Есть один лингвистический термин, придуманный в Германии - Wanderwort. Переводится он как "бродячее слово", ну или "миграционный термин", "странствующее слово", "мигрирующее слово" или "скитающееся слово".
По-моему, звучит очень романтично. И романтика здесь не только в звучании.
Речь о словах, которые заимствуются в самые разные языки, а не только в соседние. Этакие профессиональные иммигранты. Например, слово "чай": оно попало буквально в каждый язык мира из китайского. Слово "оранжевый" захватило мир, выйдя из одного из дравидийских языков. Думаю, вы примерно поняли принцип.
Но если слова "чай" и "оранжевый" продолжают существовать как в исходном языке, так и в остальных, иногда случается такое, что пока слово гуляло по миру, исходный язык взял и вымер. И вот тут начинается самое интересное, лингвистический детектив, то есть поиски этого исходного языка.
Представьте, хоть это и трудно, что китайский язык через несколько тысяч лет вымрет, но во всех остальных живых на тот момент языках будет живо слово "чай". Оно будет даже не всегда похоже, но для лингвистов будущего будет очевидно, что оно выбивается из логики каждого из живых языков, не желает встраиваться в систему. В нём логично предположат заимствование. И останется найти тот мертвый язык, из которого оно пришло.
Но если лингвистам будущего, если не случится мировой катастрофы, которая уничтожит все данные о китайском языке, не составит труда узнать происхождение слова "чай", даже если китайский язык перестанет существовать, лингвистам настоящего порой приходится смиряться с тем, что о происхождении древних бродячих слов мы можем только догадываться.
Нам давно пора перейти к конкретике, не так ли?
Вот, например, во многих языках вызывает вопросы слово, которое обозначает такой предмет как "топор".
Возьмём английское "axe". Дальше прагерманского *akwisī история этого слова надёжно не восстанавливается. Сама эта реконструкция сделана на основе готского 𐌰𐌵𐌹𐌶𐌹 [aqizi], немецкого "Axt", датского "økse" и других германских, а также из заимствованных из германских в саамские "aaksjoe"\"оа̄ккшэ". Есть заимствование и в славянские - например, устаревшее польское "oksza" ("топор"), а также древнерусские слова для обозначения топора и секиры: "окошва", "окшева", "окшива" и "окъшевь".
Однако вне этого сравнительно небольшого ареала родственных слов нет, поэтому, хотя и можно предположить на основе ожидаемых фонетических изменений примерно вот такую праиндоевропейскую реконструкцию: *h₂egʷsih₂, выведенная из одной-единственной языковой группы (германской), она выглядит бледно.
И вдруг мы обнаруживаем, что в некоторых других языковых группах есть близкие по смыслу и звучанию слова, хотя по всем признакам они не должны быть родственными германским.
Например, греческий топор - ἀξῑ́νη [axī́nē]. Внешне он, согласитесь, очень похож на германский, но вот по фонетическим законам не совсем хорошо годится в родственники.
То же можно сказать и про латинский топор - "ascia". Как видите, опять слово вроде бы похожее, но не до конца устраивает: в данном случае мы ожидали бы "acsia", если бы оно развивалось параллельно греческому из праиндоевропейского, или если бы было заимствовано из греческого, или если бы греческое было заимствовано из латыни.
С этим ещё можно было бы, наверное, скрепя сердце, смириться, но тут мы находим аккадский топор - 𒄩𒍣𒅔 [ḫaṣṣinnum] (из него получились арамейское חֲצִינָא [ḥăṣṣīnā], арабское خَصِّين [ḵaṣṣīn] и другие семитские слова).
Как видите, у нас есть несколько праиндоевропейских и семитских слов, которые очевидно похожи, но не проходят тест на родство по фонетическим законам.
Это и заставляет прийти к версии о том, что существовал некий вымерший ныне и не расшифрованный язык, скажем, один из палеоевропейских, где топор назывался каким-то образом, ну, скажем, "асина", "касина" или "аксина" (все эти три варианта я написала от балды, просто для наглядности). Или даже это была группа языков, тех же палеоевропейских, родственных между собой, где в одном языке топор назывался "асина", в другом "касина", а в третьем "аксина" (те же варианты от балды), и в зависимости от того, кто с кем больше общался (германцы, греки, римляне и аккадцы географически не очень близко), такой вариант и заимствовали. Но так как мы не знаем, что это был за палео-язык (языки), мы не знаем, какие в нём были фонетические законы, потому и не можем ничего отследить. Кроме схожести и некоторой загадочности.
