Отбежим немного назад. Пребывание Дидериха в Берлине завершилось вот каким эпизодом: …прорвав цепь полицейских, оцепивших Брандербургские ворота, он бросился навстречу кайзеру («на коне скакала сама власть, с каменным лицом и испепеляющим взором, власть, которая растаптывает нас, а мы целуем копыта ее коня»), не удержался на ногах и на всем ходу шлепнулся в лужу, прямо под копыта императорского Буцефала; его обдало фонтаном грязной воды. «Кайзер рассмеялся: да это, конечно же, монархист, верноподданный! Повернувшись к свите, хлопая себя по ляжкам, кайзер хохотал. Дидерих, так и не закрыв рот, смотрел ему вслед из своей лужи».
Эта история, утаить о которой он не нашел в себе сил, подняла его престиж среди новотевтонцев на небывалую высоту.
В дальнейшем судьба предоставила Дидериху еще одну возможность излить свои верноподданнические чувства, и он ею воспользовался в том же приблизительно стиле, фактически пожертвовав своим свадебным путешествием. К чести его надо сказать, что жертва эта не имела иных следствий, кроме чувства глубокого удовлетворения, затопившего на некоторое время его душу.
Возвращаемся в Нетциг. Старый Геслинг скончался и молодому Геслингу пришлось взять на себя бремя управления семьей и семейным делом. Он бросился очертя голову в тихий провинциальный омут, и чуть не захлебнулся в нем: провинциалы оказались не такими уж простаками. Но арийская внешность плюс усы и шрамы, молодость, энергия и вера во все хорошее победили; победа далась нелегко, пришлось кое-чем пожертвовать.
Будучи избранным в городское самоуправление, он полюбил произносить речи. И какие речи! Ни одной банальности, ни одной пошлости он не оставил без употребления. Но людям нравилось не то, что он говорил, а то, как он говорил – горячо и страстно, легко переходя при необходимости на крик, с искренней верой и убежденностью. Во что? Вот с этим были проблемы, вот это не всегда было понятно и ему самому. Но, кажется, это было не так уж важно для слушателей.
Читать о том, как молодой доктор строил карьеру в родном городе, не останавливаясь ни перед клеветой, ни пред замысловатой интригой, запуская сплетни, перешагивая через трупы конкурентов, нарываясь на оскорбления, заключая и разрывая политические союзы, пресмыкаясь перед властями предержащими, попадая в нелепые ситуации и ловко выскальзывая из них, заботливо пестуя свою репутацию, хлопоча одновременно и о своей личной жизни, – очень занимательно. Да, пожалуй, и поучительно: какой-нибудь молодой политический деятель из «наших» может извлечь из этой истории немало полезного.
Надо сказать, что судьба хранила нашего героя: самые рискованные авантюры сходили ему с рук. Однажды по пьяной лавочке (пил с группой проверенных верноподданных) он отправил полковнику местного гарнизона телеграмму за подписью кайзера; телеграмма предписывала полковнику наградить солдата, застрелившего демонстранта; протрезвев на утро, пришлось пережить несколько крайне неприятных часов, мучаясь в догадках о возможных последствиях. Последствия превзошли ожидания – телеграмма была опубликована в правительственной газете, то есть кайзер признал свое авторство, солдат был награжден денежным подарком и ему присвоено звание ефрейтора. Дидерих не верил своим глазам. «Он еще раз развернул перед собой газету; он смотрел в нее как в зеркало, и видел себя облаченным в горностай».
Выборочно привожу самые на мой взгляд впечатляющие перлы, выпавшие из уст героев романа.
Асессор Ядассон, пламенный патриот и националист, человек благородных убеждений, но несколько сомнительной внешности: «Открывать дешевые столовые для неимущих – сделайте одолжение, но лучшая пища для народа – благонадежный образ мыслей».
Вольфганг Бук, сын одного из влиятельных отцов города, разрывающийся между карьерой адвоката и актера: «Тот, кто действует на сцене, в жизни уже не действует, ибо свою действенность он изжил там».
«Зримым усилием воли он придал мягким чертам своего лица энергичное выражение», – это о нем же, Вольфганге Буке; к делу напрямую не относится, просто понравилось выражение.
«На лице каждого истинного немецкого идеалиста всякий объективный исследователь должен иметь возможность без усилий прочесть благонамеренный образ мыслей». Это я от себя.
