В тот вечер всё пошло наперекосяк с самого начала. Я чувствовала это кожей, пока поправляла безупречно отглаженную скатерть на массивном дубовом столе. Мама всегда любила собирать всю родню на такие вот "семейные советы" — особенно когда ей было что сказать. А сегодня у неё явно чесался язык.
Саша — мой муж — сидел рядом, сосредоточенно изучая содержимое тарелки. Со стороны могло показаться, что его больше всего интересует мамин фирменный "Оливье", но я-то знала: он просто старается не встречаться взглядом со свекровью. С моей мамой. Которая восседала во главе стола, как королева на троне, и уже успела опрокинуть два бокала хорошего крымского вина.
Вокруг стола собралась вся наша родня: тётя Валя с мужем, двоюродные сёстры, дядя Коля — он уже тоже принял на грудь и теперь травил байки про свою молодость. В другой день я бы даже порадовалась такому тёплому семейному вечеру. Но сегодня... Что-то витало в воздухе. Что-то нехорошее.
— Ой, зятёк, — вдруг пропела мама с той особой интонацией, от которой у меня всегда холодеет в животе. — А ты на работе-то хоть продвигаешься? А то у нас дочка одна тянет всё на себе...
Я физически почувствовала, как напряглись плечи Саши. За столом повисла та особая тишина, когда все делают вид, что очень заняты едой.
— Мам, ну что ты начинаешь... — я попыталась рассмеяться, но вышло нервно и фальшиво.
— У нас в семье никто ни за кого не тянет, — голос Саши прозвучал спокойно, но я услышала в нём стальные нотки. — Мы вместе решаем вопросы.
Мама сделала вид, что не услышала его ответа, и демонстративно положила себе салата. Но я видела, как дёрнулся уголок её рта — верный признак того, что она только начинает.
Тётя Валя многозначительно переглянулась с дядей Колей. Двоюродные сёстры уткнулись в свои тарелки с таким усердием, будто там были написаны ответы на все вопросы вселенной. А я... Я просто сидела, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.
Знаете это чувство, когда воздух становится густым, как кисель, а время словно замедляется? Вот так было и сейчас. Я смотрела на красные от вина мамины щёки, на её чуть подрагивающие пальцы, которыми она постукивала по краю бокала, и понимала: это только начало. Сейчас она примеряется, как кошка перед прыжком.
А Саша продолжал методично работать вилкой, словно возводя стену между собой и происходящим за столом. Но я-то знала: внутри него уже закипает та особая ярость, которую он научился контролировать за годы наших визитов к маме. Каждый его жест, каждое движение говорило об этом тому, кто умел читать эти знаки.
И я молилась про себя, чтобы хоть сегодня обошлось без грозы. Но мамин прищуренный взгляд, которым она буравила макушку склонённого над тарелкой зятя, не оставлял надежд на мирный вечер.
Мама никогда не умела останавливаться вовремя. Особенно когда чувствовала, что её слова не произвели желаемого эффекта. Она отложила вилку — жест, который я знала с детства. Так она делала всегда, готовясь к длинной воспитательной беседе.
— А помните, — её голос стал громче, явно обращаясь теперь ко всем присутствующим, — как он год без работы сидел?
Я до боли сжала салфетку под столом. Тот год был самым тяжёлым в нашей жизни. Сашу сократили вместе с половиной отдела — реорганизация, оптимизация... Какие ещё красивые слова придумали начальники, чтобы выбросить людей на улицу? Он тогда не спал ночами, рассылая резюме. А днём подрабатывал, где только мог — от ремонта компьютеров до подработки в такси.
— Я же говорила, что моя дочь достойна лучшего... — мама театрально вздохнула, обводя взглядом притихших родственников.
— Ну да, было такое... — подала голос тётя Валя, и у меня защемило сердце. Она всегда была маминой верной союзницей.
Саша медленно положил нож, которым разрезал котлету. Я видела, как побелели костяшки его пальцев. Тот год научил нас многому. Мы научились экономить, поддерживать друг друга, верить, что всё наладится. Каждый вечер, возвращаясь домой усталый, он находил силы улыбнуться и обнять меня. "Прорвёмся", — говорил он. И мы прорвались.
