Ольга в последний раз окинула взглядом праздничный стол и мягко улыбнулась своему отражению в начищенном до блеска серебряном подносе. Тридцать лет совместной жизни научили её, что красота кроется в деталях: салфетки, сложенные причудливыми лебедями — такими же, как на их свадьбе, любимые пионы в хрустальной вазе, которую подарила свекровь, и, конечно, фирменный пирог по рецепту бабушки.
— Всё должно быть идеально, — прошептала она, поправляя кружевную скатерть.
В духовке томился кролик с черносливом — любимое блюдо Виктора. По крайней мере, раньше это было его любимое блюдо. Раньше... Когда он ещё замечал вкус еды, когда его глаза загорались при виде накрытого стола, когда он прибегал с работы пораньше, чтобы помочь с последними приготовлениями.
Часы в гостиной пробили шесть. Ольга достала их свадебный альбом, положила на журнальный столик. На пожелтевших фотографиях они были такими юными, такими влюблёнными... Виктор держал её за талию и смотрел так, словно она была единственной женщиной на свете.
Звонок в дверь заставил её вздрогнуть. Гости. Нина с мужем, старые друзья семьи. Виктор должен был прийти с минуты на минуту.
— Оленька, как же у тебя уютно! — Нина расцеловала подругу в обе щеки. — И этот запах... М-м-м! Ты опять колдовала весь день?
"Весь день" — это мягко сказано. Ольга встала в пять утра, чтобы всё успеть. Но разве это важно, если результат того стоит?
Виктор появился через полчаса. Даже не извинился за опоздание, только кивнул всем и сел за стол, на ходу проверяя что-то в телефоне.
— Дорогой, — Ольга поставила перед ним дымящееся блюдо, — я приготовила твой любимый...
— Угу, — он даже не поднял глаз от экрана.
Что-то кольнуло в груди. Острое, болезненное. Ольга села на своё место, машинально расправляя складки на платье. Платье тоже было особенное — тёмно-синее, с кружевным воротничком. "В нём твои глаза ещё ярче", — сказал когда-то Виктор. Интересно, заметил ли он его сейчас?
За столом Нина щебетала о детях, о внуках, о недавнем отпуске на море. Её муж Павел поддерживал беседу, то и дело бросая на жену тёплые взгляды. А Виктор... Виктор методично пережёвывал кусок за куском, изредка кивая, будто в такт каким-то своим мыслям.
— Взгляните! — Ольга открыла свадебный альбом. — Помните этот момент?
На фотографии они вчетвером стояли у фонтана. Молодые, счастливые...
— О, какие мы были! — рассмеялась Нина. — Вить, глянь, как ты на Олю смотришь!
Виктор скользнул взглядом по снимку:
— Да, забавно... Извините, важное сообщение.
И снова уткнулся в телефон.
Ольга почувствовала, как начинают дрожать руки. Внутри поднималась волна — горькая, удушающая. Годы заботы, любви, внимания к мелочам... Для чего? Чтобы сидеть за идеально сервированным столом рядом с человеком, который даже не помнит, какой сегодня день?
Когда гости ушли, она всё ещё стояла у стола, перебирая пальцами кружево скатерти.
— Ты хоть помнишь, какой сегодня день? — её голос прозвучал тихо, но в вечерней тишине каждое слово било набатом.
— А что? — он наконец оторвался от телефона, недоуменно подняв брови.
Это стало последней каплей.
— Ты не ценишь того, что я делаю для нас! — слова вырвались сами собой, копившиеся годами.
Виктор раздражённо вздохнул:
— Да что ты всё усложняешь? Это просто ужин, а ты ведёшь себя так, будто я тебя предал.
Ольга застыла. "Просто ужин"... Тридцать лет совместной жизни превратились в "просто ужин".
Ольга механически складывала тарелки в раковину. Каждый фарфоровый звон отдавался в висках. На кухне пахло остывшим праздником — смесью еды, свечного воска и разочарования.
Виктор сидел за столом, рассеянно помешивая ложечкой давно остывший чай. Тишина висела между ними тяжёлым занавесом — так бывает перед грозой, когда воздух густеет от напряжения.
— Знаешь, — она с силой потёрла несуществующее пятно на тарелке, — я вспомнила, как мы познакомились.
Он поднял голову, удивлённый неожиданной сменой темы.
— Ты тогда работал в проектном. Каждый день проходил мимо нашей бухгалтерии, — голос Ольги звучал непривычно ровно. — Однажды принёс мне кофе. Сказал, что заметил, как я люблю карамельный сироп. Ты замечал такие мелочи...
Тарелка звякнула о другие посудины особенно громко.
— К чему ты это? — он поморщился от звука.
— А сейчас... — она наконец повернулась к нему. — Ты хоть знаешь, какой кофе я пью?
