Электричка опаздывала на двадцать минут. Нина Михайловна переминалась с ноги на ногу на платформе, поглядывая на часы. В сумке лежали свежие продукты с сельского рынка — она ездила в соседний городок за особенными помидорами, которые так любил её муж. Дома ждала свекровь.
Рядом шумела толпа. Кто-то спешил с работы, кто-то, как она, возвращался с покупками. Мысли невольно возвращались к утреннему разговору со свекровью.
— Опять собралась на свой рынок? — поджала губы Клавдия Захаровна. — Что тебе дома не сидится?
— Никифор любит эти помидоры.
— А я вот в своё время...
Нина Михайловна тогда не стала слушать. Сорок лет одно и то же. "В своё время" у Клавдии Захаровны всегда было лучше, правильнее, достойнее.
Когда состав наконец прибыл, Нина Михайловна еле успела втиснуться в переполненный вагон. В голове крутились мысли о предстоящем вечере. Сорок лет она живёт в этом бесконечном круговороте придирок и замечаний.
Сорок лет!
Познакомились они с Никифором Кузьмичом в городском саду. Она тогда только приехала в город поступать в техникум. Стояла на аллее, растерянно разглядывая карту — совсем потерялась в незнакомых улицах. А он проходил мимо, вежливый такой, в очках, и предложил помочь.
Как давно это было. Кажется, в другой жизни.
Домой она вернулась почти на час позже обычного. Едва переступив порог, услышала знакомый упрекающий голос:
— Явилась наконец! Мы тут с голодные сидим, ждём. И куда это ты запропастилась?
— Электричка задержалась, Клавдия Захаровна, — ответила Нина Михайловна, проходя на кухню и выкладывая продукты.
— Вечно у тебя отговорки! В мои годы мы пешком ходили, если транспорт не ходил. А ты только и знаешь, что оправдания искать.
Нина Михайловна начала разбирать сумку, стараясь не реагировать. Сорок лет замужества, и каждый день одно и то же. Она давно научилась пропускать эти слова мимо ушей, но иногда они всё равно находили цель.
Никифор Кузьмич, её муж, как обычно, делал вид, что ничего не происходит, уткнувшись в газету. Он никогда не вмешивался в конфликты между матерью и женой, предпочитая роль молчаливого наблюдателя.
— Сынок, — вдруг переключила внимание Клавдия Захаровна, — может, съездим на дачу? Там морковка выросла, да и воздух свежий...
Нина Михайловна замерла с пакетом в руках. Сколько раз она наблюдала эту картину: свекровь пытается увести сына, остаться с ним наедине, настроить против жены. Вечная игра в перетягивание каната, где один конец держит она, а другой — властная свекровь.
— Мама, у меня давление, — попытался отговориться Никифор Кузьмич.
— Вот именно! Это всё от того, что тебя здесь неправильно кормят! А помнишь, какие я тебе котлетки делала?
И снова двадцать пять. Котлетки, супчики, пирожочки — вечный упрёк в её кулинарной несостоятельности.
Нина Михайловна резко развернулась:
— Клавдия Захаровна, давайте хоть сегодня обойдёмся без этого?
— Без чего это? — свекровь изобразила удивление.
— Без постоянных намёков на то, что я плохая жена. Сорок лет живём с мужем, а вы по-прежнему надеетесь нас разлучить, — упрекнула пенсионерка свекровь.
— А что такого? Я забочусь о сыне! Вот ты даже не замечаешь, как он похудел за последний месяц!
— Мама, я на диете, — попытался вмешаться Никифор Кузьмич.
— Какая диета в твоём возрасте! Это всё она тебя изводит!
В кухне сгустилось напряжение. Нина Михайловна чувствовала, как дрожат руки. Всё как всегда — не хватило выдержки, позволила себе ответить, и теперь начнётся...
— Знаете что? Я устала. Устала каждый день доказывать, что достойна быть женой вашего сына. Может, хватит?
— Правда устала? — оживилась Клавдия Захаровна. — Так давай, отпусти его. Зачем мучиться?
В комнате повисла тяжёлая пауза. Никифор Кузьмич наконец отложил газету и встал.
— Мама, хватит. Я люблю Нину, и это не изменится. Сколько можно?
— Всю жизнь мечтала внуков нянчить, а что имею? Хоть бы готовить научилась!