— Да, я тогда был без работы, — его голос звучал ровно, но я чувствовала, каких усилий ему это стоит. — Но это не повод меня унижать. Сейчас у нас всё хорошо.
— Ну-ну, конечно... — мама снова вздохнула, на этот раз ещё более демонстративно. — Просто я переживаю за дочку. Она раньше такая весёлая была, а теперь...
Я почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Мама прекрасно знала, что делает — бьёт по самому больному. Ведь это она научила меня сомневаться в каждом своём решении, постоянно оглядываться на чужое мнение. "Доченька, ты уверена? А может, стоит подумать? А что люди скажут?"
Дядя Коля кашлянул и потянулся за бутылкой — явный признак того, что атмосфера накалилась до предела. Двоюродные сёстры уже даже не притворялись, что едят — они открыто наблюдали за разворачивающейся драмой.
— Знаешь, что я тебе скажу, — мама повернулась к Саше, и её голос стал медовым, что всегда предвещало особенно ядовитые слова. — Когда Леночка за первого мужа выходила, он хоть директором был. А ты...
— Мама! — моё восклицание прозвучало как всхлип.
Но она уже входила в раж, упиваясь собственной властью над ситуацией. Я видела это по блеску её глаз, по тому, как она выпрямилась, расправив плечи.
— Что "мама"? Я не имею права волноваться за собственную дочь? Вон, Светина дочка — муж бизнесмен, возит её по курортам. А ты последний раз когда на море была? То-то же...
Каждое её слово било, как хлыст. Я физически ощущала, как напрягается Саша, как закипает в нём что-то — то, что он сдерживал все эти годы. И я знала: ещё немного, и плотину прорвёт.
Я никогда не забуду этот момент. Вилка в Сашиной руке вдруг замерла, а потом с громким стуком упала на тарелку. Все вздрогнули от этого звука. А он медленно поднялся из-за стола — и я вдруг увидела в нём что-то новое, незнакомое.
— Знаете что, Нина Петровна...
Я чуть не поперхнулась. За пять лет нашей жизни он впервые назвал маму по имени-отчеству.
— Сколько можно? — его голос был негромким, но каким-то... другим. — Вы ведь сами не понимаете, что делаете с дочерью. Она боится лишний раз чихнуть без вашего разрешения!
Мама дёрнулась, как от пощёчины. На её щеках выступили красные пятна:
— Да как ты смеешь...
— Смею! — Саша стукнул ладонью по столу так, что подпрыгнули рюмки. — Потому что больше некому! Вы же её в кукольный театр превратили — дёргаете за ниточки, как вам вздумается!
Тётя Валя уронила вилку. Дядя Коля с грохотом отодвинул стул. А я... я сидела ни жива ни мертва, чувствуя, как внутри поднимается что-то... непривычное. Словно все эти годы я спала, а теперь вдруг начала просыпаться.
— Ты... — мама задыхалась от возмущения, — ты просто... Да кто ты такой вообще?!
— Я? — Саша невесело усмехнулся. — Я тот, кто любит вашу дочь. По-настоящему любит. Не как куклу, которую можно наряжать и выставлять напоказ. Не как игрушку, с которой можно играть в "послушную дочку". А как живого человека. Со своими мечтами, желаниями, правом на ошибки.
Я смотрела на маму и не узнавала её. Куда делась её всегдашняя уверенность? Её "я лучше знаю"? Её "это всё для твоего блага"? Передо мной сидела просто пожилая женщина, растерянная и испуганная.
— Леночка, — она повернулась ко мне, и в её голосе прозвучали те самые нотки, от которых я всегда терялась, — доченька, неужели ты позволишь...
И тут я поняла — это конец. Конец старой жизни, где я всегда была "доченькой", вечным ребёнком, который не имеет права на собственное мнение.
— Мама, — собственный голос показался мне чужим, — прекрати.
