В доме пахло валерьянкой и старостью. Тётя Вера умерла во вторник, когда за окном моросил мелкий дождь, а на кухне надрывно гудел старый холодильник "ЗИЛ". Последние десять лет она жила одна в трёхкомнатной квартире на Чистых прудах, собирала фарфоровых собачек и писала письма давно умершему мужу. Каждое воскресенье она доставала старую шкатулку, пахнущую лавандой и временем, перебирала пожелтевшие конверты, и её морщинистые пальцы дрожали, когда она выводила: "Милый мой Костенька..."
Квартира хранила следы прожитой жизни: вытертый ковёр, по которому когда-то бегали маленькие племянники, бархатные портьеры с выцветшими узорами, старое пианино "Красный Октябрь", на котором Павлуша разучивал гаммы. В серванте, за стеклом, выстроились фарфоровые собачки – целая армия молчаливых хранителей памяти. Каждая фигурка имела свою историю: болонка с голубым бантом – подарок мужа на первую годовщину свадьбы, важный дог – привезён из Ленинграда сестрой, маленький пекинес – куплен на последнюю пенсию…
На подоконнике стояли засохшие фиалки – тётя Вера всё забывала их поливать в последнее время. В углу примостился старый торшер с потёртым абажуром, под которым она любила вязать по вечерам. На стене тикали часы с кукушкой – подарок сестры на новоселье, теперь они давно уже не куковали, но тётя Вера не позволяла их снять. В спальне на комоде лежала стопка старых пластинок – Вертинский, Шульженко, Утёсов – и потрёпанный альбом с семейными фотографиями, который она часто перелистывала перед сном.
***
Ирина приехала первой. Села в потёртое кресло, достала сигареты. Руки дрожали. Она помнила это кресло другим – когда-то зелёным, пахнущим свежей обивкой. Тётя Вера сидела в нём по вечерам, читала им сказки. Теперь кресло выцвело до неопределённого цвета, как и все воспоминания. Последний раз она была здесь полгода назад – забежала на пять минут, торопилась на важную встречу. Тётя тогда суетилась, пыталась накормить её пирожками, а она всё отнекивалась – "Некогда, тётя Вера, в другой раз"...
В коридоре зазвенели ключи – явился братец Павел, успешный юрист в дорогом костюме. Они не виделись три года, с похорон матери. От него пахло дорогим парфюмом и чужой, непонятной жизнью. Ирина помнила другого Пашу – взъерошенного мальчишку, который прятал в карманах стеклянные шарики и конфетные фантики, который защищал её от дворовых хулиганов и делился последней конфетой.
– А ты всё такая же, – бросил он вместо приветствия, – только морщин прибавилось. И сигареты всё те же – "Ява".
– А ты всё такой же хам, – парировала Ирина, стряхивая пепел в старую чашку с отколотой ручкой. – Только костюм теперь дороже. И часы, наверное, уже не китайские?
Павел прошёлся по комнате, рассматривая пожелтевшие фотографии на стенах. Вот они все вместе на даче – тётя Вера в ситцевом платье поливает георгины, мама развешивает бельё, маленькая Ирина плетёт венок из одуванчиков, а Паша гоняется за соседским котом. Вот новогодний праздник – ёлка до потолка, серпантин, конфетти в волосах, и все такие счастливые, живые... Когда же всё изменилось? Когда они перестали быть семьёй и превратились в чужих людей, связанных только документами и воспоминаниями?
Павел вспомнил, как тётя Вера учила его печь пирожки с яблоками. Он был совсем маленький, едва доставал до стола, но она ставила его на табуретку и учила раскатывать тесто. "Вот так, осторожно, - приговаривала она, - не спеши, тесто любит ласковые руки". А потом они пили чай с горячими пирожками, и тётя рассказывала истории о том, как познакомилась с дядей Костей на танцах в парке Горького. Ирина сидела рядом, болтала ногами и просила: "А расскажи ещё!"
Остановился у серванта с коллекцией фарфоровых собачек. Каждая сидела на своём месте – тётя Вера располагала их по размеру, от крошечного чихуахуа до величественного сенбернара. Она рассказывала каждому гостю историю каждой фигурки, словно представляла членов семьи.
– Надо же, сколько этого барахла накопила старуха, – он взял одну фигурку. – Небось, дорогой антиквариат. На аукционе за такое состояние отвалят...
– Положи на место, – голос Ирины дрогнул. – Тётя Вера ещё не остыла, а ты уже... Помнишь, как она тебе этого бульдога подарила? На выпускной. Сказала: "Будь таким же упорным".
– Что я? – перебил Павел. – Давай без этого твоего благородства. Ты же тоже не просто так примчалась. Думаешь, я не помню, как ты просила у неё денег на свой салон красоты? А теперь строишь из себя бескорыстную племянницу? Все мы хороши...
***
В прихожей снова зазвенели ключи. Вошла Марина Степановна, двоюродная сестра покойной, с папкой документов подмышкой. Она постарела с их последней встречи – волосы совсем седые, спина сгорбленная, но глаза – всё те же, внимательные, цепкие. От неё пахло лекарствами и какими-то травами – совсем как от тёти Веры в последние годы.
– Здравствуйте, голубчики, – она тяжело опустилась на диван. – Вот, принесла завещание. Вера Николаевна у меня его хранить просила. Сказала: "Как умру – сразу отдай, пока не передрались". Она ведь всё видела, всё понимала...
Павел мгновенно подобрался, как хищник перед прыжком. Ирина затушила сигарету. В воздухе повисло напряжение – почти осязаемое, густое, как перед грозой. Старые часы на стене отсчитывали секунды, словно судья перед вынесением приговора.
