Вечер не задался с самого начала. Борщ пересолила, котлеты пережарила, а радио как назло крутило одни слезливые песни про любовь. Я даже не сразу поняла, что Витька опять сидит, уткнувшись в тарелку, будто там ответы на все вопросы спрятаны.
Раньше-то мы не так ужинали. Раньше он травил байки с работы, смеялся, подмигивал... А теперь – тишина. Год уже тишина. Котлета на тарелке остывает, а у меня внутри всё кипит.
Катька, умница, чувствует – что-то не так. Сидит, глазами хлопает, то на меня глянет, то на отца. Вся в меня – такая же чуткая была в её возрасте. Эх, пятнадцать лет... Страшно подумать, как быстро растёт. Вчера, кажется, в первый класс вели, а сегодня ей уже репетиторы нужны, одежда новая...
А деньги... Деньги-то тают. Как снег по весне – всё быстрее и быстрее. Я последнюю премию на Катькины кроссовки потратила, в магазине уже по акциям шарюсь, а он... Вилка в моей руке начала выстукивать нервный ритм по краю тарелки.
– Ты что творишь-то, а? – вырвалось у меня.
Витька вздрогнул, поднял глаза – удивлённые, будто с луны свалился.
– Ты о чём, Марин?
– О чём? – меня как прорвало. – Ты ничего не делаешь, а тратишь наши деньги! Вот о чём!
– Да я же... – он запнулся, – я ищу работу...
– Год? – я почти выкрикнула это слово. – Целый год ищешь? Знаешь, сколько я уже в заначку лезу? Думаешь, деньги с неба падают?
Катька съёжилась на стуле. Я знаю – нельзя при ребёнке... Но как молчать-то? Сколько можно?
– Мам... – попыталась она встрять.
– Помолчи! – оборвала я резче, чем хотела. – Пусть папа послушает. Я ведь всё молчала, думала – найдёт, справится. А он что? В компьютер пялится целыми днями. Это, по-твоему, поиск работы?
У Витьки желваки заходили. Знаю этот взгляд – обиделся. Раньше-то гордый был, всё сам тащил, а теперь... Что с нами стало-то, а?
Он встал резко, аж стул скрипнул. Смял салфетку, бросил на стол. И ушёл. Просто взял и ушёл в темноту гостиной, даже слова не сказал.
А я сижу, в остывший борщ смотрю, и слёзы предательски подступают. Катька всхлипнула тихонько... Господи, что же я наделала?
Посуду мыла на автомате – тарелка, ложка, вилка... Мысли путались. В голове крутились обрывки фраз, недосказанные слова, его взгляд... Вода лилась и лилась, а я всё не могла остановиться. Тёрла до блеска уже чистые тарелки, будто пыталась смыть с них свою вину.
Катька тихонько подошла сзади, обняла. От неё пахло ванильным шампунем – недавно купила на свои карманные. Экономит, знает, что маме тяжело...
– Мам, ну не плачь, – прошептала она мне в спину.
А я и не заметила, что плачу. Слёзы капали в раковину, смешивались с мыльной водой. Выключила кран, вытерла руки о фартук.
– Знаешь, доченька... – начала я и осеклась. Что тут скажешь? Как объяснить ребёнку, что иногда любовь похожа на каторгу? Когда смотришь на родного человека и не узнаёшь его. Когда каждый день как день сурка – он в компьютер уткнулся, я на работу-магазин-готовку...
– Пап не виноват, – вдруг сказала Катька. – Он старается. Я видела, как он вчера до трёх ночи сидел, резюме писал.
У меня внутри что-то оборвалось. До трёх ночи? А я и не знала... Совсем мы разучились разговаривать.
– Он же у нас гордый, – продолжала дочь. – Помнишь, как в прошлом году его отдел закрыли? Все тогда под сокращение попали. А он... он же начальником был. Двадцать лет на одном месте...
Помню. Как не помнить? Витька тогда неделю ходил как в воду опущенный. Потом собрался вроде, начал работу искать. Только всё не то – то зарплата маленькая, то возраст не тот... А потом и вовсе замкнулся.
