Она стояла босиком на краю пыльной дороги, а ветер трепал ее старое сари, выцветшее от солнца до бледно-розового оттенка. Капли дождя падали на ее лицо, смешиваясь с пылью, и стекали по щекам, словно слезы, которые она давно разучилась проливать. Ее звали Анушка, и в деревне говорили, что такой красоты, как у нее, не видел даже сам бог Кришна, когда играл на флейте под звездами. Черные волосы, длинные, как ночь над Гангом, обрамляли лицо с огромными глазами, в которых отражалась то ли надежда, то ли безысходность. Но кто замечал ее красоту? Для всех она была просто дочерью бедного ткача, чьи пальцы кровоточили от работы, а мечты умирали под тяжестью нищеты.
А затем появился он.
Его звали Арджун, и он был как солнце, ворвавшееся в ее серый мир. Высокий, с улыбкой, от которой замирало сердце, он приехал в деревню на сверкающем черном джипе — таком, какие Анушка видела только в старых фильмах на потрепанном телевизоре в чайной. Сын богатого землевладельца из Дели, он приехал проверить новые поля, купленные его отцом. Его белая рубашка сияла на фоне грязных хижин, а голос, когда он говорил с крестьянами, звучал мягко, но властно. Анушка заметила его первой — случайно, когда несла кувшин с водой от колодца. Он обернулся, их взгляды встретились, и в тот момент мир замер.
— Ты потеряла что-то? — спросил он, заметив, как она застыла, глядя на него.
— Нет… — голос ее дрогнул, и она опустила глаза, чувствуя, как жар заливает щеки. — Просто… я не видела таких, как вы.
Он засмеялся — легко, звонко, и этот смех стал для нее первой нотой мелодии, которую она не могла забыть. Арджун подошел ближе, и Анушка вдруг поняла, что ее босые ноги в грязи, а сари порвано на подоле. Она отступила, стыдясь, но он протянул руку и сказал:
— Не бойся. Я не кусаюсь.
Так началось их знакомство — случайное, невозможное, как встреча реки и неба. Анушка не знала, что этот день перевернет ее жизнь, а Арджун — что его сердце, привыкшее к роскоши и холодным расчетам, впервые забьется так сильно, что заглушит голос разума.
Шепот манговых листьев.
На следующий день Анушка проснулась с улыбкой, которой не знала раньше. Ночь напролет она вспоминала его голос, его взгляд, его руку, протянутую к ней, словно он хотел поднять ее из грязи в другой мир. Она не могла поверить, что кто-то вроде Арджуна заметил ее — не как тень в толпе крестьян, а как человека. Утром она побежала к колодцу раньше обычного, надеясь, что он снова приедет. И он приехал.
Джип остановился у старого баньяна, и Арджун вышел, держа в руках что-то завернутое в ткань. Анушка замерла, сжимая кувшин так сильно, что пальцы побелели. Он подошел к ней, и солнце заиграло в его темных волосах, будто подчеркивая, как далек он от ее мира.
— Это тебе, — сказал он, протягивая сверток. — Открой.
Дрожащими руками она развернула ткань и ахнула. Внутри лежала книга — потрепанная, но с золотыми буквами на обложке. "Рамаяна". Анушка никогда не держала книг — в их доме были только долги и старые тряпки. Она подняла глаза, полные слез.
— Я не умею читать, — прошептала она, стыдясь.
— Я научу, — ответил он просто, и в его голосе не было ни капли насмешки.
Так начались их тайные вечера. Каждый день, когда солнце садилось за холмы, а деревня засыпала под стрекот цикад, они встречались под манговыми деревьями у реки. Арджун садился рядом с ней на траву, не боясь испачкать свои дорогие брюки, и терпеливо водил ее пальцем по строчкам. Анушка училась медленно, но каждое слово, произнесенное его голосом, звучало как музыка. Она полюбила "Рамаяну" не за историю, а за то, как он рассказывал о Сите — женщине, чья любовь была сильнее судьбы. Ей казалось, что он говорит о ней самой.
Однажды вечером пошел дождь. Они спрятались под широкими листьями манго, но капли все равно пробивались сквозь зелень, падая на ее лицо. Арджун смотрел на нее долго, слишком долго, а потом вдруг сказал:
— Ты красивее всех, кого я видел в Дели. Там нет таких глаз.
Анушка рассмеялась, отмахнувшись, но он поймал ее руку и прижал к своей груди. Она почувствовала, как бьется его сердце — быстро, сильно, совсем как ее собственное. В тот момент она забыла о своей нищете, о больных руках отца, о дырявой крыше их хижины. Были только они вдвоем, и дождь, и шепот листьев, сливающийся с их дыханием.
— Анушка, — тихо сказал он, — я не хочу уезжать отсюда. Не хочу возвращаться туда, где все решают деньги.