– И что там? – спросил он, пытаясь скрыть нетерпение. Но руки выдавали его – теребили дорогой галстук, мяли уголок конверта.
Марина Степановна достала бумаги, надела очки в старомодной оправе:
– Квартиру она завещала... детскому хоспису. А коллекцию собачек – музею фарфора.
Повисла тяжёлая тишина. Павел побагровел, желваки заходили на скулах:
– Что за бред? Это подделка! Я буду оспаривать! У меня связи, лучшие адвокаты... Она не могла так поступить с родной кровью!
– Оспаривай, – устало сказала Марина Степановна. – Только Вера всё по закону оформила. И нотариус подтвердит. И свидетели есть. Она же не вчера решила – год назад всё оформила, когда поняла, что болезнь серьёзная. И знаете что? Она плакала, когда подписывала. Не от болезни – от одиночества.
Ирина рассмеялась. Смех был горький, как полынь:
– А знаешь, Паша, она правильно сделала. Мы ведь только сейчас приехали, когда она умерла. А раньше? Когда болела? Когда одна была? Когда в больнице лежала? Где мы были?
– Не читай мне мораль! – рявкнул Павел. – Ты сама где была? В своём салоне? На Мальдивах? У меня хоть работа серьёзная, а ты...
– Там же, где и ты. Далеко. Думала о своём. Считала, что успею... Что вот закончу проект, вот решу проблемы, вот выплачу кредит – и тогда уже... А теперь поздно. Всё поздно.
Марина Степановна достала из сумки ещё один конверт:
– Вера Николаевна просила вам передать. Написала перед смертью. Я при ней была, когда она писала. Плакала...
В конверте было два листка, исписанных дрожащим почерком:
"Дорогие мои Ирочка и Павлуша! Простите старую дуру, но я так решила. Квартира пусть послужит тем, кому она нужнее. А вам она ни к чему – у каждого своё жильё есть. Собачек жалко разделять – они как семья, вместе должны быть.
Знаете, я вас обоих очень любила. И сейчас люблю. Помню, как маленькими были, ко мне прибегали. Ирочка стихи читала, Павлуша на пианино играл. А потом выросли, разлетелись. Я всё ждала, может, заглянете просто так, не ради наследства. Не дождалась.
Не сердитесь на меня. И друг на друга не сердитесь. Вы же родные. Последние из нашей семьи остались. Берегите друг друга. И простите меня за то, что так решила. Может, хоть теперь, когда ничего делить не придётся, сможете просто быть братом и сестрой..."
Ирина заплакала. Павел отвернулся к окну, сжал кулаки. За стеклом моросил всё тот же дождь, размывая очертания города, превращая его в акварельный рисунок. В отражении он вдруг увидел себя – маленького, в коротких штанишках, с разбитой коленкой. Тётя Вера дует на ранку, приговаривает: "Не плачь, солнышко, всё заживёт..."
– Я поеду, – сказал он глухо. – Дел много.
– Паша, подожди...
Но он уже хлопнул дверью. Ирина осталась сидеть в кресле, глядя на фотографию, где они все вместе – молодая тётя Вера, маленькие она и Павел, смеются, обнявшись. Когда они успели стать чужими? Когда потеряли то главное, что связывало их?
Они оба гнались за призраками успеха – дорогими машинами, престижными должностями, модными курортами. Копили деньги, строили карьеру, расширяли связи. А в это время тётя Вера сидела одна в своей квартире, перебирала фарфоровых собачек и писала письма в никуда.
***
Марина Степановна тихо собрала бумаги:
– Пойду я. Ключи оставьте, когда будете уходить. Да, и ещё... Вера просила передать: в шкатулке, в спальне, есть письма. Те, что она Константину писала все эти годы. Может, почитаете... Поймёте что-нибудь...
В опустевшей квартире было слышно, как капает вода из крана на кухне. Тикали старые часы – те самые, что отсчитывали минуты их детства. Фарфоровые собачки смотрели стеклянными глазами, храня чужие секреты. А за окном всё так же моросил дождь, будто оплакивая что-то безвозвратно утраченное – то ли родственные узы, то ли человеческое тепло, то ли просто время, которое никогда не вернуть назад.
Месяцев через семь Ирина нашла в почтовом ящике конверт. Внутри была открытка с изображением бульдога – той самой фарфоровой фигурки, что когда-то тётя Вера подарила Павлу. На обороте знакомым почерком было написано: "Может, начнём сначала? Воскресенье, три часа, кафе напротив дома тёти Веры".
Говорят, теперь в детском хосписе есть особенная комната – светлая, уютная, с фотографиями на стенах. А в музее фарфора целая витрина посвящена коллекции Веры Николаевны. И каждая собачка хранит свою историю – историю о том, как важно не упустить главное, пока есть время.
---
Автор: Татьяна Томилова
Андрей не думал, что обычный визит тёщи превратит его жизнь в кошмар
Андрей всегда знал, что с тёщами бывает непросто, но никогда не думал, что его жизнь превратится в настоящий кошмар. Когда он женился на Ольге, он был счастлив. Она была умной, доброй, красивой — идеальная жена. Единственным минусом в их браке оказалась её мать, Галина Павловна.
Она сразу его невзлюбила.
Свадьбу она встречала с натянутой улыбкой, и даже поздравление прозвучало так, будто она предупреждала дочь о грядущей катастрофе. После медового месяца Андрей надеялся, что им удастся жить отдельно и спокойно, но тёща почему-то решила, что её присутствие необходимо.
— Вы такие молодые, ничего не понимаете в семейной жизни, — говорила она, когда врывалась в их дом без приглашения...
. . . ДОЧИТАТЬ>>