Принц, чьё появление стоило жизни матери, получил в наследство не трон, а родовое проклятие Габсбургов. Из-за династических амбиций своих предков, он стал ошибкой природы в пурпуре и бархате.
***
8 июля 1545 года Испания ликовала, празднуя рождение будущего правителя, сына Филиппа Испанского и Марии Мануэлы Португальской, которого назвали Карлосом. Дедом новорожденного по отцовской линии, был император Карл V, правящий король Испании.
Но спустя всего четыре дня пришла пора горевать: молодая мать Карлоса не вынесла последствий родов и завершила свой жизненный путь (не без деятельного участия врачей). О краткой жизни Марии Мануэлы можно прочитать в статье, ссылку на которую я размещу в конце этой истории.
Император Карл V рассудил: «Бог дал, Бог взял. Наследник жив — и в этом милость».
Семя, посеянное в вырождающейся почве
Карлос стал плодом давней стратегии Габсбургов — браков между ближайшими родственниками ради сохранения «чистоты крови» и владений. Его генеалогическое древо напоминало спутанную виноградную лозу: родители были двоюродными братом и сестрой, а количество его прапрародителей было вдвое меньше, чем у любого простолюдина. В результате ребёнок родился хилым, с заметной разницей в длине ног и кривым позвоночником.
Когда Карлос подрос в нем обнаружились, помимо физических недостатков, прочие неприятные особенности. Например, разговаривать он стал лишь ближе к пяти годам. Вдобавок мальчик был склонен к вспышкам ярости и истерикам. Как бы не старались его воспитатели и учителя в нем быстро развивались лишь отрицательные стороны характера и пугающие окружающих жестокие наклонности.
Вдобавок Филипп практически не принимал участия в воспитании отпрыска, предпочитая помогать своему отцу императору Карлу V в управлении государством. Затем, в 1554 году Филипп и вовсе женился на королеве Марии Тюдор и большую часть времени находился в Англии.
Воспитанием подрастающего сына Филиппа занимались его тетки по отцовской линии, Мария и Хуана, но только до той поры пока их не выдали замуж в 1548 и 1552 годах соответственно.
Филипп, погружённый в государственные дела и долгие отъезды, видел сына урывками. Их редкие встречи были пронизаны придворным церемониалом.
— Папа, посмотри, как я могу! — кричал шестилетний Карлос, пытаясь пнуть собаку.
Филипп, не отрываясь от депеши из Фландрии, произнёс, не глядя на сына:
— Инфант должен уметь владеть собой. Отведите его к гувернёрам.
Что выросло, то выросло
Как уж там воспитывали Карлоса его юные тетушки мы не узнаем, но вот придворные постоянно отмечали избалованность мальчика и его любовь добиваться своего истериками.
Филипп назначал своему сыну видных наставников (например, генерала и высокопоставленного священнослужителя), которые должны были привить ему качества будущего правителя.
Однако воспитатели дона Карлоса писали его отцу лишь о склонности подопечного к жестокости и вспышках ярости. Однажды, получив доклад об очередной выходке, Филипп, как записал его секретарь, вздохнул и сказал: «Dios lo dio, Dios lo cure» («Бог дал его, Бог и излечит»). Некоторые историки, вроде Джеффри Паркера, видят в этой фразе не столько веру, сколько глухое отчаяние и отстранённость.
Сохранились многочисленные свидетельства крайне жестокого обращения Карлоса с животными. Доставалось от отпрыска монархов и прислуге: Карлос очень любил «награждать» оплеухами своих подданных за малейший проступок вызывавший его гнев. Венецианский посол Джироламо Соранцо считал Карлоса «уродливым и отвратительным». Другой венецианец, Паоло Тиеполо, писал: «Он не хотел ни учиться, ни заниматься физическими упражнениями, а только вредить другим».
«Украденная» отцом невеста
Карлос был обручен со своей ровесницей Елизаветой Валуа, старшей дочерью короля Франции Генриха II и Екатерины Медичи. Елизавета была красива, прекрасно воспитана и отличалась добрым нравом. То есть являлась полной противоположностью взбалмошного и жестокого Карлоса.
Однако случилось неожиданное: Филипп, женатый в то время во второй раз на Марии Тюдор, овдовел. Вскоре ко французскому двору прибыл испанский вельможа с двумя неожиданными новостями: во-первых о расторжении помолвки Елизаветы с Карлосом, а во-вторых с предложением выдать Елизавету за овдовевшего Филиппа II.
