Когда мы познакомились с Таней (моя вторая жена), у неё уже была дочь, почти такого же возраста, что и мой младший сын Женя, всего на три месяца постарше. Я любил девочку и понимал свою ответственность по отношению к ней, покупая игрушки своим детям, не забывал также и об этом ребенке. Танина дочь тоже хорошо ко мне относилась, не могу сказать, что между нами сразу возникла прямо такая любовь, но у нас были вполне себе нормальные отношения. Любовь появилась потом.
Вообще к чужим дядям и тётям при совместной жизни с их родителями дети зачастую относятся не очень-то благосклонно, но у нас со временем все неровности и шероховатости исчезли. Девочка рано, года в четыре (практически сразу) стала называть меня папой. Для меня это было несколько удивительно, и, честно говоря, я не особо в душе это принял, потому как считал: отец есть отец. Часто вокруг нас витали разговоры, типа: родной папа не помогает, денег не даёт, и поэтому он плохой человек! Я всегда был категорически против таких слов. Нельзя ребёнку говорить о том, что его родители плохие, маленький человек подрастёт и сам определится со своим отношением, это должно быть его выбором, а не чьим-либо ещё, тем более навязанным. Что было, то было, так уж получилось, что отец её действительно ничем не помогал дочери, но ничего страшного не произошло, и лично у меня к этому человеку никаких претензий нет. Когда прошло время, девочка подросла, она на всех своих школьных тетрадках писала мою фамилию как свою и своим отчеством считала моё имя. Тёща советовала удочерить её, я сначала не понимал, зачем это нужно: «Я же и так её воспитываю, даю ей не меньше, чем давал бы настоящий отец, зачем мне её удочерять?» Но та убеждала: «Пойми, может случиться так, что отец её может когда-нибудь подать на алименты. Вдруг ей придётся платить, несмотря на то, что он не прикладывал никаких усилий в её воспитании?» Мысль была правильная, и, подумав, я, хоть и не особо рьяно, но твёрдо решился на этот шаг. Мы подали заявление в суд, начался процесс удочерения. Когда потребовалось согласие отца, жена ходила к нему с просьбой отказаться от родительских прав, на что он с лёгкостью согласился. Органы опеки даже удивились: бывает, что алкоголики, бичи, люди с малым достатком при подобных обстоятельствах борются за своих детей до последнего, а этот отказался.
Процедура закончилась, и приемная дочь стала законно носить мою фамилию. Я никого из детей не выделял, но и сказать, что в сердце моём было то же ощущение по отношению к дочери, что и к своим родным детям, не мог. Однако после решения суда во мне произошёл такой своеобразный окончательный перелом, и я с каждым днём любил своего приемного ребёнка всё больше и больше. Понимаю, что она прочитает эти строки, но лукавить всё равно не буду. Да, так было. Зато сейчас я люблю её истинной любовью отца и заявляю: она — моя родная дочь. Может, причиной тому является то, что мы пережили вместе с ней много проблем.
Будучи ещё несовершеннолетней, каким-то образом она познакомилась с молодым человеком, отбывавшим наказание в местах, как принято говорить, не столь отдалённых. Бывает, что из тюрем звонят мужчины, объясняются в любви, пишут письма, а девочки всю эту лапшу красиво так развешивают у себя на ушках. «Папа, мне надо замуж!» — заявила мне дочь в один прекрасный день. «За кого?!!» — изумился я, едва не отдав Богу душу. «Есть один мальчик, и мы любим друг друга. Папа, это всё по-настоящему, поверь! Но он пока сидит в тюрьме» — поведала моя маленькая женщина и добавила: «Но он выйдет, обязательно выйдет, папа!» Я как мог, держал себя в руках: «Но ты же его даже не видела ни разу!» «Так вот для этого нам и нужно пожениться, чтобы я смогла, наконец, его увидеть, тогда нам разрешат встретиться». Не знаю, как, но мы сумели её отговорить от этой безумной затеи, хотя, думаю, она не была с нами до конца согласна. «Вот будет тебе восемнадцать — тогда и принимай решения самостоятельно», — говорили мы.
