Виктор Викторович Конецкий (Штейнберг) – (1929 - 2002гг).
Советский и российский писатель, киносценарист (художественные фильмы "Полосатый рейс", "Тридцать три"), художник и капитан дальнего плавания.
Побывал в плавании в разных районах Мирового океана от Арктики до Антарктики, в портах разных стран мира, четырнадцать раз прошёл Северным морским путём. Автор более пятидесяти литературных произведений.
А ещё: детство в блокадном Ленинграде, эвакуация, учёба на штурманском факультете военно-морского училища, исключение из партии "за тунеядство", лечение в наркологической клинике из-за пристрастия к алкоголю и... моря и океаны.
Роман-странствие "За Доброй Надеждой", состоящий из восьми книг, считается главным литературным творением Виктора Конецкого. Над своим романом писатель работал с 1969 по 2000 год.
В моей книге, найденной у букинистов, первые три части романа.
Эта книга – не художественное произведение, это именно роман-странствие, точнее не скажешь.
Здесь некий сплав мемуарной литературы с художественной. С высокохудожественной. Язык писателя прекрасен! Литературный, и в то же время слышится прекрасная живая, разговорная речь. Глубокие, почти философские рассуждения и тут же отличное чувство юмора. А ещё очень честно, откровенно и, пожалуй, смело для своего времени.
Читая, всё время вклеивала стикеры. Цитировать можно бесконечно, постараюсь себя ограничивать.
Я... поднялся и пошёл берегом на восток, увязая в гальке, продолжая говорить морю нежные слова.
– Ну, что шебуршишь, дорогое? – говорил я. – Ну, здравствуй, здравствуй.
Если бы море могло сидеть в кресле, поставив ноги на паровую батарею, и читать книгу, как могут это иногда женщины, которых мы любим, то я бы наклонился и поцеловал его ниже волос на затылке, в тëплую шею, и сказал: «Читай, читай... Это я просто так... Сиди...»
Ну ведь прекрасно! Даже паровая батарея добавляет лиричности.
Итак, первым углом преткновения оказалась физика. В эвакуации я влюбился в молоденькую физичку. Она кокетничала со мной – так мне казалось. Теперь я понимаю, что она просто была крива на один глаз. Но тогда мне казалось, что она косит этим глазом специально для меня, в мою сторону.
Война, блокада, эвакуация... Воспоминания об этом проходят через всю книгу, иногда вызывая непредсказуемые ассоциации. Например, вспоминая романы Хэмингуэя, в которых описывается голод и тут же пишется, кто что ел и пил почти сорок лет назад, Конецкий говорит, что голод – это столярный клей в блокадном Ленинграде. И что сам он никогда не запоминает, что и где ест, для него еда – это еда...
В блокадном бомбоубежище, в замëрзшем городе я читал журналы с красными обложками «Мир приключений». И рассказы из этих журналов я помню лучше, чем блокаду. Быть может потому, что её я вспоминать не люблю.
Конецкий вообще часто упоминает различных писателей, цитирует их и комментирует эти цитаты. Часто с юмором.
Например, приведены большие цитаты-рассуждения Киплинга о русских, которых он называет... "этнической аномалией". И даже на такое Конецкий пишет с шуткой:
Так неприятно читать глупости у хорошего писателя.
Очень точные, иногда парадоксальные, рассуждения и определения стран, континентов, народностей.
В ночи близко ворочалась и дышала Америка. Чудовищно огромная страна, сотни миллионов людей.
Странно думать, что нация может появиться из ничего за несколько десятков лет, что нация может существовать, не имея за плечами тысячелетней истории. Приплыли разные люди, вылезли на берег, побили индейцев, послали к чëрту своего короля, оставшегося на далёком острове, – и появились на свете американцы.
И только человек, уходящий надолго в море, может так ярко выразить свою тоску по земле.
Хочется на землю. Хочется лечь в тени деревьев на берегу реки или между двумя рядами картофельных кустов, среди шершавой и мягкой картофельной ботвы, близко видеть фиолетовые и жëлтенькие картофельные цветки, такие красивые, когда смотришь на них близко. И шмели вокруг...
А на берегу может быть и так.
И вот так проведëшь часок, выпьешь пива, покуришь, и на душе тихо делается, спокойно. От мысли, что не только ты дурак, но и все дураки.
***
Мне везёт с букинистикой. Частенько между страниц попадаются "приветы" от бывших владельцев книг. Вот и здесь. Кроме интересной, явно с какой-то предысторией, дарственной надписи, в книгу были вложены два проездных билетика ( жаль, не счастливые 😊). Может, закладка. А может, память о поездке. Может даже Васи и Гали?
***
Читая в интернете различную информацию о писателе, увидела такую цитату. 👇 Это говорит Виктор Конецкий Валентину Яковлевичу Курбатову.
Виктор Петрович [Астафьев] совсем с ума сошëл. Брякнул тут по телевидению, что нечего было защищать Ленинград, эту "груду камней". Человеческая жизнь ему, видите ли, дороже. Меня бы спросил. Если бы немцы тогда вошли в город, я, пацан двенадцати лет, кусался бы и рвал их зубами. Так и Родину можно отдать – человека пожалеть. Только уж какой это будет человек?
Мне хочется думать, что Астафьев прочитал при жизни эти слова человека, пережившего блокаду...
***
Виктор Викторович Конецкий похоронен на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга. На могильной плите лежит каменная книга "За Доброй Надеждой". А на памятнике выбиты слова, которые являются названием седьмой части романа-странствия. Эти слова вынесены в заглавие этой статьи.
***
P. S. Огромная благодарность Александру
за знакомство с таким интересным писателем, человеком и личностью.
