Тонкая струйка парфюма легла на запястье. Виктор придирчиво осмотрел себя в зеркале, поправил воротничок рубашки. В последнее время он особенно тщательно следил за своим внешним видом — новый пиджак сидел безупречно, дорогие туфли поблескивали в свете прихожей. За его спиной отражался привычный домашний хаос: разбросанные игрушки, детские носочки, почему-то оказавшиеся на тумбочке, следы маленьких пальчиков на стекле.
— Машенька, ну перестань! — доносился из кухни усталый голос Марины. — Давай поедим, и пойдём спать...
— Не хочу! Не буду! — капризничала четырёхлетняя дочь.
Грохот падающей кастрюли. Плач. Торопливые шаги.
— Димочка, осторожнее! — В голосе жены появились нотки отчаяния. — Куда ты опять полез?
Виктор поморщился. Вечная суета, крики, беспорядок... Он так устал от этого. Разве он не заслужил немного отдыха? В конце концов, он обеспечивает семью, работает без выходных. Неужели он не имеет права провести один вечер так, как хочется?
Марина появилась в дверях прихожей — растрёпанная, в старом домашнем халате, с двухлетним сыном на руках. Под глазами тёмные круги, на лице застыло выражение бесконечной усталости.
— Вить, ты правда уходишь? — В её голосе смешались недоверие и затаённая обида. — Сегодня же праздник... Я думала, мы все вместе...
— Марин, мы это уже обсуждали, — он старательно избегал её взгляда, проверяя содержимое бумажника. — У меня важная встреча. Корпоратив у Михалыча, ты же знаешь — он мой самый крупный клиент.
— Но дети... Дима весь день капризничает, температура небольшая. А Маша...
— Ты же справляешься, — он натянуто улыбнулся. — Ты же мама.
Эти слова упали между ними, как камни. Марина почувствовала, как внутри что-то надломилось. "Ты же мама" — универсальное оправдание для всего. Словно материнство автоматически лишало её права на усталость, на отдых, на простое человеческое "я больше не могу".
— Да, я мама, — тихо произнесла она. — А ты, получается, только добытчик?
Виктор сделал вид, что не расслышал. Последний взгляд в зеркало, привычный жест — пригладить волосы. В его глазах уже плескалось предвкушение вечера. Свобода. Музыка. Возможно, лёгкий флирт с молоденькой помощницей Михалыча...
— Не жди меня, — бросил он через плечо. — Постараюсь не слишком поздно.
Дверь захлопнулась. Марина осталась стоять в полумраке прихожей, машинально покачивая притихшего сына. В кухне всхлипывала дочь. Нужно было идти, успокаивать, кормить, укладывать... Как всегда. Потому что она же мама. Только сейчас, глядя на своё отражение в том же зеркале, она впервые отчётливо поняла: быть мамой и быть одинокой — это не одно и то же. И она чертовски устала быть одинокой в собственной семье.
— Мамочка, расскажи сказку! Ещё одну! — Маша подпрыгивала на кровати, сжимая в руках потрёпанного плюшевого зайца.
Марина устало потёрла виски. Часы в детской показывали почти десять — далеко за пределами обычного времени отхода ко сну. Но сегодня всё шло наперекосяк. Может быть, дети чувствовали её напряжение, может быть, просто такой день...
— Солнышко, уже поздно. Давай завтра...
— Не хочу завтра! — в голосе дочери зазвенели слёзы. — Папа обещал рассказать про принцессу! Где папа?
Сердце болезненно сжалось. "Где папа?" — этот вопрос в последнее время звучал всё чаще. И что она должна отвечать? Что папе интереснее проводить время с коллегами, чем читать сказки своим детям?
— Мам! Мам, смотри! — голос Димы заставил её обернуться.
Двухлетний сын, пошатываясь, карабкался на стул возле книжного шкафа. На верхней полке призывно поблёскивала новая игрушечная машинка — подарок отца, который почему-то оказался там, а не в детской коробке с игрушками.
— Димочка, нельзя! — Марина рванулась к сыну, но в этот момент Маша соскользнула с кровати.
— Я помогу братику!
Всё случилось за какие-то доли секунды. Стул качнулся. Дима потянулся вверх. Маша, пытаясь его поддержать, только усилила раскачивание.
Глухой удар.
Крик.
Время словно остановилось, а потом помчалось вскачь, как обезумевшая лошадь.
— Дима! Димочка! — Марина подхватила сына на руки. Он плакал, прижимая к груди ушибленную руку. На лбу стремительно наливалась шишка.
Трясущимися пальцами она нащупала телефон. Номер Виктора. Гудки. Длинные, бесконечные гудки.
"Абонент временно недоступен..."
Второй раз. Третий. Десятый.
Маша тихо всхлипывала в углу, испуганная и растерянная:
— Мамочка, прости... Я хотела помочь...
— Всё хорошо, зайка, — механически ответила Марина, лихорадочно соображая. — Иди, принеси мамину сумку из прихожей.