Но дальше, как водится, больше. Дочь стала дружить с другим мальчиком, он был младшим в семье, и его мама была уже довольно зрелой дамой, даже старше меня. Мало там было порядочности, зато с избытком меркантильных расчётов. Женщина очень живо вцепилась в нашу девочку, понимая, что такая семья, как наша, сможет выступить гарантом безбедного существования в будущем её ребёнку. Однажды дочь не пришла домой ночевать. Мы стали её искать, пришли в тот дом, но встретившая нас мать парня развела руками: «А их нет. Ни его, ни её. Вот зачем мне их скрывать?» — возмущалась хозяйка. Меня за нос не поводишь (сам кого хочешь повожу). Выйдя за ограду, я затаился и стал ждать. Заметив, как женщина из дома двинулась по направлению к хозпостройкам, я, мигом перемахнув через забор, оказался перед ней. Она испугалась: «А вы что здесь делаете?» «А вы что?» — спросил я вместо ответа. Отодвинув её, я зашёл в сарай и, подсветив себе фонарём, увидел обоих беглецов: они сидели в темноте, прикрыв головы. Вывел всех на «чистую воду» и предъявил претензии хозяйке дома, на что она стала яро возражать: «Да вы своей дочери просто жить не даёте!» «Знаете что? Когда будет совершеннолетней, тогда и будет сама себе жизнь выбирать!» — отрезал я. «А сейчас идём домой!» С этими словами я вывел дочь на улицу, её ухажёр пытался за неё заступиться, но тут же получил от меня физический отпор.
Дома мы провели очередную разъяснительную беседу, после чего она сказала, что прекратит эти отношения, но, тем не менее, встречи продолжились. Запретить это было не в наших силах, мы попросили её хотя бы жить дома. А потенциальная сватья спала и видела своего сына пристроенным в хорошую семью и при деньгах. Пристроенный и при деньгах — это, конечно, я так думаю, может быть, они и не думали так, но мне кажется, что было именно так.
И вот однажды, месяца через два-три, дочь пропадает. То хотя бы связь была через телефон, а тут вообще стало не дозвониться — видимо, специально отключали питание телефона. Ребёнок отсутствовал, на жене лица не было, она всё время плакала, и из-за этого её лицо настолько опухло, что глаза её почти исчезли. Мы ничего не могли сделать. Пришли к матери пацана, и выяснилось, что она уехала в Петербург. Мы долго разыскивали дочь, я писал ей смс-ки: «Дочь, тебя обманывают, хотят «развести», вернись домой, обещаю, что тебе от нас за это ничего не будет». Ничего не действовало. А вскоре пришло известие, что ту женщину сбила насмерть машина. Оказалось, что там у неё жил старший сын, и она поехала в Петербург искать нашим детям жильё. Дочери ничего не оставалось, как вернуться к нам. Всё сорвалось — и переезд, и жильё. Состоялся очень неприятный разговор, по ходу которого дочь стала кричать на мать. И тут я не смог сдержать себя, снял ремень, и как следует, ей всыпал. Я не контролировал силу удара, настолько был зол. Просил потом, конечно же, прощения у дочери за это и сейчас — через книгу — прошу, но тогда, видя состояние жены, в котором она пребывала, я считал, что наказание было оправданным. Мы потом вместе плакали, я также видел, что моё наказание она не приняла. Я очень переживал, даже не думал, что такие переживания могут дать серьёзное обострение; перед её приездом моё тело покрылось сыпью, и стало затруднённое дыхание. На нервной почве у меня обострился нейродерматит. Приехавшие врачи поставили мне укол и всё прошло.
Со временем всё утряслось. Слава Богу, сейчас у неё всё хорошо, мы любим и уважаем друг друга. С теми двумя мальчиками у неё ничего не получилось.
А теперь она счастливо живёт с молодым человеком, и на сегодняшний день у них дочь София, наша внучка, чему я очень рад. И хочу сказать: это моя старшая дочь, я люблю её, как родную, и уже не вижу разницы между нею и её младшей сестрой. Может быть, мои дети даже обидятся, но приёмная дочь стала мне родной. Иногда я даже больше её люблю, наверное, потому, что она любит нас особой любовью, и проблемки она принесла, так сказать, не хилые, и мы их, вместе пережили, зато сейчас у нас с нею — полное взаимопонимание.
Она неплохо живёт, работает, ищет себя, ездит с нами обучаться, и я думаю, что всё у неё будет отлично. Всё во славу Божью. Слава Тебе, Господи, за всё и спасибо!