Французские монархи задумались. Брак с представителем испанской короны был необходим, но Филипп был на восемнадцать лет старше Елизаветы, к тому же отличался суровым, неуступчивым характером. Однако о Карлосе ходили такие пугающие слухи, что король с королевой обычно редко находившие взаимопонимание в этот раз сошлись во мнении о том, что брак с Филиппом для их дочери предпочтительнее.
В 1559 году, после бракосочетания по доверенности с королем Испании, 14-летняя Елизавета навсегда покинула Францию, к своему 43-летнему мужу.
Дон Карлос посчитал решение Филиппа жениться на его невесте унизительным личным предательством. Говорили, узнав новость, он ворвался в покои отца.
— Вы украли у меня мою жену! — закричал принц, его искривлённое плечо дергалось от ярости.
Филипп, оставаясь подчёркнуто спокойным, поднял глаза от бумаг:
— Я подарил Испании королеву. Вы получите другую. Государство не терпит детских обид, Карлос.
Обделенному женой принцу предложили на выбор трех других знатных невест. В 1564 году из них была избрана Анна Австрийская, дочь императора Священной Римской империи Максимилиана II и Марии Испанской (кстати, родной сестры Филиппа II).
Но и тут, когда, казалось, все было уже решено, венценосный отец Карлоса постоянно находил поводы, чтобы отложить свадьбу сына, к немалой досаде последнего. И Филиппа можно отлично понять, ведь ему постоянно доносили о «странных и жестоких забавах» принца, о его угрозах в адрес отца и — что особенно пугало — о контактах с недовольными дворянами в мятежных Нидерландах.
Два пролета вниз головой
И все-таки, несмотря на свои странности в поведении, повзрослевший Карлос не был невменяемым. К тому же он оставался единственным сыном своего отца. Поэтому в возрасте 15 лет Карлос официально был признан наследником кастильского престола, а в 18 лет еще и наследником Арагонской короны.
Отец все еще надеялся на то, что его отпрыск может стать лучшей версией себя и с этой целью отправил его учиться в университет Алькала-де-Энарес.
Об особых успехах в обучении принца говорить не приходилось. Зато именно во время обучения 17-летний Карлос, якобы, воспылал чувством к какой-то девушке и вечером, возвращаясь от возлюбленной (по другой версии, погнавшись за ней) он упал с лестницы и сильно повредил себе голову. Травма полученная им была очень серьезна и могла привести к преждевременной кончине. Все, включая встревоженного короля, ринулись спасать потенциального наследника престола: молились, постились, служили мессы и даже привезли мощи одного монаха из ближайшего монастыря и уложили их к больному в постель. Все было тщетно! Но все изменил талантливый врач Андреас Везалий, рискнувший провести чрезвычайно опасную операцию, которая спасла жизнь Карлоса.
Вот только отдаленные последствия этого спасения никто не мог предугадать. Поправившийся Карлос и раньше отличался странностями, а после травмы и операции стал совершенно непредсказуем и опасен. Как писал современник: «Тело исцелилось, рассудок же сделался ещё мрачнее».
Любовь к мачехе и ненависть к отцу
Словно всех вышеуказанных злоключений было мало, дон Карлос продолжал страдать еще и от безнадежной влюбленности: прежняя невеста стала его мачехой и королевой — неприкосновенной и бесконечно далёкой.
Рядом с ней он преображался: заказывал для неё музыкантов, пытался читать стихи, которые она любила, и часами мог сидеть молча, глядя на неё с обожанием. Она, в свою очередь, видя его мучения, заступалась за него перед королём, смягчая наказания. Это лишь подпитывало его чувство, превращая его в тихую, безнадёжную одержимость.
Чем сильнее он любил Елизавету, тем более люто ненавидел Филиппа. Король был не просто соперником; он был грабителем, похитившим у него нареченную. Вероятно, именно эта ненависть стала движущей силой всех последующих безумств.
Даже его знаменитая жестокость к окружению, по мнению некоторых историков, могла быть извращённой реакцией на собственную неполноценность рядом с идеалом, воплощённым в мачехе. Он бил слуг, которые, как ему казалось, смотрели на него с насмешкой — той самой, которую он читал в глазах всего мира, кроме неё.