Дима уже не плакал — он как-то странно затих, только часто и поверхностно дышал. Шишка становилась всё больше, под глазом появилось красное пятно.
Скорая. Нужно вызвать скорую.
Но кто останется с Машей? Соседка, баба Нина, уехала к внукам. Родители живут в другом городе. Виктор не отвечает...
"Ты же справляешься. Ты же мама."
Его слова эхом отдавались в голове, наполняясь новым, горьким смыслом. Да, она мама. Она одна. Совсем одна.
— Машенька, — голос дрожал, но Марина старалась говорить спокойно. — Нам нужно ехать в больницу. Ты у меня уже большая девочка, правда? Оденешься сама?
Дочь решительно кивнула, утирая слёзы рукавом пижамы. В свои четыре она вдруг показалась такой взрослой, такой понимающей...
Марина набрала номер такси трясущимися пальцами. Потом снова номер мужа. И снова.
"Абонент временно недоступен..."
Сын в её руках становился всё тяжелее, или это усталость наваливалась свинцовой тяжестью? В голове пульсировала одна мысль: "Только бы всё обошлось. Только бы всё было хорошо."
А где-то на краю сознания билась другая, острая как лезвие: "Я больше так не могу. Не могу. Не могу..."
Больничный коридор тонул в желтоватом свете старых ламп. Запах антисептика забивался в ноздри, а где-то вдалеке монотонно пищал медицинский прибор. Марина сидела на жёстком стуле, прижимая к себе притихшего Диму. Маша примостилась рядом, положив голову ей на колени, и, кажется, задремала — слишком много переживаний для одного вечера.
Телефон в кармане молчал. Fifteen missed calls. Twenty messages. Всё бесполезно.
— Марина? Марина Соколова?
Она подняла глаза и не сразу поверила тому, что видит. Алексей Воронцов — её школьная любовь, предмет тайных воздыханий половины девчонок из параллели. Она помнила его другим: взъерошенным старшеклассником с вечной футболкой "Nirvana" и гитарой за спиной. Сейчас перед ней стоял подтянутый мужчина в белом халате, с намечающейся сединой на висках. Только глаза остались прежними — тёплые, с лучиками морщинок в уголках.
— Лёша? — она машинально попыталась пригладить растрёпанные волосы. — Ты здесь работаешь?
— Уже пять лет, — он присел на корточки, чтобы быть на одном уровне с ней. — Заведую детской травматологией. А ты... — его взгляд скользнул по спящей Маше, остановился на Диме. — Твои?
Она кивнула, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Почему-то именно сейчас, когда в его голосе прозвучало это мягкое участие, захотелось разрыдаться.
— Что случилось? — Алексей осторожно коснулся лба Димы, профессиональным движением проверил зрачки.
— Упал... Со стула... Я не уследила, — слова царапали горло. — Я такая бестолковая мать...
— Эй, — он легко сжал её плечо. — Не говори глупостей. Дети падают. Это нормально. Ты же сразу привезла его в больницу — это главное.
"Ты же сразу привезла" — не "почему ты допустила?", не "как ты могла?". Впервые за вечер она почувствовала, что может дышать.
— Я одна с двумя... Муж на корпоративе... Телефон отключен...
Она не знала, зачем говорит это. Алексею точно нет дела до её семейных проблем. Но он слушал — внимательно, без осуждения, и что-то неуловимо тёплое появилось в его взгляде.
— Пойдём в кабинет, — мягко предложил он. — Нужно осмотреть малыша. И Машеньку возьмём, пусть спит на кушетке. Здесь неудобно.
Он помог ей встать, бережно подхватил спящую Машу на руки. В этом простом жесте было столько естественной заботы, что у Марины защипало глаза.
Кабинет Алексея оказался маленьким, но уютным. Детские рисунки на стенах, разноцветные игрушки на столе — он явно умел находить подход к маленьким пациентам.
— Знаешь, — проговорил он, осторожно укладывая Машу на кушетку и укрывая её своим халатом, — я часто вспоминал тебя.
Марина замерла. В памяти вдруг всплыл тот последний школьный вечер: выпускной, белое платье, робкое признание Лёши и её ответ: "Прости, мы же друзья..."
— Я тоже, — тихо ответила она.
Их взгляды встретились, и на мгновение время словно отмоталось назад, в те беззаботные школьные годы. Но реальность тут же напомнила о себе тихим всхлипом Димы.
— Так, давай посмотрим нашего богатыря, — Алексей мгновенно переключился в профессиональный режим. — Не переживай, похоже на обычный ушиб. Сейчас сделаем рентген для подстраховки...
Его руки — уверенные, осторожные — успокаивали и внушали доверие. Дима, обычно боявшийся чужих, тихонько гулил что-то своё, позволяя доктору себя осматривать.
"А что, если?" — предательская мысль скользнула в голову. Что, если бы тогда, на выпускном, она ответила иначе? Что, если рядом с ней всё это время должен был быть другой человек? Тот, кто не считает заботу о детях исключительно женской обязанностью, кто не выключает телефон в момент, когда может быть нужен семье...