«Не успело умолкнуть сердце, как во всех четырех мужах заговорил рассудок». Сердца заговорили в ответ на призыв Дидериха учредить в Нетциге партию кайзера, партию патриотов-националистов, а рассудок возвысил свой голос, когда дело дошло до дележа портфелей между учредителями.
Из выступления того же Бука на процессе, затеянном асессором Ядасоном вместе с Геслингом против буржуазных извращенцев: «Фальшивые идеалы влекут за собой падение нравов, за политическим обманом следует обман в гражданской жизни».
Дидерих Геслинг, после того как его вместе с супругой не пустили на трибуну официальных лиц на торжествах по случаю открытия памятника императору Вильгельму (на трибуне все официальные лица были облачены в мундиры, даже те, отправление служебных обязанностей которых вовсе не подразумевало ношения каких-либо мундиров): «…Без мундира человек, будь он хоть семи пядей во лбу, проходит по жизни с неспокойной совестью».
Перед нами мощная фигура регирунгспрезидента фон Вулкова – олицетворение императорской власти на местах: зычный голос, огромное брюхо, нечесанная борода, благородно-воинственные наклонности, тяжелый мужской дух, будто обладатель его только что вернулся с охоты на крупного зверя, неумолимо распространяемый регирунгспрезидентом при любых обстоятельствах. Всего две характерные фразы. «Он уперся кулаками в колени и разглядывал пол, точно призадумавшийся людоед». «Вулковский пес (дог, а кто же еще?! по кличке Шнапс) зарычал, а из-под обширного регирунгспрезидентского зада раздался раскатистый треск – и Дидерих испуганно сжался».
То-тоже, непросто находиться вблизи власти. Надо сказать, что впоследствии Дидерих, улучив подходящий момент, с успехом использовал этот трюк.
Во время свадебного путешествия чете Геслинг посчастливилось встретить кайзера, находящегося в Италии с государственным визитом; между молодыми произошел следующий диалог:
– Дидель! – воскликнула она. – Мне не жалко, я брошу ему под ноги свою дорожную вуаль, да, да, пусть он пройдет по ней, и розы со своей шляпы брошу!
– А вдруг он тебя заметит, и ты произведешь на него впечатление? – спросил Дидерих и судорожно улыбнулся.
Бюст Густы заходил вверх и вниз, она потупилась. Дидерих, тяжело дыша, сделал мучительное усилие и овладел собой.
– Моя мужская честь священна, так и знай. Однако в данном случае… – И он скупым жестом выразил недосказанное.
Дидерих преследовал кайзера на извозчике по всему Риму и везде находил способ вырваться из толпы, прорвать оцепление (солдаты с перьями на касках с истинно латинской беспечностью не сильно ему препятствовали) и броситься навстречу абсолютной, отстраненной, высшей власти с выражением верноподданнического восторга на багровом от волнения и мокром от пота лице.
Когда он торжествующий вернулся с победой в гостиницу, Густа не узнала его. «…Он был красен как помидор, пот лил с него ручьями, а взгляд его посветлевших глаз дико блуждал, точно взгляд древнегерманского воина, совершающего набег на латинские земли».
Он имел свойство легко приходить в отчаяние и внезапно воспламеняться надеждой; его мировоззрение сформировалось случайным образом, тем сильней он за него держался и им дорожил – оно его не подводило; он родился стяжателем, мечтателем и фантазером (забавная комбинация) и не изменял этим свойствам на протяжении всего романа; он был идеалистом, и идеалистом именно в том своеобразном смысле, какой вкладывали в это понятие современные ему образцовые немцы; его личный интерес всегда был для него базовым интересом, что не мешало ему временами испытывать вдохновение, восторг и даже простое удовольствие по причинам, не имеющим никакого отношения к его кошельку; он был способен любить женщин, друзей, корпорацию и самого кайзера… но лишь до тех пор, пока на другой чаше весов не оказывался более серьезный аргумент.
Этот человек мог бы быть идеальным продуктом германской государственной машины по производству верноподданных, если бы ни один природный порок – он был слегка трусоват, и на войне от него не было бы проку: машина где-то дала сбой. Но войну он приветствовал от всей души. Уклониться от окопов он нашел бы способ, ибо воинственность его носила академический характер; воспламенять крестьян и обывателей призывами умереть за Фатерланд – вот его призвание. Что ж, на войне сгодятся любые таланты.