Сегодня мало кто помнит, что в Калифорнии когда-то существовала русская колония. О ней напоминает разве что название реки Russian River, но сам укрепленный форт, когда-то возвышавшийся на берегу, давно исчез. А ведь первыми европейцами, увидевшими перспективы этих земель, были именно русские. Они преодолели тысячи километров по Сибири, спустились вдоль Тихоокеанского побережья на примитивных судах — "шитиках", сделанных из связанных сосновых бревен, проконопаченных мхом, — и уже к середине XVIII века начали промысел морских выдр в заливе Сан-Франциско. Иногда они даже зимовали на берегу. Однако эти первопроходцы, которых называли промышленниками, действовали в одиночку, без поддержки российского государства. Москва в те годы либо не знала, либо просто не интересовалась их авантюрами.
А вот вице-королей Испании в Мексике появление русских сильно обеспокоило. Пусть промышленники были одиночками, но ведь из таких искателей приключений порой рождаются целые империи. Русская Калифорния могла бы преградить путь испанскому экспансионизму и даже вытеснить испанцев обратно к Панамскому перешейку. Чтобы опередить русских, Испания в 1769 году основала свою первую колонию в Калифорнии — Сан-Диего.
Россия не спешила отвечать на этот вызов. Ее владения и так были огромны, а Калифорния находилась за пределами даже самых отдаленных границ империи. К тому же испанцы с трудом удерживали свои поселения, а значит, можно было просто ждать. Первым серьезным шагом России стало создание в 1799 году Российско-Американской компании с центром на острове Ситка у побережья Аляски. Компания получила поддержку императора, а сам царь даже приобрел ее акции. Однако без решительного лидера русские могли бы так и остаться только в пределах Аляски.
Таким лидером стал Александр Баранов — энергичный, невысокий, лысеющий, но одержимый идеей расширения русского присутствия. Он был назначен губернатором Русской Америки и с первого дня мечтал о создании русской колонии в Калифорнии. Промышленники рассказывали ему о теплых землях на юге, и Баранов пересылал эти истории в Петербург, умоляя прислать корабли и людей. Но компания не спешила с расширением. В 1800 году мех морской выдры продавался на Нижегородской ярмарке по 50 фунтов стерлингов за штуку — бизнес процветал и без риска новых авантюр. Даже несмотря на то, что в Ситке люди питались орлами и морскими львами, а Баранов предупреждал, что без базы снабжения колония не выживет, правление компании не считало нужным рисковать. Вместо Калифорнии в 1805 году компания отправила миссию в Японию.
Во главе этой миссии оказался граф Николай Резанов — сорокалетний вдовец, но все еще человек могучего телосложения и кипучей энергии. Как камергер при дворе императора, он верил, что Россия сможет прорвать торговую изоляцию Японии — то, что удастся американцам только через 50 лет. Однако японцы отказались идти на контакт, и, когда осенью 1805 года разочарованный Резанов вернулся в Ситку, Баранов заговорил с ним о Калифорнии.
Резанову не потребовалось много убеждений. Он сам пережил все тяготы жизни на Аляске, ему нужно было восстановить свою репутацию после провала в Японии, и в итоге, как только бриг «Юнона» был готов, Резанов отправился на нем в Сан-Франциско. Его миссия была намеренно туманной: он не знал, насколько сильны испанские гарнизоны и какие торговые перспективы ждут его в Калифорнии. Единственное, что он точно понимал, — торговля с испанскими колониями была разрешена только подданным испанской короны. Но он надеялся, что удастся запугать колонистов пушками «Юноны» или даже высадиться на побережье севернее залива Сан-Франциско.
Однако по пути его амбиции угасли. Корабль застрял в туманах, потом был обездвижен штилем, затем попал в шторм, и в итоге дорога из Ситки в Сан-Франциско заняла семь месяцев. К тому моменту, когда «Юнона» добралась до цели в апреле 1806 года, половина экипажа умерла от цинги. Разбитый штормами и болезнями, корабль прибыл в испанскую гавань не в том виде, чтобы кого-то устрашить. Но Резанов блестяще справился с ситуацией.
Испанцы встретили русских на входе в порт залпом из крепости Сан-Хоакин. По правилам, корабль должен был остановиться, но Резанов сделал вид, что не понимает сигналов, и продолжил движение. Наконец, он отдал приказ бросить якорь — уже за пределами досягаемости испанских пушек. Затем он высадился на берег с двадцатью моряками — все в парадных мундирах, бережно сохраненных для такого случая.
