничего. Поэтому такой вид общения тоже не прижился. В какой-то момент дети совсем перестали общаться с отцом, и вроде бы это всех устраивало.
Прошло лет пять после развода. Однажды Катерина пришла домой очень встревоженная и сказала тоном, не терпящим возражений:
— Дети, хотите вы этого или нет, но вам нужно повидать отца. Он лежит в больнице. И у него смертельный диагноз. Он, возможно, не протянет долго.
— Рак? — предположил Алексей.
Мама кивнула.
— Да. Он очень просил вас прийти.
Полина в этот раз спорить не стала, осознала важность момента. Все же отец — это часть их рода, и в ней самой тоже очень много отцовского. И бог с ней, с любовью, тут человек на пороге вечности, нельзя оставлять его в одиночестве в такой момент. Ребята быстро и молча собрались, доехали на такси до клиники и наконец осторожно вошли в больничную палату.
Отец очень сильно исхудал, иссох, постарел даже. При взгляде на него у всех навернулись слезы: невозможно было узнать в этом ослабевшем человеке того энергичного здоровяка, каким они его запомнили. Полина впервые за многие годы ощутила настоящую скорбь и жалость к отцу. Она не пожалела о том, что они не общались. Скорее, печалилась, что с самого начала все сложилось не так, как должно было.
Отец был в забытьи, поэтому не знал, что дети пришли его проведать. Просидев в палате часик, мама и брат отправились купить еды, а Полина попросила, чтоб ее оставили здесь. Почему-то ей захотелось побыть с отцом наедине. Сейчас это казалось единственно правильным решением. Давя слезы, она поправляла постельное белье, а потом решилась коснуться папиной руки. Мягко погладила. Сжала его пальцы в своих. И — о чудо! — отец вдруг пришел в себя и начал всматриваться в лицо дочери. А когда разглядел, кто перед ним, попытался привстать, устремляясь к Полине всем телом. Но сил не хватило, и он повалился обратно на подушки.
— Доченька, — хрипло проговорил отец и заплакал. — Поля...
— Папа, молчи, лежи, — она тоже не смогла сдержать слез.
— Доченька... Ты прости меня, пожалуйста, — заторопился, словно боясь, что не успеет извиниться. — Я был плохим отцом, я знаю...
— Папа, не надо! Ты был... каким мог.
— Надо, Поля... Прости меня, прошу. Мне очень... надо, — от волнения отец начал задыхаться в крупной дрожи.
— Папа, я простила! Конечно, простила! — воскликнула Полина и порывисто обняла его, стараясь хоть как-то успокоить.
Ее поразило, насколько худым было это больное, вздрагивающее тело. В нем было совсем мало жизненной силы, Полина прямо-таки видела, как энергия утекала из него. Ей стало страшно. Глубокое, экзистенциальное чувство охватило сердце, и она прошептала отцу на ухо:
— Папа, поживи еще. Пожалуйста. Ты нужен здесь, — договаривала, не веря, что отец слышит.
Он снова провалился в дремотное состояние. Но теперь на его лице замерло блаженное выражение. А Полина выходила из палаты, опухшая от слез. Было горько, грустно, плохо, и только одно новое ощущение удивило ее — будто рана в сердце затянулась. Больше там, в груди, не было зияющей дыры, как не было и обиды. Полине стало легче, хотя рядом сражался со смертельной болезнью ее отец.
И он выжил! Падая в черную бездну, отец услышал дочкино «живи» — и решил задержаться. Чтобы подружиться с детьми и узнать, каково это — вернуть утраченное.
Автор: Мария Латыпова
Мама! Мамочка...
Матвеевне не спалось сегодня ночью. То кости ныли (к дождю, видимо), то вдруг одряхлевшее сердце начало ни с того, ни с сего колотиться так, что даже Матвеевна слышала его стук. Она протяжно вздохнула, со стоном поднялась с постели и, нащупав на холодном полу шлепанцы, пошаркала к буфету, где находилась аптечка с лекарствами.
Выпила таблетки, посидела, прислушиваясь к себе. Вроде отпустило. Можно немного поспать до утра. День обещал быть тяжелым, хлопотным. Матвеевна должна выспаться: негоже на картошку выходить сонной мухой. Труд требует проворных рук. Спать! Спать!
Боль в суставах успокоилась. Подобно уходящим грозовым тучам она неторопливо уходила, огрызаясь тихой воркотней. Запыхавшееся сердце прекратило гулко колотиться и пошло ровнее как старые механические часы. Но – закон подлости: неприятные чувства сменили неприятные, надоедливые, тягостные мысли.
Матвеевна думала о детях. Впрочем, о своих сыновьях она не переставала думать ни на секунду, с самого их появления на свет. И, если раньше она думала о Саньке и Гошке с тревогой и жгучей любовью, то теперь еще и с обидой. Горькой и недоумевающей обидой. Вроде бы, не виновата Матвеевна ни в чем, а стыдно ей до слез перед собой, соседями... перед сыновьями.
Матвеевна, а точнее Марья Матвеевна Иванова, не всегда была деревенской жительницей. Раньше она приезжала на этот участок с огромной березой, обнимающей добротный пятистенок, крытый серым шифером, только летом, погостить у тетки с детьми и мужем. Семья Марьи Матвеевны отдыхала здесь от городской суеты: Антон, супруг, рыбачил на озере, дети надувались от пуза парным молоком, а сама Марья отводила душу на теткиных грядках с клубникой и помидорами, воткнутыми прямо в жирную, нагретую на солнце, землю. Тетка и понятия не имела о каких-то там теплицах. В их благодатных краях отроду не водилось такого – все росло и плодоносило на воле, не боясь неведомой хвори под названием «фитофтороз».
Мальчишки росли и крепли, а тетка старела и хворала. Где-то в девяносто первом она скончалась, не забыв предварительно отписать дом с огородом на имя племянницы.
И слава богу! Антона к тому времени сократили на работе...
. . . ДОЧИТАТЬ>>