Кстати, французский "hache" ("топор") тоже не родственен английскому "axe", а происходит от прагерманского *happjā, который, поди ж ты, опять плохо реконструируется в праиндоевропейском.
Ещё один аргумент в пользу бродячести в данном случае - это вопросики, которые возникают к топору и в других языках. Как будто название этого предмета (топора) по каким-то причинам очень часто именно заимствовалось. Возможно, его навязывали те, кто этим топором орудовал лучше. Рассмотрим ещё одну группу товарищей.
В санскрите топор называется परशु [paraśú], ему родственен осетинский фӕрӕт [færæt] (то же) и греческий πέλεκῠς [pélekŭs] (то же). В тохарских языках тоже было похожее слово для топора - в одном "peret", в другом "porat" - видимо, заимствовали уже у индоиранцев.
Далее, есть версия, что где-то тут случилась метатеза, откуда в фарси получилось слово تبر [tabar], отсюда таджикский "табар", и - наш "топор" (Фасмер, правда, на этот раз выступает за исконное происхождение у славян этого слова от звукоподражательного "тяп", но не знаю, не знаю).
И эти товарищи тоже в праиндоевропейском красиво не реконструируются. Как будто бы чуточку красивее они становятся в ряд к аккадскому 𒁄 [pilaqqu] ("деревянная рукоять, веретено, арфа"), которое идёт от шумерского 𒁄 [balag] (всё то же самое, плюс родовое понятие "деревяшка").
То есть либо мы считаем, что во всём виноваты шумеры, либо некий потерянный язык, откуда они все это заимствовали, либо держим себя в руках, реконструируем праиндоевропейский топор *peleḱús, и считаем, что он просто сохранился только у индийцев, греков, тохар и таджиков с осетинами (интересно только, где были персы, когда это слово раздавали).
Однако слово *peleḱús не похоже на праиндоевропейское. Корень праиндоевропейского слова должен реконструироваться в виде "согласный - гласный - согласный", в данном случае *pel-. Но тогда мы остаёмся один на один с суффиксом *-eḱu-, который в праиндоевропейском не восстанавливается (суффикс, который встречается один-единственный раз во всем языке - это реалистично, но не очень). То есть мы всё-таки приходим к тому, что если это слово и было в праиндоевропейском, оно уже тогда было откуда-то заимствовано (пускай и не из аккадского с шумерским). И мы опять вынуждены сделать ставку на какой-нибудь потерянный палеоевропейский язык или группу таких родственных палеоевропейских языков.
Ещё одно слово, которое по каким-то причинам стало бродячим - это "серебро".
С одной стороны, во многих индоевропейских языках сохранилось для серебра своё слово, которое происходит от корня *h₂erǵ- ("белый, светлый"). Это и латинское "argentum", и армянское արծաթ [arcatʻ], и авестийское 𐬆𐬭𐬆𐬰𐬀𐬙𐬀 [ərəzata], и ирландское "airgead", и индийское रजत [rajatá].
Но у германцев, балтов и славян получилось нечто совсем иное: "silver" (англ.), "silfur" (исландск.), "sølv" (датск., норв.), 𐍃𐌹𐌻𐌿𐌱𐍂 [silubr] (готск.), "sudrabs" (латышск.), "sidãbras" (литовск), наше "серебро".
И у этих товарищей, в отличие от предыдущих, праиндоевропейский корень не восстанавливается. Ну не бьются эти фонетические соответствия с теми, которые типичны для индоевропейских языков. А вероятность единичной истории, как я уже говорила, конечно, не нулевая, но близко к тому.
Зато. У нас есть кое-что в других, неиндоевропейских языках, а именно, аккадское 𒀫𒁍𒌝 [ṣurpum] ("серебро"), баскское "zilar" ("серебро"), кельтиберское "silabur" ("деньги"). Если учесть, что баскский считается последним и единственным выжившим из палеоевропейских языков, то мы опять можем предположить, что след тянется именно оттуда.
Как топоры, так и серебро, могли быть предметами роскоши в Бронзовом Веке, и их названия могли передаваться вместе с самими товарами по многочисленным торговым путям. Люди не жили в изоляции уже тогда, и даже если один конкретный человек вряд ли бы путешествовал в то время с Пиренейского полуострова до Синайского, по системе "из рук в руки" тем же маршрутом передать могли очень многое - и вещи, и слова.