— Тогда останься, — прошептала она, зная, что это невозможно.
Он не ответил, но обнял ее так крепко, что она впервые почувствовала себя не одной в этом огромном, жестоком мире. Они стояли так долго, пока дождь не стих, а звезды не зажглись над рекой, отражаясь в ее глазах.
Но счастье не бывает вечным. На следующий день в деревню приехал его старший брат, Викрам, — холодный, надменный, с взглядом, от которого Анушка съежилась. Он увидел, как Арджун смотрит на нее, и вечером, когда она проходила мимо джипа, бросил ей вслед:
— Знаешь, куда уходят такие, как ты, когда богатые мальчики наиграются? В грязь, откуда ты и вылезла.
Анушка побежала домой, задыхаясь от слез, но слова Викрама въелись в ее душу, как яд. Она поняла: их любовь — это сказка, которой не суждено сбыться.
Тень над рекой
Дни текли, как река в сезон дождей — быстро, ярко, с привкусом чего-то неизбежного. Анушка жила от заката до заката, считая минуты до их встреч под манговыми деревьями. Арджун стал для нее больше, чем мечтой, — он стал воздухом, которым она дышала. Каждое его слово, каждый взгляд проникали в нее, будто лучи солнца в темную хижину. Он рассказывал ей о Дели — о высоких домах, шумных улицах, о театрах и ресторанах, где люди смеются, не думая о завтрашнем куске хлеба. Анушка слушала, затаив дыхание, но в глубине души боялась: его мир был слишком далек, слишком ярок для нее.
Однажды он принес ей браслет — тонкий, серебряный, с крошечным колокольчиком, который звенел, когда она двигала рукой. Анушка смотрела на него, не веря, что это ее запястье, покрытое шрамами от работы, теперь украшено чем-то таким прекрасным.
— Это слишком дорогое, — сказала она, пытаясь снять браслет. — Я не могу…
— Ты можешь, — перебил он, мягко удерживая ее руку. — Ты заслуживаешь всего, Анушка. Я хочу, чтобы ты знала это.
Она подняла глаза и увидела в его взгляде что-то новое — решимость, смешанную с тоской. В тот вечер он впервые поцеловал ее. Это было под старым манго, когда луна висела низко над рекой, а ветер шептал их имена. Его губы были теплыми, и Анушка почувствовала, как внутри нее что-то рухнуло — стена, которую она строила годами, чтобы защитить свое сердце от боли. Она обняла его, прижимаясь к его груди, и впервые за долгое время не чувствовала холода.
Но счастье — хрупкая вещь, особенно для тех, кому судьба редко улыбается. На следующее утро в деревню приехал Викрам. Его черный костюм и суровое лицо выделялись среди крестьян, как ворон среди голубей. Он нашел Арджуна у колодца, где тот снова говорил с Анушкой, и голос его был резким, как удар хлыста.
— Ты что, с ума сошел? — прошипел Викрам, оттаскивая брата в сторону. — Отец ждет тебя в Дели через три дня. А ты тут возишься с этой… девкой.
— Она не девка, — голос Арджуна стал ледяным. — И я сам решу, что мне делать.
Викрам усмехнулся, бросив взгляд на Анушку, которая стояла в стороне, опустив голову.
— Решай быстрее, братишка. Или я решу за тебя.
Вечером Арджун пришел к реке позже обычного. Его лицо было бледным, а руки сжаты в кулаки. Анушка сразу поняла: что-то случилось.
— Мне нужно уехать, — сказал он, глядя куда-то мимо нее. — Отец требует, чтобы я вернулся. Бизнес, дела… Ты не поймешь.
— Когда вернешься? — спросила она, чувствуя, как голос дрожит.
— Скоро. Я обещаю. — Он взял ее лицо в ладони и поцеловал так отчаянно, будто прощался навсегда. — Жди меня, Анушка. Я вернусь за тобой.
Она кивнула, но в груди уже рос ком, который душил ее. Арджун ушел, оставив за собой только пыль от колес джипа и звон браслета на ее руке. Анушка стояла у реки до полуночи, глядя на воду, которая уносила ее надежды вниз по течению.
На следующий день она услышала разговор у чайной. Приезжий торговец, размахивая газетой, сказал:
— Слыхали? Сын Синхов женится через месяц. Богатая невеста, дочка какого-то магната. Свадьба века, говорят.
Анушка замерла. Синх — фамилия Арджуна. Ее сердце сжалось, но она отмахнулась от мыслей. Он обещал вернуться. Он не мог солгать.
Но каждый день, стоя у дороги с браслетом в руках, она чувствовала, как вера ускользает, как песок сквозь пальцы.
