«Ячейка в колумбарии. Ее покупают навсегда? Или через сотню лет, когда исчезнут все, кто помнил человека, ее аннулируют, как забытый и не используемый владельцем номер телефона? Это очень странное чувство, когда через пять лет звонишь вдруг старому знакомому, с которым давно не общались, а тебе отвечает совсем другой человек, который и знать не знал, что у номера был другой владелец…»
Этот вопрос про колумбарии задавали ему, ритуальному агенту, постоянно. В мире живых принято, что любой объект находится во владении лишь временно. Сдается внаем или переходит по наследству следующим поколениям.
Мир же мертвых видится обывателю чем-то постоянным и неизменным. Прах будет храниться в ячейке колумбария до скончания времен, до конца света — что-то такое обыватели себе воображают.
Хотя эти ячейки, что принимают в себя однажды немного вечности в виде горсти пепла, суть такие же пристанища, как обычные дома и квартиры. А значит, тоже подчиняются законам живых. Столько-то рублей в год. Такая-то сумма в столетие. Если колумбарий к тому времени не перестанет существовать. И пыль, в которую превращает человеческое тело огонь, не смешается с песками времен. На которых возведут новые колумбарии…
***
Эта девушка ему сразу понравилась. Она все понимала с полуслова. Когда работаешь ритуальным агентом, устаешь от бесконечных стенаний, жалоб, попыток торговаться, получить сочувствие, утомляешься от глупых вопросов.
Он никогда не признался бы в этом вслух, ведь свято чтил кодекс чести ритуальщика с безусловным уважением к людскому горю. Но люди частенько его разочаровывали.
Он потому и пошел работать в эту мрачную сферу. Чтобы хоть иногда побыть в тишине, насладиться драгоценными минутами одиночества, возможностью ощутить вечность где-то совсем рядом.
Хорошая девушка. Приятная. Умная. Вопросы по делу. Удивительно даже. Обычно ему приходилось общаться с людьми через мутное стекло скорби, которая делала их тупыми и невосприимчивыми к простым фактам, им приходилось объяснять элементарные вещи по нескольку раз. А тут разговор шел, словно парное выступление на льду, безупречно острые клинки коньков скользили по льду без малейшей шероховатости.
Она спросила, сколько стоит аренда ячейки в колумбарии. Уточнила, как проходит кремация. Ее заинтересовал сингуматор — лифт, который доставляет после церемонии прощания тело к печи. Она полюбопытствовала, правда ли необходимо удалить электрокардиостимулятор, потому что он создает маленький, но гарантированный взрыв в печи, что выводит оборудование из строя раньше срока.
***
Когда я подтвердил, что это так, то ощутил, как моя собеседница смеется. Хотя мы общались буквами в чате. Уверен, она хохотала, набирая сообщение про хулиганистых мертвецов, которые и по ту сторону жизни умудряются создать персоналу крематория проблем маленьким «бадабумом».
Нет, с ее близким проблем не будет. У него нет никакого металла в теле. Не успел он нажить титанового коленного сустава или даже завалящего зубного импланта. Был здоров, да резко собрался помирать. Врачи дают месяц. Максимум два. Пора планировать последний путь. Только свадьба может быть сколько угодно раз. А поездка на сингуматоре случается лишь однажды…
Я быстро понял, что никто у нее не умирает. Она готовит собственный сценарий церемонии прощания.
Нет, она не шутит. Дело дрянь.
Подыгрывал ей, провоцировал на откровенность, рассказывая про форму церемонимейстеров похоронного бюро, про флористов, которые собирают неземной красоты венки из редких белых цветов и про танатопрактиков, которые давным-давно сменили в цивилизованном мире угрюмых криворуких санитаров — те только и знают, что размазывать по холодной серой коже тональный крем «Балет».
Нет, теперь это индустрия. У которой, совсем как у индустрии красоты, есть высокая цель — возводить последний день тела на земле в ранг искусства, делать его запоминающимся и особенным. Для родственников.
