Село накрыла метель. Второй день она завывала за окнами, пугая детей и удивляя своей мощью взрослых. Колючие крупинки снега, гонимые порывами ледяного ветра, хлестали по лицам редких прохожих, заставляя поторопиться и скорее укрыться под защиту стен изб. Разгребая валенками сугробы, люди вваливались в сени теплых жилищ и переводили дыхание. Стянув рукавицы, оттаивали пальцами льдинки, склеившие ресницы и удивленно покачивали головами:
- Светопреставленье, не иначе! – охали бабы. Мужики выражались конкретней, все больше по матушке.
Торопясь, отряхивали снег с верхней одежды, выколачивали о колено шапки – ушанки, обметали с валенок снег и только потом проходили в избу, сопровождаемые клубами холодного пара. Здесь спасительное тепло, здесь матушка-печка, к которой можно прижаться, и почувствовать, как вытягивает она холод из тела, щедро делясь жаром от нагретых кирпичей.
Село большое, но блага цивилизации – газовое отопление, в частности, пока сюда не дошли, дома топились дровами, углем. Лишь здание конторы, детского садика, школы, сельской больницы и несколько производственных помещений получали тепло от котельной, которая дымила день и ночь. Глава сельского поселения нет-нет, да и поглядывал на трубу котельной: - «Как бы чего не случилось. Встанут котлы, размерзнется теплотрасса – хоть ЧП объявляй, поселкового масштаба».
Но котлы грели воду, насосы ее исправно прокачивали, кочегары – люди проверенные, не подведут, запаса угля хватит до тепла.
Николай – пожилой мужчина, которого в селе звали не иначе, как Бирюк, дожидался сменщика. Еще раз заглянул в топки двух котлов – третий стоял в резерве. Подкинул несколько лопат угля, делать больше было нечего. Запас топлива на ночь – обеспечил, подрезку сделал, вывез в тачке шлак, даже подмел у котлов. К приоткрытой топочной дверце поставил чайник – подойдет сменщик Захар, чайник как раз закипит. Тому идти с другого конца села, по такой метели пока доберется – окоченеет, а тут – горячий чаек…
Метель… Николай, не мигая смотрел в топку. Тогда тоже была метель и мороз давил за тридцать, да еще с ветром. Сколько уже прошло?
- Тридцать восемь лет. – Сам себе ответил он. Привычно защемило сердце, как всегда, когда он вспоминал тот день. – Нет, не день, ночью это было. – Поправил он себя.
Тогда ему было двадцать три. Жена молодая, ждали ребенка, счастья – полон дом! Николай свою Любушку на руках носил, пылинки сдувал, не позволял поднимать ничего тяжелее половника. Хоть и против воли родителей взял он Любу замуж, но те рано или поздно смирятся, вот народится внук – куда они денутся…
У Любы с рождения было мудреное заболевание – порок сердца неоперабельный, объясняли врачи. Детей рожать ей было небезопасно, потому-то и противились родители их браку. Может так и жили бы, но Люба решила по-своему:
- Как же мы без ребеночка жить будем, Коленька? Пусть родится, я все стерплю, иначе как-же? В доме без детского смеха пусто…
Шестой месяц дохаживала Люба, когда вдруг случилась с ней беда. Взявшись рукой за грудь, медленно сползла она по стенке, удивленными глазами глядя на мужа. Николай, хоть и растерялся сперва, но сообразил закутать ее в одеяло и бегом, не накинув на себя верхней одежды, на руках доставил ее в местную больницу, благо, была она недалеко.
Молодой врач – Сергей Иванович, едва распределившийся в сельскую больницу, суетился, делал все, что было в его силах. Сквозь метель из города уже пробивалась «неотложка». Но прибыла только для того, чтобы зафиксировать смерть Любы. Санитары взялись переносить тело в свою карету, но Николай не позволил. Вновь на руках нес ее через зимнюю тьму домой, упорно пробиваясь сквозь метель, перекрывая ее вой своим криком, полным отчаяния и безысходности…
С тех пор он и стал «Бирюком», угрюмым мужиком, обозленным на весь белый свет: на Сергея Ивановича - что не смог помочь его Любушке, на врачей неотложки – что не смогли добраться быстрей, а пуще всего – на себя.
