«— Знаешь, Сережа, я не обижена на твою маму… и тем более на тебя. И я ничего не стану говорить. У всех своя судьба. Понимаю, что твоя мама хлебнула много горя. Ты ведь все подробности опустил, но я, как имеющая отношение к медицине, понимаю, каково это было. Болезнь не красит ни характер, ни внешность.
Пелагее конечно же хотелось сказать мужу, что есть другие больные люди, которые не доставляют столько хлопот окружающим и имеют более покладистый нрав. Но не стала расстраивать Иваныча. К чему? Что это даст? Видимо, Антонина Петровна и так имела скверный характер, а болезнь лишь усугубила положение».
Часть 100
Обратно возвращались не ночью, а целый день: спать не хотелось, но и говорить о чем-то особого желания тоже не было. Пелагея чувствовала себя абсолютно выжатой:
— Я как тот сухарь, который старая бабка Авдотья в чае размачивает! Меня разве что только не съели! — пожаловалась она Иванычу, горько усмехнувшись.
— Прости меня, прости, — горячо проговорил он, взял Палашину руку, поцеловал: — Я виноват. Не надо было мне вас брать с собой. У матери очень тяжелый характер.
Доктор чуть помолчал, обхватил голову руками и тихо заговорил:
— Моя мама — поздний ребенок. Ее матери было сорок семь лет, когда она вдруг забеременела. Они с мужем прожили двадцать пять лет бесплодным браком. Родилась мама недоношенной, плохо сосала, все время кричала. Каждый день врачи говорили, что завтра умрет. Хорошо еще, что жили в Петербурге, были не бедные и могли себе позволить хороший госпиталь. Дальше — больше. Болезни посыпались на мою маму как из рога изобилия. То одно то другое. В пять лет она стала задыхаться, не могла такое простое дело сделать, как носочки надеть, сразу сильная одышка начиналась. Это сейчас при нынешнем уровне медицины было бы ясно, что у девчушки порок сердца. А тогда…
Иваныч махнул рукой.
— Ты же понимаешь, что с мамы сдували пылинки? А она все равно чахла день ото дня. В школу только в девять лет пошла, в гимназию женскую. А там папа… Его мама преподавала в гимназии французский язык. Так и познакомились, и с тех пор вместе. Он маму чуть ли не на руках носил, оберегал от всего. Мама в Смольном училась, у нее блестящее образование. Но она никогда не работала. После двадцати лет вылезли еще и другие болезни. Как она меня родила — вообще загадка. Врачи были категорически против. Но я как-то все-таки пробился. Палаша, потому я и врач! С детства я видел таблетки, пилюли, порошки, инъекции, примочки. Мама почти всегда лежала в постели дома или в больнице. Мне бы все это возненавидеть, но я мечтал вылечить маму. В десять лет я уже легко ставил ей уколы, а в двенадцать и другие манипуляции — посложнее. Если бы не папа — мамы давно не стало бы. Он оберегает ее всю жизнь от всего и меня приучил. Мы с ней никогда не спорим и тем более не ругаемся. Понимаешь теперь, почему она такая? Сначала ее баловали родители, потом отец. Он любит ее безумно и боится потерять. Стоит ей чуть чихнуть, он уже бежит с пледом и горячим чаем. Да вы все сами видели! У нас всегда была домработница, а когда папа вышел на пенсию, он все стал делать сам. Несмотря на то, что мать сама инвалид, она не выносит больных, немощных людей. Вероятно потому, что только их в основном по жизни и видела: она больше чем полжизни провела в больницах. Конечно, стала капризной, вечно всем недовольной, сварливой. С возрастом все усугубилось. Так что, вот такое дело, Палаша. Прошу тебя еще раз: прости меня! Это была заведомо провальная затея — знакомить вас. Мама всегда говорила, что я должен жениться на здоровой женщине, чтобы не повторить судьбу своего отца. Она жалела его. Ты можешь не верить, но это так. Не обижайся, Палашенька!
— Знаешь, Сережа, я не обижена на твою маму… и тем более на тебя. И я ничего не стану говорить. У всех своя судьба. Понимаю, что твоя мама хлебнула много горя. Ты ведь все подробности опустил, но я, как имеющая отношение к медицине, понимаю, каково это было. Болезнь не красит ни характер, ни внешность.