В этот момент раздался звонок мобильного телефона. Никифор Кузьмич дёрнулся, но не успел среагировать — Клавдия Захаровна уже схватила трубку со стола.
— Папа, ты забыл, сегодня же моё выступление! — раздался молодой женский голос из динамика.
Нина Михайловна застыла. В комнате повисла мёртвая тишина.
— Кто это? — одними губами спросила она, глядя на побледневшего мужа.
Клавдия Захаровна торжествующе усмехнулась:
— А вот и внучка моя звонит. Настенька. Ей двадцать пять. Живёт в Новосибирске, музыкой занимается. А ты, Никифор, думал, я не знаю? Мать всегда всё знает.
— Мама... — Никифор Кузьмич попытался забрать телефон, но Клавдия Захаровна отступила на шаг.
— Что, сынок? Стыдно? А передо мной не стыдно было столько лет молчать? Я ведь случайно узнала, пять лет назад, письмо в столе нашла.
Нина Михайловна медленно поднялась со стула. Сорок лет брака рассыпались как карточный домик.
— Постой, — Никифор Кузьмич повернулся к жене, — Я всё объясню...
— Объяснишь? — Клавдия Захаровна рассмеялась. — А что тут объяснять? Когда ты в командировку в Новосибирск ездил, познакомился с какой-то молоденькой...
— Замолчи! — впервые в жизни Никифор Кузьмич повысил голос на мать.
— Папа? Что происходит? — доносилось из телефона.
Мир вокруг Нины Михайловны рушился.
Каждая поездка мужа в Новосибирск теперь представала в новом свете. Его странная задумчивость после возвращения. Долгие разговоры по телефону в другой комнате. Внезапные командировки.
Как она могла быть такой слепой?
Медленно, словно во сне, она двинулась к выходу.
— Подожди! — Никифор схватил её за руку. — Это было давно. Я не знал о ребёнке. Узнал только двадцать лет назад, когда Настина мать написала мне письмо. Она уезжала за границу на постоянное место жительства, и решила, что дочь должна знать правду об отце...
— Двадцать лет? — Нина Михайловна обернулась. — Ты скрывал это двадцать лет?
Её голос звенел от напряжения. В памяти промелькнули сотни моментов их совместной жизни — и каждый теперь окрашивался в новые цвета.
— Я боялся тебя потерять, — голос Никифора дрогнул. — Настя тогда была маленькой. Её бабушка растила. Я стал помогать деньгами, ездил навещал её...
— А я-то думала, почему ты каждый год в Новосибирск на конференции ездишь, — горько усмехнулась Нина Михайловна.
В голове не укладывалось. Все эти годы она жила с человеком, у которого была целая другая жизнь. Другая семья.
— Перезвони позже, — вдруг мягко сказала в трубку Клавдия Захаровна. — У папы важный разговор.
Она нажала отбой и повернулась к невестке:
— Вот видишь, какая я плохая свекровь? А я всего лишь хотела, чтобы правда открылась. Много лет я смотрела, как сын мучается, врёт, изворачивается...
— Мама, прекрати, — устало произнёс Никифор Кузьмич.
— А что прекращать? Я, между прочим, ни разу не проговорилась. Хотя имела право знать свою внучку. Настенька ведь даже не знает, что у неё бабушка есть...
Торжество в голосе свекрови резало слух.
Нина Михайловна вдруг почувствовала, что у неё подкашиваются ноги. Она опустилась обратно на стул.
В голове кружились обрывки мыслей. Фотография какой-то девушки, которую она однажды нашла в документах мужа. Тогда он сказал — дочь коллеги. Она поверила. Как много раз она просто... верила?
— Ты хоть понимаешь, что натворила? — Никифор Кузьмич смотрел на мать с нескрываемой яростью.
— А ты понимаешь, что я чувствовала все эти годы? — парировала Клавдия Захаровна. — Каждый раз, когда эта... твоя жена жаловалась, что у неё нет детей, я молчала. Когда она упрекала тебя, что ты не хочешь усыновить ребёнка — молчала. А у меня внучка растёт! Кровиночка моя...
— Значит, все эти годы... — Нина Михайловна подняла глаза на мужа. — Когда я ходила по врачам, пила лекарства, надеялась... Ты знал, что у тебя есть дочь?
— Я не мог тебе сказать, — Никифор Кузьмич опустился перед ней на колени. — Ты бы не поняла.