Она осеклась на полуслове. В столовой повисла такая тишина, что было слышно тиканье старых часов на стене — тех самых, которые мама купила ещё до моего рождения.
— Что... что ты сказала?
— Я сказала — прекрати, — каждое слово давалось с трудом, но я вдруг поняла, что больше не могу молчать. — Саша прав. Ты... ты всю жизнь решаешь за меня. Что мне носить, где работать, с кем дружить... Но я не кукла, мама. Я живой человек.
Мамино лицо пошло пятнами. Она открыла рот, закрыла, снова открыла — но впервые в жизни не нашла слов. А я вдруг почувствовала, как Сашина рука легла мне на плечо — теплая, надёжная. И от этого простого жеста на глаза навернулись слёзы.
Знаете, говорят, самое сложное в жизни — это научиться говорить "нет" тем, кого любишь. Особенно если ты всю жизнь привык говорить только "да". Но иногда это единственный способ начать жить по-настоящему.
— Предатели! — мамин голос сорвался на визг. — Я всё для неё... всё! А она...
Мама вскочила так резко, что опрокинула стул. Я никогда не видела её такой — растрёпанную, с пылающими щеками, потерявшую свою обычную "воспитанность".
— Вот и оставайтесь тут со своим... хорошим мужем! — она почти выплюнула эти слова. — Раз уж я такая плохая мать!
Она выскочила из комнаты. Грохнула дверь — наверное, на весь подъезд было слышно. В пустом углу испуганно заскребся кот Мурзик.
Я сидела, не поднимая глаз. На скатерти темнело пятно от вина — тётя Валя опрокинула бокал, когда вскочила вслед за мамой. Руки дрожали.
— Ну ё-моё... — дядя Коля почесал затылок. — Как всё...
— А чего вы хотели? — неожиданно вступилась Катька, моя двоюродная сестра. — Тётя Нина сама виновата. Сколько можно человека гнобить?
— Катя! — зашипела на неё мать.
— А что Катя? Что, неправда? — она упрямо тряхнула чёлкой. — Все же видели, как она над Ленкой измывается. И над Сашкой. А он молодец — не побоялся сказать!
Я почувствовала, как по щекам потекли слёзы. Просто потекли — и всё, хотя я даже не поняла, в какой момент расплакалась.
— Пойдём отсюда, — Саша присел рядом. — Домой поедем, а?
— А мама? — я шмыгнула носом, как маленькая.
— А что мама? — он вздохнул. — Остынет немного — позвонит. Куда она денется? Ты же её дочь.
Тётя Валя засуетилась с тарелками — видимо, чтобы скрыть неловкость. Дядя Коля полез за сигаретами — он всегда курил, когда нервничал.
— Лен, — Катька сунула мне в руку бумажный платок, — ты это... не переживай особо. Правильно всё сделали. Давно пора было.
На улице уже стемнело. Моросил дождь — мелкий, противный. Я застегнула куртку под самое горло.
— Замёрзла? — Саша приобнял меня за плечи.
— Саш... — я даже не знала, как сказать. — Спасибо тебе.
— За что? — он удивился так искренне, что я чуть не разревелась опять.
— За то, что всё это терпел. Мамины намёки, упрёки эти вечные...
— Да ладно тебе, — он поправил мне капюшон. — Я же не ради неё терпел. Ради тебя.
Мы шли к остановке, обходя лужи. Из проезжающих машин доносилась музыка. Где-то лаяла собака.
— Думаешь, правда позвонит? — я всё не могла успокоиться.
— Конечно, — Саша достал сигарету. — Вот помяни моё слово — через пару дней начнёт названивать. Только теперь всё будет иначе.
— Как?
— А вот так, — он щёлкнул зажигалкой. — Без этого вечного "я лучше знаю". Без контроля. Без... всего этого.
И знаете что? Я вдруг поняла — он прав. Что-то безвозвратно изменилось сегодня. Будто рухнула стена, которую я сама строила всю жизнь. И пусть сейчас больно и страшно... но, может, так оно и должно быть? Ведь иногда нужно набраться смелости и сказать "нет", чтобы наконец начать жить по-своему.