В гостиной скрипнуло кресло. Сидит там один в темноте, думает свои мужские думы. Раньше-то всё со мной обсуждал, а теперь...
– Кать, – я погладила дочку по голове, – иди-ка ты спать. Поздно уже.
– А ты?
– А я... – я достала из холодильника пачку пельменей, – пойду мужа кормить. Борщ-то он так и не доел.
Катька улыбнулась – хитро так, по-взрослому. Чмокнула меня в щёку и убежала к себе. А я стояла у плиты, слушала, как закипает вода, и думала – может, правда, слишком давлю? Может, ему сейчас не пинки нужны, а поддержка?
Пельмени всплыли, и я машинально помешала их ложкой. В памяти вдруг всплыло, как познакомились – в студенческой столовой. Он тогда такой же пельменный суп хлебал, а я мимо проходила, поскользнулась... Витька меня подхватил, да так и не отпустил больше. Двадцать три года вместе...
Нащупала в кармане фартука конфету – утром купила, для себя прятала. Положила её на блюдце рядом с пельменями. Витька любит сладкое после еды, хоть и не признаётся.
Вдохнула поглубже и пошла в гостиную. Будем разговаривать. По-настоящему, как раньше. Должны же мы справиться? Не чужие всё-таки...
В гостиной темно – только уличный фонарь подсвечивает знакомый до каждой морщинки профиль. Витька сидит в своём кресле, смотрит в окно. Даже не повернулся, когда я вошла.
– Есть будешь? – спрашиваю тихонько, ставлю тарелку на журнальный столик. – Пельмени. Свеженькие.
Молчит. Только желваки ходят – обиделся крепко. А я стою, мну край фартука и не знаю, с чего начать. Столько лет вместе, а как первый раз на свидании – коленки дрожат, слова путаются.
– Витя...
– Думаешь, мне нравится? – вдруг спрашивает он глухо. – Думаешь, я кайфую от того, что жена меня содержит?
Я присела на подлокотник его кресла – как в молодости, когда места в однушке было мало, а нам и так хорошо было.
– Не говори глупостей. Какое "содержит"? Мы же семья...
– Семья, – хмыкнул он. – А я... я же мужик, Марин. Я должен... а что я могу? Кому я нужен в пятьдесят три? Везде молодых ищут, с опытом в этих... как их... в новых технологиях.
Голос у него дрогнул, и я не выдержала – обняла за плечи. Крепкие ещё плечи, родные. Сколько я на них проплакала за эти годы? Сколько он меня на руках носил?
– Знаешь, – говорю, – а помнишь, как ты в девяностые крутился? Когда завод встал? Ты же маляром пошёл, полы красил...
– Так то другое было, – он всё в окно смотрит, но чувствую – слушает. – Молодой был, глупый. Ничего не боялся.
– А сейчас что изменилось?
Витька повернулся ко мне – в глазах тоска:
– Страшно, Маринка. Страшно начинать с нуля. А вдруг не получится? Вдруг опять облажаюсь?
– А вдруг получится? – я взяла его за руку, пальцы холодные. – Помнишь, как ты Катьку учил на велике кататься? Она падала, ревела, а ты говорил...
– "Не попробуешь – не узнаешь", – усмехнулся он.
– Вот именно.
Он задумчиво повертел в руках конфету, которую я принесла. Развернул медленно, будто решение принимал.
– Я тут думал... – начал осторожно. – Помнишь, у меня в гараже верстак стоит? И инструменты все остались...
Я затаила дыхание. Неужели?
– Сосед на днях просил тумбочку отреставрировать. Старая, красивая... Говорит, заплатит...
– Витенька, – я прижалась щекой к его плечу, – так это же здорово! Ты же всегда с деревом любил возиться. Помнишь, какую детскую Катьке сделал?
– Думаешь, кому-то сейчас нужна реставрация? – в голосе сомнение, но уже не безнадёга.