Она не велась на всю эту мрачную романтику, не отвлекалась на ссылки, что я ей присылал. То были страницы татуированных девиц с блестящими черными челками и накачанными губами, которые вели одинаковые соцсети «Танатопрактик Катерина (Валерия, Есения, Аделаида — подставьте нужное претенциозное имя).»
Ее интересовали факты, алгоритмы, цены. Она четко представляла, как будут выглядеть ее похороны. А я просто и легко скользил по этому льду ее сценария, всегда предугадывая ее желания.
***
Он был опытным агентом, понимать эту клиентку не составляло труда. Она вызывала у него восхищение: прямая и твердая, как лезвие конька.
Через две недели она призналась, что неизлечимо больна. Пятая химиотерапия. Какой-то экспериментальный протокол, потому что все официальные протоколы с ее болезнью онкологи уже исчерпали.
Она неплохо держится. Неплохо выглядит. Ей дают месяц. Или, может, два. Надежды нет. Когда она услышала это в первый раз, в кабинете врача будто в секунду выкачали весь воздух. Все звуки. Все цвета. Она не могла дышать. Потом прошло. Появилась благодарность к доктору. За то, что не стал врать. А честно подарил ей тридцать дней. Или, может, шестьдесят. Если очень повезет.
Когда ты работаешь ритуальным агентом, то учишься ловко имитировать сочувствие. Невозможно искренне соболезновать ежедневно с девяти до двадцати двух, по выходным — до двадцати ноль-ноль. Ты просто включаешь определенное выражение лица, с каждым днем до миллиметра выверяя опущенные уголки губ и складку между бровями (не переборщить, иначе будет сардоническая маска вместо лица; не лениться, иначе в твою искренность не поверят).
Он думал, что просыпается и засыпает, безупречно контролируя свои чувства. Может включать и выключать нужные эмоции, как опытный пройдоха-актер, что работает в Голливуде уже полвека и на психологических драмах заработал себе три особняка у моря и внушительный счет в надежном банке.
Но ей он вправду сочувствовал. Понял это не сразу. Предложил считать март точкой невозврата: если она будет к этому моменту жить, значит, экспериментальный протокол химиотерапии работает, и они хотя бы на месяц перестанут обсуждать детали мрачного сценария, продумывать который до мелочей и предвосхищать любое сумасбродное желание клиента — вообще-то его работа.
Он снова почувствовал, что она улыбнулась, когда он это написал. А потом вдруг понял, что совершенно искренне хочет, чтобы загаданное сбылось. Чтобы случилось чудо.
Она умерла в середине марта.
Позвонила ее мать. Сказала, что дочь оставила записку, вложив ее в паспорт. В ней были его контакты. Написала: пусть просто делают все так, как было ею запланировано. Агент все знает. Большая часть услуг предоплачена.
Кстати, ячейка в колумбарии арендуется. Совсем как квартира. Но договор можно продлить хоть на сто лет, хоть до скончания времен. Пока не смешается пыль того, что было ее телом, с пылью дорог. Пока не покроет все это вода морей, когда настанет великий передел материков, конец света. Пока не перестанут существовать деньги и ритуальные агенты. Что куда менее вероятно, чем конец времен. И это хорошо. Ведь именно эти люди в строгих темных костюмах создают в мире стабильность.
Церемония прошла идеально. Просто, душевно и красиво. Родители девушки благодарили агента. Признавались, что раньше считали всю их братию пройдохами без совести.
«Почему у всех девушек-танатопрактиков накачанные губы? Может, пара миллилитров инородной жидкости под кожей помогает им почувствовать себя живыми? Может, боль от укола помогает не забыть, что они принадлежат этому беспокойному миру теплых и дышащих людей, а не мерному гудению выдвижных холодильных камер и тишине бальзаматорской?» Он вдруг понял, что отвлекся. Замечтался. Это ведь она его спросила как-то про танатопрактиков.
Он успел привыкнуть к их долгим разговорам. Он будет по ней скучать.
Впрочем, это ненадолго. Если оценивать все с точки зрения вечной пыли дорог, идеальной геометрии надежного мраморного колумбария и бесконечных историй людей, которые приходят и уходят, все мы здесь гости. А значит, любая история когда-то прекратится.
И начнется что-то новое.