Скрипнула пружина входной двери – Захар явился. Шумно отдуваясь, кляня метель на чем свет стоит, он прошел к котлам и осторожно принялся стягивать тулуп.
- Дядь Коль, помоги. Одному не с руки… - Он, скособочившись, неловко пытался высвободиться из тяжелого, колом стоящего одеяния.
Николай молча взялся за ворот тулупа и потянул на себя.
- Аккуратней, дядь Коль! – предупредил Захар, - у меня тут…
Освободив одну руку, он достал из-за отворота тулупа… Кошку! Серенькая, такие в селе были почти в каждом доме. Окоченевшая, не понять – живая или уже нет? Захар осторожно поднес ее ближе к котлу и уложил на теплый пол, предварительно расстелив старую телогрейку.
- Авось живая… - вздохнул он. – Едва услышал, как она пищит. – Рассказывал Захар, переодеваясь в спецовку. - Лежит прям на тропе, снегом занесло, только уши и торчат. Было бы лето – прошел бы мимо, а сейчас – никак невозможно! А ты, чего домой не собираешься? – удивленно взглянул он на Николая, который так и стоял, в засаленной телогрейке, с немытыми руками и лицом, покрытым угольной пылью.
- Чего мне там делать? – угрюмо ответил Николай, вспомнив свою избу, неуютную, нетопленную, пустую. – Останусь, пожалуй. – Он, не отрываясь смотрел на кошку, которая подала признаки жизни. – Слышь, Захар, она ведь сукотная. Не сегодня-завтра окотится.
- Если выживет. – Обронил Захар и заметил, как изменился в лице Николай и принялся растирать ладонью левую сторону груди.
- Что с тобой, дядь Коля? – обеспокоился он. – Плохо?
- Ничего, нормально все. Ты иди, я тут с ней побуду. – Ответил тот и присел рядом с кошкой.
Захар, хоть и молод был по сравнению с Николаем, но дело свое знал. Вовремя делал подрезку, подкидывал топливо, не забывая следить за температурой и давлением. Краем глаза успевал поглядывать за Николаем. Тот, устроившись рядом с отогревшейся кошкой, жевал бутерброд с салом, запивая чаем. Угощал кошку вареным яичком, о чем-то беседовал с ней. Через некоторое время она уже взобралась к нему на колени, а тот поглаживал ее огромной своей ладонью.
- Дядь Коль, я угля подкинул, часа на два хватит. Вздремну немного, если что – разбудишь?
- Спи. – Кивнул Николай. – Меня, пока метель не уляжется, сон не возьмет…
Растолкал Николай сменщика лишь утром. Он уже переоделся в чистое, успел отмыться в душевой кабинке и, несмотря на то что провел бессонную ночь, выглядел свежо и даже улыбался, что с ним бывало редко.
- Вот это я вздремнул! – смущенно улыбался Захар. – Почти всю смену проспал!
- Проспал. – Улыбнулся Николай. – Ты, брат, все проспал. Окотилась наша спасенная, двух котят принесла! Давай, готовь котельную к пересменке, Федор с минуты на минуту подойдет, а я – домой!
Он аккуратно поднял с лежанки новоявленную кошку-маму, которая доверчиво льнула к нему и нежно муркала, беспокоясь за своих деток. Маленькие пищащие комочки Николай поместил рядом с мамой, за отворотом теплой куртки и махнув на прощанье Захару вышел из котельной.
Метель улеглась, свежий снег поскрипывал под ногами, кое-где тропинку перемело и приходилось пробиваться через наметенные сугробы. Николай был рад, что нет еще ранних прохожих и никто не может видеть его слез. Он и сам не мог понять – откуда они взялись, но прислушиваясь к тихому, благодарному мурчанью кошки и ощущая шевеленье крошечных тел за пазухой, рядом с сердцем, чувствовал, что горячие капли вновь и вновь катятся по лицу, намерзая льдинками на усах.
- Сейчас, мои хорошие, - шептал он. – Сейчас доберемся до дома, протопим печь, погреетесь. И я с вами согреюсь. Еще немного осталось потерпеть и все у нас будет хорошо…
Небо на востоке окрасилось в алый цвет, над поселком вставал новый день.
Тагир Нурмухаметов