Испанцы тоже не собирались выглядеть слабыми. Командир порта дон Луис Аргуэльо вышел встречать гостей с тридцатью офицерами в парадных костюмах с перьями, а их сабли и пистолеты сверкали серебром из мексиканских шахт. Резанов торжественно объявил, что прибыл с мирной миссией от имени русского царя. Аргуэльо столь же торжественно приветствовал его от имени испанского короля. Проблема была в том, что ни один из них не знал языка другого. Несколько секунд они стояли в растерянности, а затем рассмеялись.
Решение языкового барьера, который мешал переговорам между русскими и испанцами, нашел доминиканец отец Урия — один из монахов францисканской миссии. Он произнес несколько фраз на латыни, и неожиданно в русском лагере нашелся человек, который его понял. Им оказался доктор Георг Лангсдорф, немецкий натуралист, сопровождавший Николая Резанова с целью изучения природы, климата и перспектив Сан-Франциско. Так начались переговоры.
Резанов представил испанцам товары, привезенные на борту «Юноны»: меха, ткани, полудрагоценные камни. В обмен он просил лишь зерно, фрукты и мясо, чтобы спасти свой экипаж от голода. Однако командант Сан-Франциско, дон Луис Аргуэльо, не спешил с ответом. Он заявил, что не имеет полномочий принимать подобные решения — этот вопрос должен решать губернатор Калифорнии. Тем не менее, он пригласил русских на ужин.
Гостеприимство испанцев в Новом Свете начала XIX века было одновременно щедрым и странным. Гостей обслуживали на серебряных блюдах, но сидели они на полу, на индейских коврах. В семье Аргуэльо было пятнадцать детей, и рядом с Резановым усадили его младшую дочь — шестнадцатилетнюю Консепсьон.
Итог встречи не удивителен. Девушка, которая никогда не покидала уединенного поселения, была очарована элегантным русским дипломатом, его рассказами о далеких землях и роскошным мундиром придворного камер-юнкера. Резанов же был тронут ее вниманием и искренностью. Их дружба вскоре переросла в помолвку.
Каждый день, пока «Юнона» стояла в заливе, Резанов навещал Консепсьон, дарил ей полудрагоценные камни и рассказывал о своих победах и поражениях. Некоторые американские историки предполагают, что он просто пытался добиться расположения ее отца, но все указывает на искренность его чувств. Тем более что сам Аргуэльо не мог помочь Резанову в торговых переговорах.
Когда из Монтерея прибыл губернатор Хосе Арриага, он занял жесткую позицию. Ему были даны четкие указания из Мадрида: никакой торговли с иностранцами. Арриага был человеком честным, бесстрашным и неподкупным, но местные колонисты не собирались следовать его запрету. Их привлекали изысканные оренбургские ткани, меха, вышитые русские кафтаны, а русским жизненно необходимо было пополнить запасы продовольствия. Губернатор, «из соображений гуманности», разрешил продать немного зерна за наличные деньги. Но когда он уехал, доминиканцы начали выступать посредниками, и вскоре торговля пошла полным ходом.
Если Арриага хотел, чтобы «Юнона» поскорее покинула порт, то того же желал и капитан корабля Давыдов. Он видел, как его начальник влюбился в молодую испанку, а его матросы расслабились в теплой, беззаботной Калифорнии. Между русскими и испанцами возникла дружба, на которую власти смотрели с подозрением. По вечерам в прибрежных поселениях звучали то отрывистые мотивы русских гармошек, то нежные переливы испанских гитар: казаки учили испанцев танцевать казачок, а русские осваивали испанский баррего.
Однако были и те, кто не желал завершения этого эпизода. Резанов не хотел расставаться с Консепсьон, Аргуэльо находил торговлю выгодной, а монахи-доминиканцы наслаждались ролью тайных посредников. При этом каждый надеялся на помощь своей страны: Резанов верил, что вскоре появится русский флот и захватит Сан-Франциско, а Аргуэльо надеялся, что сюда прибудет испанский корабль и возьмет «Юнону» в плен.
Но ждать бесконечно было невозможно. Резанов решил добиться одобрения своего брака со стороны церкви. После долгих обсуждений доминиканцы согласились закрыть глаза на то, что он был православным, заявив, что для свадьбы потребуется лишь папская диспенсация. С этого момента Резанов считал все препятствия преодоленными. Вернувшись в Москву, он собирался обратиться к императору Александру I с просьбой направить его с дипломатической миссией в Мадрид. Там он надеялся получить разрешение на брак и одновременно добиться создания русской колонии в Калифорнии.