Пыль на дороге
Дни тянулись невыносимо медленно. Анушка вставала с первыми лучами солнца, брала кувшин и шла к колодцу, но теперь ее шаги были тяжелыми, будто кто-то привязал к ногам камни. Она ждала Арджуна, как ждут дождя в засуху — с надеждой, смешанной с отчаянием. Каждый раз, когда вдали поднималась пыль от колес, ее сердце замирало, но это оказывались то торговцы, то крестьяне на старых телегах. Браслет на ее запястье звенел тихо, напоминая о его обещании, и она сжимала его пальцами, словно пытаясь удержать ускользающую мечту.
Отец заметил ее тоску. Он лежал на циновке в углу хижины, кашляя так сильно, что стены дрожали. Его руки, когда-то сильные, теперь были тонкими, как ветки, а глаза потускнели от болезни.
— Ты не ешь, дочка, — прохрипел он однажды вечером. — Что с тобой?
— Ничего, папа, — солгала она, заставляя себя улыбнуться. — Просто устала.
Но он смотрел на нее долго, и в его взгляде было что-то, от чего Анушке стало холодно. Он знал. Знал, что ее сердце больше не принадлежит этой хижине, этой деревне, этой жизни.
А потом пришел тот день. Анушка стояла у чайной, где собирались мужчины послушать новости от приезжих. Торговец из соседнего города снова размахивал газетой, громко хвастаясь своими знаниями.
— Говорю вам, свадьба будет пышная! Арджун Синх женится на дочке владельца текстильной фабрики. Уже и дата назначена — через две недели. Фото в газете — красавец, а невеста вся в золоте!
Анушка почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она шагнула ближе, не веря своим ушам, и выхватила газету из рук торговца. Ее пальцы дрожали, когда она смотрела на страницу. Там был он — Арджун. Его улыбка, его глаза, те самые, что смотрели на нее под манговыми деревьями. Рядом с ним стояла девушка в дорогом сари, усыпанном камнями, с идеальной прической и холодной улыбкой. Заголовок гласил: "Союз двух империй: Синхи и Капуры объявляют о помолвке".
Браслет звякнул, когда газета упала в пыль. Анушка не слышала, как торговец ругается, не видела, как люди смотрят на нее с жалостью. В ушах звенело только одно слово: "Обещаю". Он обещал вернуться. Он обещал забрать ее. Ложь. Все было ложью.
Она побрела домой, не чувствуя ног. В хижине отец спал, и Анушка рухнула на пол, прижимая браслет к груди. Слезы текли по ее лицу, горячие, бесконечные, смывая остатки надежды. Она вспоминала его голос, его руки, его поцелуй под дождем — и каждый образ резал ее, как нож. Как она могла поверить? Она — дочь ткача, нищая, с босыми ногами и рваным сари. Он — сын богатства, для которого она была лишь мимолетной забавой.
Ночью она взяла кусок угля и старую тряпку — бумаги в доме не было. Дрожащей рукой она написала: "Ты был моим небом, Арджун, но я не могу дотянуться до звезд. Прощай". Она оставила записку на пороге, зная, что он никогда ее не найдет, и ушла в темноту, к реке, где все началось.
Утром деревня проснулась без нее. Хижина была пуста, кувшин стоял у колодца, а браслет лежал в пыли у дороги, тихо звеня на ветру.
Гонка с судьбой
В Дели Арджун стоял у окна огромного дома, глядя на город, который никогда не спал. Шум улиц, огни небоскребов, звон бокалов на приемах — все это было его жизнью, но теперь казалось чужим, пустым. Он сжимал в кармане маленький цветок жасмина, который сорвал для Анушки перед отъездом, но так и не успел отдать. Его мать, высокая женщина в шелковом сари, вошла в комнату, держа в руках газету с его фото.
— Все готово, Арджун, — сказала она, голос ее был ровным, как мраморный пол под ногами. — Через две недели ты женишься на Приянке. Это укрепит нашу семью. Ты должен гордиться.
— Гордиться? — он резко обернулся, глаза его горели. — Я не люблю ее. Я не хочу этого.
— Любовь — это роскошь, сын, — отрезала она. — А мы не можем себе ее позволить. Ты сделаешь, как я сказала.
Он молчал, но в груди бушевал пожар. Каждый день в Дели он думал об Анушке — о ее смехе, о том, как она робко читала "Рамаяну", о ее босых ногах на мокрой траве. Он обещал вернуться, но его держали здесь, как пленника, — бесконечные встречи, подписи на бумагах, холодные улыбки Приянки, от которых его тошнило. Он писал Анушке письма, но не отправлял их, боясь, что Викрам перехватит. Он ждал момента, чтобы сбежать.
И момент пришел. Утром перед помолвкой в дом ворвался старый слуга из деревни, запыхавшийся, с трясущимися руками. Он протянул Арджуну кусок ткани, исписанный углем.