— Господи, Оля! Ты из-за кофе устроила весь этот...
— Я не из-за кофе! — её голос сорвался. — Ты когда-нибудь задумывался, как я себя чувствую? Тридцать лет, Витя. Тридцать лет я живу рядом с человеком, который смотрит сквозь меня.
— Да хватит уже, — он устало потёр виски. — Ты опять ищешь повод для драмы.
— Драмы? — она горько усмехнулась, вытирая руки полотенцем. — А знаешь, что самое ужасное? Я даже не уверена, любишь ли ты меня ещё.
Виктор резко поднял голову:
— Что за глупости? Конечно, люблю.
— Когда ты в последний раз сказал мне это? — она села напротив, глядя ему прямо в глаза. — Когда последний раз смотрел на меня, как на женщину, а не как на домработницу? Когда...
Её голос предательски дрогнул.
— Помнишь, мы мечтали путешествовать? — она провела пальцем по ободку чашки. — Хотели увидеть Венецию, пройтись по Парижу... А потом ты стал задерживаться на работе. Всё важные проекты, всё срочные встречи. Я ждала. Думала — вот дети вырастут, вот выплатим ипотеку...
Виктор молчал, глядя в пустую чашку, как в омут.
— А потом я поняла: я сама превратила нашу любовь в быт. Я так боялась тебя потерять, что старалась быть идеальной женой. Вкусный ужин, чистые рубашки, свежий кофе по утрам... — она невесело усмехнулась. — Только ты не просил об этом. Ты просто... привык.
— Оля...
— Нет, дай договорить, — она подняла руку. — Знаешь, что я чувствую, когда готовлю твои любимые блюда? Когда глажу твои рубашки? Когда жду тебя с работы? Я чувствую себя пустым местом. Невидимкой. Предметом мебели, который просто должен быть на своём месте и выполнять свои функции.
Его молчание било больнее любых слов.
— Мне кажется, я разучилась быть собой, — прошептала она. — Я стала тенью. Твоей тенью, Витя. А ты даже этого не заметил.
Утро выдалось промозглым. За окном моросил мелкий дождь, размывая очертания домов. Ольга стояла у двери с небольшим чемоданом — тем самым, с которым они когда-то ездили в свадебное путешествие. Колёсики давно заело, ручка потёрлась, но она так и не решилась его выбросить.
В квартире было тихо, только часы тикали на кухне да капала вода из неплотно закрытого крана. Виктор ещё спал. Обычно она будила его в семь, с чашкой крепкого кофе и свежей рубашкой наготове. Сегодня будильник прозвенит в пустоту.
Ольга в последний раз окинула взглядом прихожую. На полке пылился старый фотоальбом, в вазе стояли увядшие пионы. Она машинально протянула руку поправить косо висящую картину, но одёрнула себя. Хватит.
Скрип паркета заставил её вздрогнуть. Виктор стоял в дверях спальни, взъерошенный, с отпечатком подушки на щеке. Он недоуменно моргал, переводя взгляд с чемодана на её лицо.
— Куда ты собралась? — его голос был хриплым со сна.
— К Люде. На несколько дней, — она старалась говорить ровно, будто сообщала о походе в магазин.
— Из-за вчерашнего? — он нервно усмехнулся, словно ожидая, что сейчас она улыбнётся в ответ, и всё станет как прежде. — Брось, ты же не серьёзно...
— Из-за всего, Витя, — она тихо вздохнула. — Из-за всего.
Он сделал шаг вперёд, но остановился, будто наткнувшись на невидимую стену. В его глазах мелькнуло что-то — растерянность? страх? — но он быстро справился с собой.
— И куда ты пойдёшь? На улице дождь.
— Теперь ты заметил? — она грустно улыбнулась. — Тридцать лет я выходила под дождь, под снег, в жару — готовить, стирать, гладить, ждать тебя. Ты не спрашивал "куда".
Виктор открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли в горле. В тишине было слышно, как на кухне капает вода. Кап. Кап. Кап. Как секунды их общей жизни, утекающие в никуда.
— Я позвоню, — сказала она, берясь за ручку двери.
Он кивнул, всё ещё не находя слов. А может, впервые в жизни, действительно нечего было сказать.
Дверь закрылась с тихим щелчком. Ольга стояла на лестничной клетке, прижимая к груди потёртый чемодан. Внутри было пусто и легко, как бывает после долгого плача. Где-то в глубине души теплилась надежда, что он выбежит следом, окликнет, попросит остаться...
Но подъезд молчал. Только дождь барабанил по козырьку подъезда, словно отсчитывая минуты её новой жизни.
Первый день без Ольги Виктор провёл в каком-то тумане. Ходил по квартире, механически проверял телефон, убеждал себя, что она вернётся. Перебесится. Всегда так было.