В конце июня 1806 года «Юнона» покинула Сан-Франциско. На пристани Резанов укутал Консепсьон в кружевную шаль из Брюсселя и пообещал ей скорое возвращение.
Николай Резанов так и не добрался до Мадрида. Он не достиг даже Москвы. По возвращении на Ситкинский остров он тяжело заболел, и Александр Баранов уговаривал его отдохнуть. Но Резанов отказался. В лютый сибирский мороз его кибитка спешила от одной почтовой станции к другой. Однако в ней сидел умирающий человек. В Красноярске его силы иссякли, и 1 июня 1807 года граф Николай Резанов скончался.
Консепсьон Аргуэльо ждала его год за годом. Доминиканцы освободили её от обета, но она отвергала всех женихов. Потеряв надежду, она в конце концов ушла в монастырь. Поскольку Резанов ни разу не упомянул её в письмах к Баранову, она не получала никаких известий из Ситки. Её верность, продолжавшаяся тридцать пять лет, стала легендой Калифорнии. Лишь в 1840 году капитан американского каботажного парохода Гарри Симпсон, оказавшийся в Сан-Франциско, попросил разрешения встретиться с Консепсьон в её монастыре. Именно от него она узнала о смерти Резанова. Однако она не выразила удивления. В глубине души она всегда была уверена, что лишь трагедия могла помешать ему написать ей.
Но смерть Резанова не поставила точку в русских притязаниях на Калифорнию. Напротив, его отчёт для Баранова, подкреплённый наблюдениями Лангсдорфа о плодородии земель и слабости испанцев, вдохновил императора Александра I и Российско-Американскую компанию. В феврале 1811 года на поиски места для русской колонии в Калифорнии отправился фрегат «Чириков» под командованием капитана Ивана Кускова.
Кусков выбрал участок земли в восемнадцати милях вверх по реке от бухты Бодега, в сорока милях от Сан-Франциско. Дон Луис Аргуэльо, к тому времени уже губернатор Калифорнии, возмутился этим шагом. Возможно, он до сих пор не простил Резанову нанесённого его семье оскорбления. Он немедленно подал протест и запретил любые контакты с русскими. Однако, как и в случае с запретом Арриаги, это решение было проигнорировано.
Ни испанцы, ни индейцы не пожелали прекращать торговлю с новым поселением — фортом Росс. Особенно мало этот запрет волновал самого Кускова. К 1809 году единственный крупный флот в Тихом океане принадлежал России. Колония росла. На возвышенности, окружённой деревянным частоколом, раскинулись постройки, над которыми возвышался золотой купол православной церкви. Вне форта в хижинах жили алеуты и калифорнийские индейцы. А за пределами укреплений простирались поля и пастбища.
К удивлению испанцев, местные индейцы предпочитали русских. Те не навязывали им свою веру и не вмешивались в их жизнь, в отличие от испанцев, стремившихся обращать индейцев в католичество и подчинять строгой дисциплине миссий.
Однако форт Росс не приносил прибыли. Возможно, потому что его запасы уходили на снабжение Ситки. Он обходился Российско-Американской компании в 13 000 рублей в год, а в лучшие годы приносил лишь 5 000 рублей дохода.
Но это не смущало Кускова, а его помощника Завалащина — тем более. Завалащин мечтал построить настоящую русскую Калифорнию. Он заявил, что все земли к северу от Сан-Франциско должны принадлежать России. Ему удалось заполучить формальный документ, в котором индейские вожди передавали под «защиту русского царя» 800 миль калифорнийского побережья.
Ни границы, ни правовой статус этих земель не были чётко определены. Маловероятно, что индейцы понимали, что именно они подписывают, а ещё менее вероятно, что у них было право распоряжаться столь обширной территорией. Но империи создавались и на более шатких основаниях.
Обстоятельства благоприятствовали русским: им удалось продержаться в Калифорнии дольше испанцев.
Когда в 1823 году была провозглашена независимость Мексики, её первый император, Агустин Итурбиде, не проявил особого интереса к Калифорнии севернее залива Сан-Франциско. Однако он понимал необходимость сохранения целостности своей империи, ведь уже тогда продвижение американских переселенцев на запад становилось серьёзной угрозой. Сильная европейская держава на его северных границах могла стать щитом против этой опасности, и он готов был предложить России официальное подтверждение земельного дара, полученного от индейцев.