— Не поняла?! — она вдруг рассмеялась, хрипло и страшно. — А сейчас, значит, самое время понять? Когда твоя мать решила наконец нанести последний удар?
Клавдия Захаровна поджала губы:
— Вот видишь, сынок? Я же говорила — она не та женщина. Настоящая жена поняла бы...
— ЗАМОЛЧИ! — Никифор Кузьмич вскочил на ноги. — Ты же всё специально подстроила!
В комнате повисла звенящая тишина.
Нина Михайловна смотрела на мужа, словно впервые его видела. Этот человек... Кто он? Тот, с кем она прожила сорок лет, или тот, кто двадцать лет водил её за нос?
— Я всё объясню, — снова начал Никифор Кузьмич.
— Объяснишь? — Нина Михайловна покачала головой. — А что тут объяснять? Двадцать лет лжи. Двадцать лет... У тебя дочь. Взрослая дочь. А я... я для тебя кто?
Клавдия Захаровна присела на краешек стула, явно наслаждаясь происходящим:
— Вот и я про то же. Кто ты ему? Жена, которая детей не родила? А у него своя кровиночка растёт...
Никифор Кузьмич резко развернулся к матери:
— Ты специально это подстроила! Всё спланировала! Знала, что Настя позвонит про выступление, караулила телефон...
— А что такого? — она пожала плечами. — Сколько можно жить во лжи? Я, может, внучку хочу увидеть перед...
— Перед чем, мама? — он прищурился. — Перед тем, как окончательно разрушишь мою семью?
Семью. Это слово резануло Нину Михайловну по живому.
— Семью? — она медленно поднялась. — У тебя, оказывается, две семьи. И я даже не знаю, какая из них настоящая.
— Нина...
— Нет, погоди. Давай разберёмся. — Она провела рукой по лицу, словно стирая невидимую паутину. — Двадцать лет назад ты узнал, что у тебя есть дочь. И что ты сделал? Начал скрывать это от меня. Ездить к ней тайком. Отправлять деньги...
— Я не хотел причинять тебе боль.
— Боль?! — она почти выкрикнула это слово. — А сейчас, значит, не больно? Когда я узнаю, что человек, которому я верила... с которым мечтала о детях... всё это время...
Она не смогла закончить фразу. В горле стоял комок.
Клавдия Захаровна встала, поправила платье:
— Ну что ж, правда наконец вышла наружу. Может, теперь все займут свои места? Ты, Никифор, перестанешь прятаться и признаешь свою дочь. А ты Нина...
— Что я? — Нина Михайловна вдруг почувствовала удивительное спокойствие. — Что я должна сделать? Уйти? Освободить место?
Она обвела взглядом кухню. Сколько лет она провела здесь? Сколько завтраков приготовила? Сколько вечеров прождала мужа из его "командировок"?
— Знаете, Клавдия Захаровна, — её голос звучал непривычно ровно, — все эти годы вы пытались доказать, что я плохая жена. Что я не достойна вашего сына. А сейчас... сейчас я думаю — может, вы правы?
— Нина, не надо, — Никифор Кузьмич шагнул к ней.
— Постой. Дай договорить. — Она подняла руку, останавливая его. — Я правда плохая жена. Потому что хорошая жена должна знать своего мужа. А я... я, оказывается, совсем тебя не знала.
Нина Михайловна медленно опустилась на стул. Цветастый фартук, который она всё ещё не сняла, теперь казался неуместным маскарадным костюмом. Сорок лет она играла роль примерной жены, а оказалось — всё это время была дублёршей.
В голове у Нины Михайловны крутились обрывки воспоминаний.
Вот они с Никифором гуляют по городскому саду — молодые, влюблённые. Вот она впервые переступает порог этой квартиры невестой. Вот бессонные ночи, когда она ждала его из командировок...
Командировки.
Теперь всё обретало новый смысл. Каждая поездка, каждый поздний звонок, каждая его задумчивость после возвращения — всё складывалось в чёткую картину.
— Почему ты мне не сказал? — её голос звучал глухо, будто из-под воды. — Сразу, как узнал о дочери. Почему?
Никифор Кузьмич опустился перед ней на колени:
— Я боялся всё разрушить...
— Трус, — вдруг выдохнула Клавдия Захаровна. — Весь в отца. Тот тоже всю жизнь прятался, юлил...