— Это от нее, господин, — прохрипел он. — Она ушла. Никто не знает куда.
Арджун развернул тряпку, и его сердце остановилось. "Ты был моим небом, Арджун, но я не могу дотянуться до звезд. Прощай". Почерк был неровным, буквы дрожали, как ее голос в тот последний вечер у реки. Он рухнул на колени, сжимая ткань в руках, и впервые за годы заплакал — громко, отчаянно, не замечая, как мать смотрит на него с презрением.
— Где она? — крикнул он слуге, вскочив на ноги. — Когда это было?
— Два дня назад, господин. Ее отец умер той ночью. Она оставила это и исчезла.
Два дня. Два дня, пока он сидел в этом золотом капкане, она была одна, раздавленная его молчанием. Арджун не стал слушать возражений матери. Он схватил ключи от джипа и выбежал из дома, игнорируя крики Викрама. Дорога в деревню была длинной, пыльной, бесконечной. Он гнал машину, как безумный, шепча ее имя, моля всех богов, чтобы она была жива, чтобы он успел.
Когда джип въехал в деревню, солнце уже садилось. Он бросился к хижине Анушки, но дверь была открыта, внутри — пустота. Циновка отца еще лежала в углу, рядом — разбитая миска. Арджун выбежал к колодцу, к реке, к манговым деревьям, выкрикивая ее имя, но отвечал только ветер. У дороги он нашел браслет — тот самый, с колокольчиком. Он поднял его, и звон эхом отозвался в его груди.
Старуха-соседка вышла из своей лачуги, опираясь на палку.
— Она ушла к реке, — сказала она тихо. — После смерти отца не сказала ни слова. Просто ушла.
Арджун побежал к берегу. Вода текла спокойно, отражая закат, но Анушки не было. Он упал на колени в грязи, сжимая браслет, и закричал — так громко, что птицы взлетели с деревьев. Он опоздал. Его любовь, его небо, его Анушка исчезла, и в этом была только его вина.
Завершение: Эхо над рекой
Арджун не вернулся в Дели той ночью. Он остался у реки, сидя на берегу до рассвета, сжимая браслет Анушки так сильно, что колокольчик врезался в ладонь, оставляя красный след. Вода текла перед ним, унося листья и тени, а он смотрел в нее, будто надеялся увидеть ее отражение — то, каким оно было в их лучшие дни, когда она смеялась, а дождь падал на ее лицо. Он звал ее снова и снова, но голос срывался, растворяясь в утреннем тумане. Она ушла, и он не знал, жива ли она, смотрит ли на те же звезды, что и он, или ее душа уже растворилась в этой реке, как капля в бесконечности.
На рассвете он встал, шатаясь от усталости и горя. Старуха-соседка принесла ему чашку чая, но он не взял — его руки дрожали, а горло сжимала пустота. Он спросил, куда могла пойти Анушка, но старуха только покачала головой.
— Она не сказала. Просто ушла с пустыми глазами. Может, к городу, может, к храмам. А может, туда, откуда не возвращаются.
Арджун оставил джип у реки и пошел пешком вдоль дороги, по которой они когда-то гуляли вместе. Он искал ее следы — отпечатки босых ног, обрывок сари, что угодно, — но пыль давно все скрыла. Каждый шаг был тяжелее предыдущего, но он не останавливался. Он не мог вернуться в свой мир, где его ждали шелковые простыни и холодная невеста, зная, что потерял единственное настоящее в своей жизни.
А где-то далеко Анушка сидела под деревом на обочине незнакомой дороги. Ее ноги были в крови от долгих часов ходьбы, а в руках — ничего, кроме воспоминаний. Она бросила кувшин, оставила хижину, ушла от всего, что напоминало ей о нем. Ветер трепал ее волосы, такие же длинные и черные, как в тот день, когда он впервые увидел ее у колодца. Она больше не плакала — слезы кончились, осталась только тишина внутри. Она смотрела на горизонт, где солнце поднималось над полями, и думала: сможет ли когда-нибудь забыть его смех, его голос, его обещания, которые теперь звучали как насмешка.
Прошли часы, может, дни. Арджун дошел до перекрестка, где дорога расходилась в три стороны — к городу, к храмам, к реке. Он стоял, глядя на пыльные тропы, и не знал, куда идти. Браслет звякнул в его руке, и он поднял глаза к небу, шепча ее имя в последний раз. Где-то там, за холмами, Анушка тоже подняла взгляд к облакам, и на миг ей показалось, что она слышит его голос, унесенный ветром.
Они не встретились. Или, может, еще встретятся — в этой жизни или в другой, где судьба будет добрее. Река продолжала течь, манговые деревья шелестели листьями, а их история осталась висеть в воздухе, как недопетая песня, которую каждый может закончить по-своему.