Елизавета оказалась в центре этого смертельного конфликта, сама того не желая. Она часто выступала миротворцем между отцом и сыном, но каждый её добрый жест в сторону пасынка ревниво фиксировался окружением Филиппа и, возможно, самим королём. Существует теория, что именно опасения за репутацию молодой королевы и слухи о «нездоровой привязанности» принца стали одной из тайных, но весомых причин окончательного устранения Карлоса. Филипп не мог допустить, чтобы тень скандала пала на его жену и престол.
Ко всему прочему Карлос с годами все больше жаждал власти. При дворе ходили слухи, что он планировал бежать в Нидерланды и провозгласить себя королём при поддержке борющихся с властью Филиппа II фламандских повстанцев. Впрочем, в настоящее время большинство историков считают, что Карлос был неспособен на такие интриги.
Подтверждением этих выводов служит следующая история: решив доверить сыну руководящую роль Филипп назначил его председателем Государственного совета в 1567 году. Но надежды отца на то, что его единственный сын образумится и займется государственными делами не оправдались: Карлоса не интересовали заседания Совета и решаемые на нем вопросы. Он лишь дерзил высокопоставленным лицам и насмехался над распоряжениями короля.
Все эти обстоятельства закономерно привели Филиппа к выводу, что его сыну нельзя доверять ни жену, ни страну. Поэтому король нарушил собственное прежнее обещание и назначил губернатором Нидерландов не Карлоса, а своего верного советника герцога Альбу. Эта новость вызвала в принце такой порыв гнева, что он даже собирался напасть на герцога, но был остановлен.
Обозленный Карлос, по некоторым свидетельствам (возможно, преувеличенным его врагами), стал открыто говорить о бегстве к мятежникам. Осенью того же года он попытался вовлечь в свои планы сводного дядю, Хуана Австрийского.
— Дядя, дайте мне денег и людей. Я уплыву во Фландрию и стану своим для тех, кого угнетает мой отец! — страстно шептал Карлос.
— Ваше Высочество, вы говорите об измене. Я служу королю и Испании.
—Тогда вы мне не дядя! — завопил Карлос и, выхватив пистолет, нажал на курок.
Щелчок.
К счастью, слуга Карлоса, поняв к чему идет дело, успел разрядить пистолет хозяина.
Тогда обезумевший от ярости Карлос напал на Хуана с голыми руками.
Этот эпизод переполнил чашу терпения венценосного отца дона Карлоса.
В ночь на 17 января 1568 года в покои принца вошёл сам Филипп II. Не в расшитом камзоле, а в полных латах, в сопровождении вооружённой стражи.
— Сеньор, — голос короля был металлическим, без тени тепла. — Вы арестованы за деяния, угрожающие спокойствию королевств.
Карлос, в ночной рубахе, отпрянул к кровати:
— Вы не смеете! Я — ваш сын! Я — наследник!
— Вы — моё наибольшее наказание, — прозвучал в ответ леденящий приговор. — И отныне вы — ничто.
У принца изъяли его бумаги, оружие, а затем заколотили окна в покоях. Карлос выкрикивал, что покончит с собой, поэтому у него забрали все острые предметы. Так началось заточение единственного наследника Филиппа II.
Загадочная смерть и «чёрная легенда»
Шесть месяцев заточения истощили принца. Он то объявлял голодовку, то объедался до рвоты.
24 июля 1568 года дон Карлос умер. Его тело нашли с остатками несъеденной еды — возможно, он отравился, а возможно, свела в могилу болезнь, усугублённая нервным расстройством.
Филипп не стал оправдываться. Но молчание короля стало плодородной почвой для «Чёрной легенды». Во враждебных Нидерландах сразу заговорили, что отец приказал отравить сына, и эта версия, подхваченная Шиллером и Верди, на века определила образ Филиппа как кровавого тирана.
Современная историческая наука снимает с Филиппа прямые обвинения в убийстве. Но его трагедия от этого не становится меньше. Возможно, он и не любил Карлоса как сына — как можно любить живое воплощение родового проклятия и политического краха? Но он пытался управлять им, перевоспитать его. И проиграл. Карлос стал жертвой не только генетического рока, но и той безжалостной системы абсолютной власти, где человек — даже сын короля — лишь пешка в династической игре. Его короткая, исковерканная жизнь — это приговор не столько жестокости отца, сколько эпохе, где государственный интерес был железным законом, ломавшим самые крепкие, а уж тем более — самые хрупкие умы и сердца.
Благодарю за прочтение!
Подписка и лайк радуют автора. Спасибо всем неравнодушным!
О судьбе матери дона Карлоса можно прочесть в этой статье: