Зовите его Измаил. Молодого школьного учителя, взявшего на вооружение отличный способ борьбы с ипохондрией - отправиться в плавание, записавшись матросом на какой-нибудь корабль. "Это заменяет мне пулю и пистолет."
Поскольку Измаил живёт в 19-м веке в Новой Англии, ничего удивительного, что в этот раз он решает выбрать для своего исцеляющего трипа китобойное судно. Китобойный промысел поставлял такие важные продукты викторианского быта как китовый жир (шедший, например, на свечи и смазку для деталей машин), или китовый ус, использовавшийся как крепкие и гибкие волокна во всех тех случаях, где теперь мы использовали бы пластик (ну и для корсетов). Недооцененному величию китобойного промысла Измаил посвятил целую главу.
Готовим коктейль Китовый жир (твист на Дарк и сторми) на основе рома, лучшего напитка для моряков с тех пор, как научились добывать сахар из тростника: в шейкере со льдом смешать 30 мл темного рома, 20 мл светлого, 20 мл лаймового сока, 10 мл имбирного сиропа, вылить в высокий стакан, наполненный льдом, и долить имбирным элем до верха.
Вообще, Измаил изумительный, дистиллированный, патентованный душнила. Гранд-душнила. С таким же непревзойденным чувством юмора. Читать историю о том, как ему не нашлось свободного номера в гостинице в Нантакете, и пришлось ночевать в одном номере и в одной кровати со свирепым дикарём с островов, как он этого не хотел и как надеялся выспаться на лавке на ресепшене, но там сквозило, то есть это место не было идеально расположено по отношению к источнику тепла зимой и к воздушным потокам летом, ну, вы поняли, это не было his spot...
И он в итоге пошел в номер, и они в итоге спали в одной кровати и подружились, потому что дикарь, Квикег, оказался отличный парень, хоть и принц людоедов, торгующий вялеными человечьими головами и татуированный как ящерица.
Не менее увлекательно и подробно описан найм друзей на китобойное судно Пекод, потерявшее рядом с японскими островами три мачты и ногу капитана. Капитана Ахава. О, это интересный персонаж, один из тех, на ком держится вся романтическая литература. Одержимый местью. Местью кашалоту, которого он со своей командой хотел убить ради свечек и смазки, а тот взял да и откусил ему ногу, негодное животное. И вот на это исчадие ада охотится теперь Ахав.
Казалось бы, как найти обычного кашалота в мировом океане?
Если Мандельштам заснул над списком кораблей в Илиаде, то всякий читающий Моби Дика рискует не меньшим, добравшись до главы Цетология с перечнем китов)
Но кит Ахава не обычный. Во-первых, он белый. Во-вторых, морда его перекошена. В-третьих, в нем застряло множество обломков гарпунов (!) По причине исключительно дьявольской своей сущности этот кит не любит людей. И у этого морского дьявола, или бога, кому как, есть имя. Его зовут Моби Дик. Если послушать проповедь отца Мэплза в Нантакете, который очень художественно пересказывает историю об Ионе и ките, то кит это всё-таки бог. В любом случае, этот кит был притчей во языцех, воплощением непреодолимых сил природы. Он был всюду и всегда выживал. Идеальный убийца, больше, чем тот, кто в Цетологии определен под этим именем. С другой стороны, если уж говорить об убийцах, "имя этого кита не может не вызвать протеста своей неопределенностью. Ибо все мы, и на суше, и на море, убийцы, включая бонапартов и акул." Достойная схватка двух идеальных убийц - человека и кашалота.
Когда Старбек возражает Ахаву, что мстить бессловесной твари за ее инстинктивную жестокость это богохульство, Ахав возражает: "Все видимые предметы – только картонные маски. Но в каждом явлении – в живых поступках, в открытых делах – проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. И если ты должен разить, рази через эту маску! Как иначе может узник выбраться на волю, если не прорвавшись сквозь стены своей темницы? Белый Кит для меня – это стена, воздвигнутая прямо передо мною."
Я открыта для дискуссии, но для меня это звучит как заявка на битву с богом, с его замыслом, с его планом для человека вообще или, как минимум, для Ахава.
Впрочем, у Измаила другая точка зрения на причину ужаса и ненависти, которые вызывает в людях белый кит: "все дело тут в том, что белизна в сущности не цвет, а видимое отсутствие всякого цвета, и оттого так немы и одновременно многозначительны для нас широкие заснеженные пространства – всецветная бесцветность безбожия, которое не по силам человеку? Если же мы припомним другую теорию натурфилософов, согласно которой все земные краски, все разноцветные эмблемы и гербы величия и красоты, нежные тона небес и кущ на закате и позлащенный бархат бабочек, и пушистые, как бабочки, щеки юных девушек – все это лишь изощренный обман, свойства, не присущие явлениям, а нанесенные на них извне; и, стало быть, вся наша обожествленная Природа намалевана, как последняя потаскушка, чьи соблазны скрывают под собой лишь могильный склеп; если мы припомним вслед за этим, что само таинственное косметическое средство, которое дает природе все ее тона и оттенки – сам по себе свет в его великой сущности неизменно остается белым и бесцветным и что, падая на материю не через посредство посторонних сил, а прямо, он все предметы, даже тюльпаны и розы, окрасил бы своим собственным несуществующим цветом – если представить себе все это, то мир раскинется перед нами прокаженным паралитиком; и подобно упрямым путешественникам по Лапландии, которые отказываются надеть цветные очки, жалкий безбожник ослепнет при виде величественного белого покрова, затянувшего все вокруг него." Иными словами, как цвет - это особенность нашего восприятия света, так и разумное начало за той картонной маской реальности - это лишь особенность нашего восприятия жизни. Нам тяжело воспринять мир бессмысленным в той же степени, что и бесцветным.
Возможно, эти точки зрения не так уж противоположны, потому что безликая и безразличная природа проявляет себя так же, как непостижимый и безразличный бог.
С кем борется тогда Ахав как не с самим собой, ведь чем он в таком случае отличается от белого кита? Такая же временная складка бытия на материи реальности. Круги на воде.
Неопределенность положения кита в метафизической картине мира подчеркивается постоянным сравнением его и его частей с различными философами.Причем Мелвилл, столь расположенный к философствованию сам, явно не расположен к чужим философским системам и не теряет возможности уколоть соперников:
"Если прежде «Пекод» круто кренился в сторону кашалотовой головы, то теперь с другой головой в виде противовеса он снова выровнял осадку; хотя и сейчас, как вы легко себе представите, приходилось ему довольно тяжко. Так, если вы подвесите с одного борта голову Локка, вас сразу на одну сторону и перетянет, но подвесьте с другого борта голову Канта – и вы снова выровняетесь, хоть вам и будет изрядно тяжело. Некоторые умы так всю жизнь и балансируют. Эх, глупцы, глупцы, да вышвырните вы за борт это двуглавое бремя, то-то легко и просто будет вам плыть своим курсом."
"Можно припомнить один только конец еще слаще этого – восхитительную смерть некоего бортника из Огайо, который искал мед в дупле и нашел там его такое море разливанное, что, перегнувшись, сам туда свалился и умер, затянутый медвяной трясиной и медом же набальзамированный. А сколько народу завязло вот таким же образом в медовых сотах Платона и обрело в них свою сладкую смерть?"
То, что пропагандирует Мелвилл, можно назвать пантеизмом, он сам так и называет пару раз, и он чувствуется во всех размышлениях Измаила, просачиваясь через его горький сарказм. Вот мы наблюдаем за смертью старого кашалота, и нет для автора здесь разницы между человеком, кораблем или китом, все это проявления общего духа, столь безжалостные друг к другу, словно во сне перетягивающие одеяло бытия на себя: "Но не было жалости для него. Пусть он стар, пусть однорук, пусть слеп – все равно он должен умереть, все равно он будет зарезан, чтобы было чем освещать веселые свадебные пиршества и прочие увеселения человека, а также чтобы лить свет во храмах, где проповедуют безоговорочный мир между всем живущим."
Квикег в этом чудесном пантеоне выступает олицетворением человека. Не только потому, что он смел и силен, и сам решает, когда умирать.
Ему свойственна особая "дикарская" мудрость, он как одно из воплощений пантеистского представления Мелвилла об общей душе всего мира. А татуировки, которыми он покрыт, были нанесены рукой умершего пророка, "который в иероглифических знаках записал у Квикега на теле всю космогоническую теорию вместе с мистическим трактатом об искусстве познания истины; так что и собственная особа Квикега была неразрешенной загадкой, чудесной книгой в одном томе, тайны которой даже сам он не умел разгадать".
Что такое люди как не неразрешимые загадки, на время встречающиеся друг с другом как встречается Пекод в мировом океане с другими кораблями, а затем отправляющиеся - каждый навстречу своей судьбе, в конечном итоге пересекая границу моря и неба.
Это история во всех смыслах изумительная, интересная, смешная, трогательная как ее рассказчик. Глубокая и эпичная одновременно, как сам океан.
В качестве дополнительных материалов мне бы хотелось сопроводить ее начиткой на английском, организованной Филипом Хором, автором книги Левиафан, или кит
Для каждой главы свой чтец. Например, Стивен Фрай читает главу, в которой Измаил и Квикег побратались после того, как разделили кровать, а Хью Фернли Виттингстол читает про употребление кита в пищу (кто не смотрел его прекрасные шоу про еду и фермерство, очень рекомендую).
Также я случайно набрела на прекрасную авторскую песню про Квикега и его гроб, вдохновленную, очевидно, саундтреком Нила Янга к Мертвецу. Кажется, все просмотры у этого видео мои, оно меня просто загипнотизировало)
https://vkvideo.ru/video-160234054_456239032
...