– А ты попробуй. Не узнаешь, пока не попробуешь, – подмигнула я ему.
Он притянул меня ближе, поцеловал в макушку. По-родному так, как раньше.
– Прости меня, – шепчет. – За всё прости. Я же вижу, как ты устаёшь...
– И ты прости, – говорю. – Я не должна была при Катьке...
– Должна, – перебил он. – Иногда мужику пинок нужен. Чтобы в себя пришёл.
За окном моргнул фонарь. Где-то вдалеке просигналила машина. А мы сидели в темноте, прижавшись друг к другу, и молчали. Только теперь это было другое молчание – тёплое, как раньше.
Пельмени остывали на столике, но это было уже неважно.
Три месяца пролетели как один день. Захожу в гараж – глазам не верю. Верстак блестит, инструменты разложены, на стенах фотографии работ развешаны. Витька мой весь в стружке возится с каким-то старым комодом, даже не заметил, как я вошла.
– На ужин пойдёшь? – окликаю его. – Или опять до ночи корпеть будешь?
Поднял голову, улыбается – совсем другой человек стал. Помолодел будто.
– Марин, глянь какая красота! – он любовно проводит рукой по деревянной створке. – Представляешь, это бабкин комод, начала прошлого века. Думали выбросить, а тут такое...
Подхожу ближе, заглядываю через плечо. И правда красота – узоры проступают, дерево как живое светится.
– Заказчица уже третий раз звонила, – хвастается. – Говорит, если этот комод сделаю, у неё ещё два шкафа есть старинных.
Я достаю телефон, фотографирую его за работой. Для сайта – Катька настояла, что отцу нужна страничка в интернете. Сама и сделала, даже название придумала: "Вторая жизнь старой мебели".
– Мам, пап! – как по заказу, влетает в гараж наша выдумщица. – Представляете, нам Ольга Петровна позвонила! Помните, я ей фотки папиных работ показывала? Она хочет, чтобы папа всю мебель в их гостинице отреставрировал!
Витька аж инструмент выронил.
– В "Старом дворике"? Там же номеров двадцать...
– Двадцать три, – деловито поправляет Катька. – И в каждом номере по три-четыре предмета на реставрацию. Они хотят в старинном стиле всё оформить.
Смотрю – у мужа глаза загорелись. Это ж работы на полгода минимум!
– Только вот незадача... – он задумчиво потёр подбородок. – Одному столько не потянуть. Может, Семёныча позвать? Он же тоже без работы мается, а руки золотые...
– И дядю Колю с пятого этажа! – подхватывает Катька. – Он столяром всю жизнь проработал.
Витька уже схватился за телефон, набирает номер. А я стою, смотрю на них и улыбаюсь. Вспомнила тот вечер, пересоленный борщ, ссору... Будто в другой жизни было.
– Мариш, – окликает меня муж, прикрыв трубку рукой, – а ведь нам помещение понадобится. Гараж маловат будет...
– Ну так у нас же бабкин подвал пустует, – говорю. – Просторный, сухой. Только прибраться надо...
– Точно! – он чмокнул меня в щёку, снова заговорил по телефону: – Семёныч? Зайди, дело есть...
Катька примостилась на краешке верстака, болтает ногами:
– Мам, а помнишь, как ты говорила – деньги тают, как снег по весне?
– Помню, доченька.
– А теперь весна, а у нас всё наоборот – деньги прибавляются.
Я обняла её, поцеловала в макушку. Мудрая растёт девочка.
– Пойдёмте ужинать, реставраторы, – говорю. – Я пирог испекла. С яблоками.
– Это который папа любит? – подмигивает мне дочка.
– Который папа любит, – киваю.
А Витька всё говорит по телефону, размахивает руками, что-то доказывает... Живой. Настоящий. Мой.
Вот так и бывает – иногда нужно всё потерять, чтобы найти себя заново. Главное – верить и поддерживать друг друга. Ведь семья – она на то и семья, чтобы вместе и в горе, и в радости.
А пирог подождёт. У нас теперь всё время впереди.