Телефон в кармане внезапно ожил. "Виктор" — высветилось на экране. Марина перевела взгляд на Алексея, склонившегося над Димой с фонариком, и впервые за долгое время поняла: она не хочет отвечать на этот звонок. Совсем не хочет.
Три часа ночи. Виктор медленно поднимался по лестнице, держась за перила. Голова гудела — то ли от выпитого шампанского, то ли от смутного предчувствия беды. В кармане завибрировал телефон, только что включенный после корпоратива. Экран вспыхнул десятками уведомлений.
"Пятнадцать пропущенных от Марины..."
"Двадцать сообщений..."
"Три вызова со скорой..."
Сердце пропустило удар. Он остановился между этажами, судорожно пролистывая сообщения:
"Вить, возьми трубку!"
"Дима упал, нужна твоя помощь!"
"Мы едем в больницу. Если ты это видишь — приезжай в детскую на Гагарина"
"Всё в порядке. Можешь не приезжать. Мы справились сами."
Последнее сообщение было как пощёчина. Короткое. Сухое. Без привычного "целую" в конце.
Он преодолел оставшиеся ступеньки почти бегом. Ключ не сразу попал в замочную скважину. В квартире горел приглушённый свет ночника — тот самый, с бабочками, который они когда-то вместе выбирали для детской.
— Марина?
Тишина. Только тиканье часов на кухне.
Он заглянул в детскую. Маша спала, свернувшись калачиком, прижимая к себе любимого зайца. Дима посапывал в своей кроватке — на лбу белел пластырь, под глазом виднелся синяк. Сердце сжалось от запоздалого страха и вины.
Марина стояла у окна в гостиной, обхватив себя руками. В тусклом свете фонарей она казалась незнакомой — будто постаревшей за один вечер.
— Как он? — голос Виктора прозвучал хрипло.
— Жить будет, — она даже не обернулась. — Просто ушиб. Нам повезло.
— Прости, я...
— Не надо, — она подняла руку, останавливая его. — Просто помолчи.
В её голосе не было злости. Ни упрёка, ни истерики — ничего из того, к чему он готовился, поднимаясь по лестнице. Только бесконечная усталость и что-то ещё... Отстранённость? Равнодушие?
— Знаешь, — она наконец повернулась к нему, — сегодня я встретила Алексея Воронцова. Помнишь, я рассказывала о нём? Моя первая любовь, школьная...
Виктор нахмурился. При чём здесь какой-то Алексей?
— Он теперь заведующий детской травматологией. Представляешь? — её губы тронула лёгкая улыбка. — Он осматривал Диму. Знаешь, что он сказал? "Дети падают. Это нормально. Ты всё сделала правильно."
Каждое слово било, как молотком по стеклу.
— Марин...
— Я не договорила, — она подошла к столу, взяла чашку с остывшим чаем. — Когда он это сказал, я вдруг поняла: не помню, когда в последний раз слышала от тебя что-то похожее. Что-то... поддерживающее. Ободряющее. Ты давно уже только требуешь и осуждаешь.
— Это неправда! — он шагнул к ней. — Я просто...
— Что? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Обеспечиваешь семью? Да, обеспечиваешь. Только семьи-то уже почти нет, Вить. Есть ты — со своими корпоративами и вечными встречами. И есть мы — я и дети, которые справляемся сами. Всегда сами.
— Я могу измениться, — слова падали в пустоту. — Я буду больше времени проводить с вами...
— Знаешь, что самое страшное? — она покачала головой. — Я тебе не верю. Совсем не верю. И, кажется... уже не хочу верить.
Она поставила чашку в мойку — аккуратно, будто это было самым важным делом на свете.
— Я подаю на развод, Вить. Завтра заберу документы у юриста.
— Что?! — он схватил её за плечи. — Из-за одного вечера? Из-за того, что я не ответил на звонок?
— Нет, — она мягко высвободилась. — Из-за сотен таких вечеров. Из-за тысячи неотвеченных звонков. Из-за того, что сегодня, когда твой сын лежал с шишкой на лбу, а незнакомый врач гладил его по голове и говорил, что всё будет хорошо, я вдруг поняла: рядом с нами давно уже нет мужчины и отца. Есть только... добытчик.
Она прошла мимо него — лёгкая, будто тень.
— Постель тебе постелила в гостиной. Спокойной ночи.
Дверь спальни закрылась — тихо, без драмы. Виктор остался стоять посреди гостиной, глядя на своё отражение в тёмном окне. Где-то на краю сознания билась паническая мысль: "Это конец? Неужели это действительно конец?"
А в спальне Марина сидела на кровати, прижав ладони к горящим щекам. Внутри была пустота — странная, звенящая, похожая на свободу. И где-то на самом дне этой пустоты теплился огонёк надежды: может быть, теперь, когда она наконец решилась все изменить, начнётся настоящая жизнь? Та самая, о которой она мечтала когда-то в юности, глядя в добрые глаза Алексея Воронцова...
За окном начинался рассвет.