Осень в этом году затянулась: листья пожелтели, но цеплялись за ветки, пока ветер не сгонял их в лужи. Нине исполнилось пятьдесят два, и она стояла у окна своей кухни, глядя, как соседский кот — тощий, с рваным ухом — грызёт рыбью кость у мусорки.
Чайник зашипел, она выключила газ. Налила кипяток в кружку с шиповником. От нервов, как она себя обманывала. Хотя нервы давно стали её второй кожей — как старый халат с дыркой на локте.
Полгода назад Андрей ушёл. Не просто ушёл — укатил к другой. К той, что моложе, с тонкой талией и смехом, от которого кот, поди, шипел бы до утра.
Развод прошёл тихо. Андрей забрал свои свитера, оставил ей квартиру и дачу — "по справедливости", буркнул он, глядя в пол. Сказал, что дача ему не нужна, "только бензин тратить".
А Нина осталась с шиповником, потёртым диваном и чувством, что её жизнь — клубок шерсти, который кот уволок под кровать. Сын звонил редко, занятый в Питере. Подруги твердили: "Начни сначала!" Но как, когда тебе пятьдесят два, а в зеркале — лицо, помнящее слишком много зим?
— Да плюнь ты на него! — Светка, подруга со школы, хлопнула ладонью по столу в кафешке у рынка.
— Живи для себя, Нин. Ходи в кино, крась губы, хоть шубу себе купи!
— Шубу? — Нина хмыкнула. — На мою зарплату только коту шубу из селёдки сшить.
Светка фыркнула. Хлебнула чай. Ей легко было — муж дома, дети рядом. А Нина сидела и думала: "Для себя — это как?" Двадцать пять лет она пекла ему пироги, штопала носки, слушала храп после пива. А теперь что — пироги самой себе печь?
Всё переменилось в один из серых дней, когда она полезла на антресоли. Среди коробок с ёлочными игрушками нашлась тетрадка. Ей было девятнадцать, когда она её вела. Страницы смялись, чернила выцвели, но строчки шептались о той девчонке, что мечтала танцевать на набережной, махнуть к морю и жить так, чтобы ветер в волосах.
Нина присела на табурет, листая. Вот запись про Андрея: опоздал на первое свидание, зато притащил одуванчики — с пухом, смешные. Она дразнила его тюфяком. А тут он забыл её день рождения, и она полночи пялилась на фонарь. Глотая слёзы. Потом помирились. И так — год за годом, пироги, носки, храп…
Тетрадка легла на колени, и внутри что-то кольнуло. Словно та девчонка буркнула: "Ты где застряла?" Нина встала, отряхнула пыль. Набрала Светку.
— Слушай, давай в баню сходим? В ту, на окраине.
— Ты чего? — Светка кашлянула. — Серьёзно?
— Ага. Хочу попариться, как раньше.
На следующий день они были там. Баня воняла мокрым деревом и вениками. Нина сидела на полке, потная, с красными щеками, и ржала, когда Светка шлёпнулась на мокрый пол, обняв веник, как спасательный круг.
Парились до одури, пили чай из термоса — с мятой, как у бабки в деревне. Нина подумала: вот оно. Не для Андрея, не для сына. Просто так — чтобы жар в костях и смех до слёз...
Через неделю она пошла на рынок за картошкой и нарвалась на Андрея. Он стоял у лотка с рыбой, в старой куртке, с лицом, будто его неделю не кормили. Увидел её, замялся.
— Нин, привет… Как дела?
Она растерялась. С развода не пересекались. Пробормотала что-то про дождь, а он выпалил:
— Слушай, я тут подумал… Может, зря мы так? Давай поговорим?
Нина сжала пакет с картошкой. Вспомнила его храп, "где мои носки?", ту девицу с её талией и салатами из рукколы. А потом — жар бани, как Светка орала "спасите!", поскользнувшись. Сердце кольнуло, голос дрогнул:
— Нет, Андрей. У тебя теперь другая. Ищи свои носки в её салатах.
Развернулась, пошла к остановке, чувствуя, как глаза щиплет. Дома бросила картошку в мойку. Поставила чайник. За окном моросило. Кот грыз кость у мусорки. Нина села за стол. Налила шиповник. Взяла печенье — старое, с привкусом картона, но сойдёт. Подумала: "Пусть теперь она с ним мучается".
Светка потом рассказала: у Андрея с той девицей всё трещит. Она осталась с ним, но тянет деньги — взяла кредит на шубу, повесила на него, теперь орёт, что он мало зарабатывает. Нина хмыкнула. Решила: поеду на дачу.
Раньше ездили туда каждое лето. Муж копал грядки. Она варила компот. После развода Нина туда не совалась. Слишком много его следов: кеды в сарае, облупленная лавка. Теперь захотелось…
Взяла рюкзак. Кинула семена георгин. Банку варенья. В автобусе банка треснула, варенье потекло по рюкзаку. Пассажиры косились, Нина бурчала: "Вот же зараза!" А потом засмеялась.
Дача пахла сыростью. В доме нашла старый альбом — фотка с Андреем, молодые, смеются на той лавке. Нина посмотрела. Сунула в печку. Огонь загудел. Запахло горелой бумагой. Вышла во двор. Посадила георгины — криво, под дождём. Сосед дядя Миша крикнул через забор:
— Нина, ты одна, что ли? Где твой?
— Ушёл к другой, — бросила она, вытирая грязь о штаны. — Теперь она с ним мучается.
Дядя Миша крякнул, ушёл. Нина сидела у печки с чашкой чая. Глядя на кривые цветы за окном. Погода испортилась, дождь зарядил надолго, и она решила вернуться в город.
Дома, стряхнув мокрые ботинки, поставила чайник. Плюхнулась на диван. Через пару дней Светка зашла с пирогами, пахнущими укропом. Села рядом. Откусила кусок.
— Слушай, а я вчера Андрея видела. С той его… длинной. У магазина орала на него, а он с пивом только мычал. Смеху было!
Нина налила чай, поставила кружку перед подругой.
— Ну и пусть теперь она с ним возится. Я отмотала своё.
Светка заржала, хлопнула себя по коленке.
— А я думала, он там с ней король! А он — с пивом да носками.
Нина улыбнулась краем губ. Король с носками. На выходных снова поехала на дачу. В доме было холодно. Затопила печку. Поставила чайник. Села на лавку — ту самую, облупленную, где они с Андреем пили чай на закате. Вспомнила его храп, нытьё, как он швырял тапки в стену, если телевизор глючил. Усмехнулась: "Теперь её очередь".
Вспомнила как Светка еще рассказывала: вторая жена Андрея совсем взбесилась. Тот разбил её машину — что в кредит брали. Влетел пьяным в столб. Она орёт. Платить не будет…Таскает его по судам. А он ходит с пивом и жалуется соседям.
Нина хмыкнула. Вернулась домой, села за стол, налила шиповник, бросила ложку сахара. За окном кот дрался с вороной за кость — оба орали, как базарные бабки. Нина смотрела на них и думала: "Пусть дерутся, мне-то что?"
В пятьдесят два поняла: вторая жена? Ну что ж, пусть теперь она с этим разбирается — с его пьяными столбами, носками и нытьём. А у неё — дача, георгины, чайник и жизнь — кривая, тёплая, своя, как варенье, что текло из рюкзака.
***
Подписывайтесь на канал. Первыми узнавайте о новых публикациях. 👋 Спасибо, что читаете ❤️🙏🏼
Рекомендуем почитать