Нина Михайловна подняла голову:
— А вы, значит, самая смелая? Двадцать лет молчали, а теперь решили правду открыть? Почему именно сейчас?
Что-то в её тоне заставило свекровь насторожиться.
— А что такого? Имею право. Я же мать.
— Мать... — Нина Михайловна горько усмехнулась. — Которая пять лет назад узнала о внучке и решила использовать это как козырь? Придержать для особого случая?
— А знаете, что самое страшное? — продолжила Нина Михайловна. — Не то, что у мужа есть дочь. Не то, что он скрывал это. А то, что вы... вы использовали ребёнка как оружие. Собственную внучку...
— Настенька не знает, — вдруг глухо произнёс Никифор Кузьмич. — Не знает, что я женат.
Это признание упало как камень в воду.
— Что? — Нина Михайловна обернулась к мужу.
— Её мать... Она сказала Насте, что мы давно расстались. Что я живу один.
— Прекрасно, — Нина Михайловна рассмеялась каким-то странным, сухим смехом. — Просто прекрасно. Значит, я для неё вообще не существую?
Клавдия Захаровна прищурилась:
— А что ты хотела? Чтобы он тебя с собой таскал? "Здравствуй, Настенька, а это моя настоящая жена, с которой я живу уже сорок лет, пока твоя мать думала, что я один..."
— Мама! — Никифор Кузьмич стукнул кулаком по столу. — Хватит!
Но Клавдию Захаровну уже несло:
— А что хватит? Думаешь, я не видела, как ты мучаешься? Как фотографии Настины прячешь? Как по телефону с ней шёпотом разговариваешь? А я молчала. Всё думала — может, наконец решишься, скажешь правду. И той, и этой...
— Вы же этого и добивались, — вдруг тихо сказала Нина Михайловна. — Чтобы он мучился. Чтобы чувствовал себя виноватым. И перед дочерью, и передо мной.
В её голосе звучало странное спокойствие.
— А знаете что? — она поднялась со стула. — Я даже благодарна вам.
— Что? — Клавдия Захаровна опешила.
— Благодарна. За то, что наконец-то показали мне правду. Всю, без прикрас. И про мужа, и про себя...
Она повернулась к Никифору:
— Как она? Настя? Похожа на тебя?
Никифор растерянно моргнул:
— Нина...
— Нет, правда. Расскажи. Я хочу знать. Имею право, наверное? Хоть сейчас...
Он посмотрел на неё с каким-то болезненным удивлением:
— Она... она любит математику. Как я в молодости. И близорукая — тоже в меня.
В кухне повисла тяжёлая тишина.
— Знаете что, — Нина Михайловна медленно развязала фартук. — Я, пожалуй, пройдусь. Мне нужно... подумать.
— Нина! — Никифор дёрнулся к ней.
— Нет, — она остановила его жестом. — Не надо. Сейчас... сейчас не надо.
Она аккуратно повесила фартук на крючок. Сколько лет она вешала его здесь? Сорок? Больше?
— Я скоро вернусь, — сказала она, не глядя ни на кого. — Просто... мне нужно время.
Почему-то эти простые слова прозвучали страшнее любых упрёков.
Когда за Ниной Михайловной закрылась дверь, Никифор Кузьмич тяжело опустился на стул:
— Что же ты наделала, мама?
Клавдия Захаровна дёрнула плечом:
— А что я наделала? Правду сказала. Сколько можно было молчать?
— Правду? — он посмотрел на мать с какой-то новой горечью. — Ты не правду сказала. Ты просто... просто решила всё разрушить.
В его голосе звучало что-то такое, отчего Клавдия Захаровна впервые почувствовала неуверенность:
— Я о тебе думала! О Насте! Она имеет право знать...
— О себе ты думала! — он вдруг повысил голос. — Всегда только о себе и думала. Сорок лет пыталась разрушить мой брак.
Он замолчал на мгновение, словно собираясь с мыслями:
— А знаешь, что самое страшное? Ты даже не понимаешь, что натворила. Думаешь, теперь всё будет по-твоему? Я брошу Нину, будем с Настей видеться...
— А разве не так должно быть? — она подалась вперёд. — Разве не этого ты хотел?
— Чего я хотел? — он горько усмехнулся. — Я хотел сохранить хоть что-то. Хоть какое-то подобие нормальной жизни. Да, я виноват. Перед Ниной — что столько лет скрывал. Перед Настей — что не нашёл в себе смелости сказать правду...