К вечеру желудок напомнил о себе. Виктор открыл холодильник — там царил идеальный порядок: контейнеры с едой, подписанные аккуратным почерком Ольги, бутылки с водой, йогурты... Он захлопнул дверцу. Почему-то есть расхотелось.
На второй день закончились чистые рубашки. Он достал одну из шкафа, помятую, и вдруг вспомнил: Ольга всегда гладила их с вечера, развешивая по цветам. "Серые — на понедельник, голубые — на вторник..." Её голос прозвучал так явственно, что он обернулся.
К вечеру третьего дня квартира стала чужой. Везде мерещился призрак её присутствия: недопитая чашка чая на кухне, раскрытая книга на диване, забытая заколка в ванной...
Виктор сидел в темноте гостиной. Раньше в это время обычно горел торшер — Ольга любила вязать перед сном. Тихое постукивание спиц, запах ромашкового чая, уютный полумрак... Когда он перестал это замечать?
На столике лежал их свадебный альбом. Виктор открыл наугад: вот они на море, молодые, счастливые. Ольга в белом сарафане бежит по кромке прибоя, оглядывается через плечо, смеётся... В уголках её глаз собираются лучики морщинок — тех самых, которые он перестал замечать.
Ещё фото: Ольга у окна их первой съёмной квартиры. Мечтательно улыбается, рассказывает о путешествиях. "Представляешь, Вить, мы обязательно поедем в Венецию! И в Париж! И..." Он тогда обнимал её сзади, целовал в шею, обещал весь мир. А потом началась работа, ипотека, бесконечная гонка за успехом...
Телефон молчал. Ни звонка, ни сообщения.
В спальне на её тумбочке — стопка журналов о путешествиях. Старых, потрёпанных. Виктор взял верхний: закладки, пометки карандашом, загнутые уголки... Она не просто мечтала — она планировала. Ждала. Верила.
Он сел на кровать, сжимая виски руками. В голове крутились обрывки воспоминаний: как она встречала его с работы, как подавала кофе по утрам, как ждала взгляда, слова, прикосновения... А он?
"Ты не ценишь того, что я делаю для нас!"
Теперь, в пустой квартире, её слова звучали иначе. Не истерикой обиженной женщины, а криком человека, который задыхается от одиночества вдвоём.
Виктор встал, подошёл к зеркалу. Из отражения смотрел усталый мужчина с потухшим взглядом. Когда он стал таким? Когда перестал видеть в зеркале того парня, который обещал своей невесте целый мир?
За окном шумел дождь. Где-то там, в промозглой темноте осеннего города, была она. Его Оля. Которая всё ещё хранила старые журналы о путешествиях.
Ольга стояла перед дверью квартиры, сжимая в руках ключи. Пять дней. Пять дней она жила у Люды, пять дней проверяла телефон, пять дней пыталась понять — что дальше?
Замок щёлкнул как-то иначе. Пахло... жареным? В прихожей горел свет.
— Витя? — она неуверенно шагнула в квартиру.
Он появился в дверях кухни — в фартуке, который она когда-то подарила, взъерошенный, с мукой на щеке. На столе дымилась сковорода с... чем-то.
— Я пытался приготовить тот пирог, — он провёл рукой по волосам, оставляя новый след муки. — По рецепту твоей бабушки. Но, кажется, что-то пошло не так.
Она молча смотрела на эту картину: безупречный Виктор Сергеевич, начальник отдела, в измазанном мукой фартуке, среди хаоса кухонной утвари.
— Присядешь? — он кивнул на накрытый стол. — Чай, правда, остыл... Я не знал, когда ты придёшь. Но я ждал.
Она опустилась на стул. На столе лежал раскрытый журнал о путешествиях — тот самый, с закладками и пометками.
— Я всё испортил, да? — он сел напротив, впервые за долгое время глядя ей прямо в глаза. — Знаешь, эти дни без тебя... Я как будто очнулся. Смотрел наши фотографии, читал твои журналы. Господи, Оль, когда я стал таким слепым?
Она молчала, разглядывая его лицо — осунувшееся, с тенями под глазами.
— Я не знаю, как всё исправить, — он протянул руку через стол, но не решился дотронуться до её пальцев. — Но давай начнём с того, что ты выберешь, куда мы поедем на выходные? Без готовки, без забот. Просто... ты и я. Как раньше.
В его голосе звучала такая искренняя надежда, что у неё защипало в глазах.
— Здесь, — она развернула журнал. Потрёпанная страница с видом венецианских каналов была исчёрчена её пометками тридцатилетней давности.
Он накрыл её руку своей:
— Значит, Венеция.
Они сидели на кухне, пили остывший чай, и между ними, как тонкий луч света, пробивалась надежда. Не на быстрое прощение — на новое начало. На то, что однажды они снова научатся видеть друг друга.