Пелагее конечно же хотелось сказать мужу, что есть другие больные люди, которые не доставляют столько хлопот окружающим и имеют более покладистый нрав. Но не стала расстраивать Иваныча. К чему? Что это даст? Видимо, Антонина Петровна и так имела скверный характер, а болезнь лишь усугубила положение.
Тут вдруг Сергей Иваныч и Пелагея обратили внимание на Настеньку: девочка плакала, ведь она тоже слушала рассказ доктора.
— Чего ты, Настюша? — мать обняла дочку.
— Мамочка, мне так жалко бабу Тоню: она не прыгала, не бегала, не играла с ребятами. Ты только подумай, как ей было всегда одиноко. Ведь больных не любят!
— Доченька, милмоя, какая же ты у меня светлая! — Пелагея посмотрела в глаза Настеньке. — Зато ей муж какой добрый достался! И сын хороший у нее!
Сергей Иваныч тоже обнял Настеньку и погладил по голове.
— Ну что ты! Ну будет, — пытался и он ее успокоить. — До сих пор не могу понять, как все-таки она меня родила?
— Сережа, даже не говори об этом! Что же было бы, если не родила? Мне даже страшно!
Остаток пути провели в молчании: Иваныч залег с книжкой, Настенька предалась тому же занятию. И лишь Пелагея сидела на полке и обозревала унылый пейзаж за окном, а унылым он был потому, что зарядил дождь, все вмиг стало каким-то серым, безрадостным. Впрочем, погода за окном вполне соответствовала настроению Пелагеи.
Ей так же, как и Настеньке, стало нестерпимо жалко Антонину Петровну. Сама Пелагея сорок лет своей жизни прожила в добром здравии, познав, хоть и не в полной мере, но все прелести детства, юности и молодости. А каково это задыхаться от лишнего шага и движения? Антонина Петровна не познала радости беззаботного детства, счастья бурной юности и блаженства пылкой молодости. Хорошо, что хоть смогла выучиться, получила профессию, вышла замуж, родила сына, но ведь не принесла обществу никакой пользы. Хотя, что и говорить, уже одно то, что она дала миру такого сына, вполне оправдывает ее пребывание на Земле.
Жалела ли Пелагея о том, что муж не рассказал ей всего этого перед поездкой? Нет, не жалела! А что бы это изменило? Потакать капризам больной женщины она бы все равно не стала. Не тот характер. Да и Настенька вряд ли смогла бы сделать больше того, что она сделала. Беда Антонины Петровны была в том, что она не умела и не хотела ценить любовь. Она была ею задарена с рождения и принимала ее как нечто обыденное, будничное. Тогда как любовь — это не привычка! Ее надо притянуть. Этой женщине повезло — она легко притянула любовь такого светлого и доброго человека, как Иван Евдокимович! Но ведь все могло сложиться иначе. Правильно сказала Настенька — больных не очень-то жалуют.
Пелагея посмотрела на свою дочку: какая же мудрая у нее Настюшка! А все почему? Потому что растет рядом с Валей! Она вкладывает душу в девчушку! Что греха таить, не может Палаша разорваться между медпунктом и домом!
Как же хорошо, что есть Валечка! Тут Пелагею как острой тонкой иглой пронзила мысль об отъезде. Она взглянула на Иваныча. Ведь придется когда-то уехать из Высокого! И наверное, очень скоро.
…На перроне, когда поезд еще даже не остановился, среди встречающих Пелагея увидела Федора. Сердце ухнуло вниз: почему Федя? Где дед Тимоха? Что с ним? Не стал бы председатель просто так отправлять за ней Федора, знает Степан всю их историю.
Только выйдя из вагона, Палаша сдержанно поздоровалась с Федей, а Настенька обрадовалась и кинулась к нему. Он подхватил ее на руки.
— Ну что, егоза, как тебе Нежинск? Красивый город? Бывал я там… Понравилось?
— Ой, дядя Федя, понравилось! Еще как! А знаешь, какой там дед у меня теперь есть! Ого!
— Да ты что? Ну расскажешь по дороге!
Сергей Иваныч тепло поздоровался с Федором, они пожали друг другу руки, ни один мускул не дрогнул на лицах мужчин.
— Здравствуй, Федя, — поздоровалась и Палаша. — Что с Тимохой?
Федор махнул рукой:
— Да нормально все! Жить будет.
— Не томи, — заволновалась Пелагея.
Татьяна Алимова
Все части здесь⬇️⬇️⬇️