Император Александр I прежде колебался, но теперь, наконец, согласился поддержать калифорнийский проект, хотя продолжал действовать с осторожностью, не желая втягивать Россию в конфликт с Испанией. Однако, когда испанская власть в Калифорнии прекратила своё существование, преграды для русского заселения исчезли, а стимулы, напротив, усилились. Единственной проблемой оставалась нехватка рабочей силы. Капитан Иван Кусков начал изучать проект, который ещё двадцать лет назад предлагал Николай Резанов. План был вполне осуществим и экономически обоснован. Позже американские золотоискатели воспользуются этой же идеей. Именно Резанов первым осознал выгоду привлечения китайских рабочих.
На этом этапе мечты Баранова, Резанова и Завалащина, казалось, начали воплощаться в жизнь. К 1824 году Россия фактически и юридически контролировала Северную Калифорнию. Но, как говорили в Российской империи: «Бог высоко, а царь далеко». Если бы Баранов находился в форте Росс, судьба американского западного побережья могла бы сложиться иначе. Однако вместо него в Калифорнии оставался лишь молодой офицер Завалащин, чей чрезмерный энтузиазм начал пугать Кускова. Капитан, как опытный бюрократ, ждал приказов и предпочитал действовать осторожно, тогда как Завалащин был романтиком, мечтавшим о великой русской Калифорнии.
Ещё хуже было то, что Завалащин подпал под влияние прогрессивных идей, охвативших Россию в 1820-х годах. Император Александр некогда благосклонно относился к реформам, но со временем стал их бояться. Кусков начал сомневаться: правильно ли сотрудничать с государством, свергнувшим своего законного монарха? Завалащин же настаивал на немедленном принятии предложения Итурбиде, но Кусков предпочёл отправить его в Петербург, к князю Баранову, не давая окончательного ответа.
К тому времени Баранов уже устал. Калифорния казалась ему далёкой, а его единственной заботой оставалась поставка продовольствия в Ситку. Годы, когда его вдохновляли имперские амбиции, остались в прошлом. Он помнил Резанова — человека, который всегда спешил. И в его сознании мечта о русской Калифорнии неразрывно связывалась с трагической судьбой друга. Поэтому, хотя он и передал предложение Итурбиде в Императорскую канцелярию, но не поддержал его с прежним пылом.
Скорее всего, Александр I так и не увидел это донесение. В последние годы жизни его преследовали странные затяжные меланхолические настроения, предвещавшие загадочную смерть. Петербург бурлил реформаторскими идеями, и калифорнийские проекты отошли на второй план. В 1825 году император умер — или исчез. В декабре того же года вспыхнуло восстание декабристов, но было подавлено. Завалащин оказался в Петропавловской крепости, а его мечты о русском Тихоокеанском королевстве были уничтожены вместе с ним.
Новый император, Николай I, не испытывал сомнений по поводу Калифорнии. В его глазах этот край был осквернён мятежными мексиканцами, свергнувшими своего короля, а сам проект оказался связан с «опасными безумцами», такими как Завалащин. Россия должна была держаться подальше. Приказ в форт Росс был категоричен: поселение должно продолжать снабжать Ситку, но расширение русской Калифорнии прекращалось.
Форт Росс оказался перед выбором: либо развиваться, либо увядать. Он просуществовал ещё до 1841 года, пока не стал слишком затратным. В конце концов его продали швейцарскому авантюристу Иоганну (Джону) Саттеру за 30 000 долларов.
Эта сделка стала одной из самых неудачных в истории России. За эти деньги, вместе с фортом, Саттер получил 2000 голов скота, 2000 овец и лошадей, мельницы, фабрики и дома. Однако в этих землях скрывались богатства, о которых не подозревал даже Резанов. Россия продала Аляску незадолго до золотой лихорадки, а её владения в Калифорнии исчезли в тот самый момент, когда великая находка была уже близка.
В 1848 году в Калифорнии было впервые найдено золото. Если бы в 1851 году существовала русская Калифорния, история мира могла бы пойти совершенно другим путём.
Было интересно? Если да, то не забудьте поставить "лайк" и подписаться на канал. Это поможет алгоритмам Дзена поднять эту публикацию повыше, чтобы еще больше людей могли ознакомиться с этой важной историей.
Спасибо за внимание, и до новых встреч!