Он поднялся, подошёл к окну:
— Но ты... ты же всё разрушила. Одним махом.
Клавдия Захаровна вдруг осела на стуле, словно из неё выпустили весь воздух.
— Я не хотела... — прошептала она. — Я просто...
— Просто что? — он обернулся к ней. — Просто решила, что имеешь право распоряжаться чужими жизнями? Моей? Нины? Насти?
В коридоре послышались шаги.
Нина Михайловна стояла в дверях кухни. В руках она держала свою сумку.
— Возьми трубку, — сказала она, глядя на мужа. — Настя наверняка перезвонит. Нельзя оставлять её в неведении.
Никифор растерянно посмотрел на жену:
— Ты...
— Да, я слышала. Почти всё, — она прошла на кухню и села за стол. — И знаешь что? Наверное, хватит уже недомолвок. Пора каждому узнать правду.
Клавдия Захаровна вскинулась:
— Какую ещё правду?
— Самую простую, — Нина Михайловна расправила плечи. — О том, что у отца есть жена.
Она произнесла это спокойно, без дрожи в голосе.
— Ты это серьёзно? — Никифор смотрел на неё с изумлением.
— А разве у нас есть выбор? — она пожала плечами. — Или ты хочешь и дальше жить во лжи? Прятаться? Бояться каждого звонка?
— Но как... — он запнулся. — Как ты можешь так спокойно об этом говорить?
— Спокойно? — она невесело усмехнулась. — Нет, не спокойно. Мне больно. И обидно. И страшно. Но знаешь что? Я вдруг поняла: наша ложь делает больно не только нам.
Телефон на столе снова зазвонил.
Все трое замерли, глядя на экран, где высветилось "Настя".
— Возьми трубку, — повторила Нина Михайловна. — И скажи ей... скажи, что ты её любишь. Что всегда любил. И что готов наконец-то рассказать ей всю правду.
Никифор медленно протянул руку к телефону. Взял его, посмотрел на экран.
— А если она...
— Не надо "если", — тихо сказала Нина Михайловна. — Просто сделай то, что должен был сделать давно.
Он нажал кнопку ответа:
— Настя? Да, прости за тот разговор... Нет, ничего страшного не случилось. Просто... нам нужно поговорить.
***
Когда он закончил разговор, в кухне повисла странная тишина. Не тяжёлая, как раньше, а какая-то... выжидающая.
— Она хочет нас видеть, — наконец произнёс он. — Сказала, что давно чувствовала: что-то не так. Почему отец всегда такой напряжённый, почему избегает разговоров о своей жизни...
— Она умная девочка, — негромко сказала Нина Михайловна. — В отца.
Никифор поднял на неё глаза:
— Ты правда поедешь со мной?
— А у меня есть выбор? — она слабо улыбнулась. — Сорок лет вместе прожили. Нельзя всё перечеркнуть из-за того, что случилось в прошлом.
Клавдия Захаровна вдруг всхлипнула:
— А я думала...
— Что я уйду? — Нина Михайловна покачала головой. — Что брошу всё и уйду, оставив вам чистое поле для манёвра?
— Я не хотела...
— Нет, хотели, — она посмотрела на свекровь внимательно. — Сорок лет хотели. А получилось... получилось совсем другое.
Выходя из кухни, она обернулась:
— И знаете что? Может, оно и к лучшему, что всё так вышло. По крайней мере, теперь не нужно больше притворяться.
Клавдия Захаровна и Никифор остались сидеть на кухне. Впервые за много лет между ними не было недосказанности.
— Прости меня, сынок, — тихо произнесла Клавдия Захаровна. — Я думала...
— Я знаю, мама, — он взял её за руку. — Я тоже много чего думал. А оказалось — надо было просто сказать правду.
За окном летний вечер медленно опускался на город.
В этой квартире начиналась новая жизнь. Жизнь без тайн и недомолвок. Жизнь, в которой правда, пусть и горькая, оказалась лучше самой сладкой лжи.
Впереди их ждала встреча с Настей, множество трудных разговоров и, возможно, непростых моментов. Но сейчас, в эту минуту, все трое чувствовали странное облегчение. Словно тяжёлый груз, который они носили столько лет, наконец упал с плеч.
Этот рассказ в центре внимания читателей
Радуюсь каждому, кто подписался на мой канал "Радость и слезы"! Спасибо, что вы со мной!