За грязным окном, закрытым решеткой, гудели далёкие троллейбусы и перезванивались трамваи. Жара стояла такая, что под колёсами редких автомобилей шипел и плавился асфальт, а пыль, несмотря на суш и зной, ленилась подниматься в воздух и вяло лежала вдоль бордюров и стен невысоких домов.
В полуподвальном помещении пункта приёма макулатуры и стеклотары, расположенного в старом доме, было несколько прохладней, но очень влажно и душно. Пахло плесенью, старой бумагой и мокрыми газетами. Запах был густой и казалось, что он даже имеет цвет – жёлтый. Такой же жёлтый, как и стены этого затхлого помещения, выкрашенные жёлтой краской, и стены старого дома, вымазанного жёлтой глазурью.
Жужжали ошалевшие от жары мухи. Гудела и мигала старая лампа дневного света.
Лариса вытащила на задний двор вчерашние тюки бумаги, кипы книг и ящики с тарой. Скоро приедет грузовик и заберёт их. Осторожно села на шаткий, облупившийся табурет рядом с весами и стала обмахиваться сложенной вчетверо газетой. Из импровизированного веера выпал старый карманный календарик за 76-ой год. Ушлый волк из «Ну погоди» тащил авоську с бумагой, а надпись под ним призывала сдать макулатуру в обмен на литературу. Вид у волка был хитрый, и казалось, что он не за книгой бежит, а рвёт когти из этого душного помещения, из этого города, из этого лета, да и вообще – из этой жизни. Волк что-то знал. Что-то такое, чего не знала Лариса…
– День добрый! – Услышала она скрипучий голос за спиной и вздрогнула от неожиданности. Дверь наружу была раскрыта, поэтому она не слышала, как в помещение вошел высокий и худой мужчина в легком льняном костюме и белой летней шляпе на голове. В руках он держал две увесистые стопки книг, перехваченные бечёвками. Верёвки врезалась в пальцы, отчего те побелели, а кончики приобрели землистый цвет. Фигура мужчины выражала страдание и мучение и была густо сдобрена брезгливо-безнадёжным выражением лица. Он обвёл глазами жёлтое печальное помещение, где Лариса работала приёмщицей, и поморщился. Будто даже как с удовольствием поморщился.
– Очередная порция, Лариса Васильевна! – Он хлопнул стопки книг на весы и стянул рот гузкой, отчего на верхней губе проступили капельки пота. Его нарочито безразличный вид силился сказать, что визит этот вынужденный, и к его собственным желаниям никакого отношения не имеет.
– Здравствуйте, Валентин Николаевич!
– И тебе не хворать, – ответил визитёр, стараясь не смотреть в глаза приёмщице.
– Опять сдаёшь? – Лариса вздохнула.
– Что же мне, хранить этот хлам и дальше?
– Ирма Арнольдовна этот хлам всю жизнь собирала, – сказала Лариса с нажимом на слово «хлам».
– Ну-с, тётка померла уже, а нам – живым – жить. Я только и делаю, что целыми днями чихаю, да пыль с корешков стираю.
Лариса вежливо кивнула.
Чихает он! Конечно. Переселился на её жилплощадь – ещё гроб не успели вынести. И месяца не прошло, а уже всю её испохабил: распродал мебель, растащил библиотеку. Засидел квартиру всю, как муха старый шкаф.
– Ценные есть? – на всякий случай уточнила Лара.
– Сдал в букинистический.
Ещё бы! За этим хлыщём не заржавеет. Знает цену тёткиной библиотеке и всю редкую художку давно уже снёс в комиссионку.
– Что на этот раз?
– Медицинская ерунда какая-то.
Лариса бросила тревожный взгляд на весы, где ожидали своей участи ещё не старые, но уже ненужные книги.
– По кардиологии есть что? – С тех пор, как заболела Ульянка, Лара устроила у себя в квартире пункт по сбору, хранению и изучению литературы по кардиологии.
– Не помню, сама посмотришь. Я тебе что – книжный магазин?
– Может, в библиотеку при медицинском отнесешь, Валентин Петрович? Хорошие же книги ведь.
Глаза Валентина Петровича заскользили нарочито безразлично по стопкам газет, по кипам бумаг и горкам книг, по потолку, по стенам и вдруг резко остановились за спиной Ларисы. Она обернулась – в углу комнатушки висели картонные иконки на железных кнопках.
С тех пор как Ульяна заболела, Лара собирала не только медицинские книги, но и бумажные иконы, которые некоторые люди сдавали (видимо, выносили из квартир таких же почивших, как и Ирма Арнольдовна старух), или вырезала из редких приходских газет, вырывала из пухлых отрывных календарей. Некоторые иконки она вешала у себя дома или тут, на работе, некоторые складывала в альбом со старыми фотографиями в красном бархате.
– Всё молишься? – Мужчина постарался увести разговор от его книг.
– Молюсь, Валентин Петрович, молюсь. Как же иначе?
– Думаешь, вылечит он твою дочь? – Кивок на иконку Спаса Вседержителя.
– Вылечить, думаю, не вылечит, но, может, чем другим поможет…
– И чем же?
По вечерам иной раз, когда особенно было тоскливо, и безнадега кольцом сжимала грудь и горло, Лариса садилась за свой альбом в красном бархате и перебирала образа. От этого простого действия ей казалось, что железная хватка отчаяния слабела, а иной раз даже и вовсе разжималась. Многих святых на своём «иконостасе» она не знала, в иконах не разбиралась – не обучена была, – но простое прикосновение к печатным, потрепанным ликам давало успокоение и слабую веру.
На то, что дочка выздоровеет сама, Лариса, кончено, не надеялась. Слишком уж материалистичным был её взгляд на жизнь. Но то, что она, Лара – простая работница пункта приема стеклотары и макулатуры – сможет встретиться с главным светилом кардиологии города – профессором Воскресенским Яковом Борисовичем – она верила.
Дважды она пытала удачу. Раз приехала в институт кардиологии сама, вместе с Улей, но там им дали понять, что без записи их не примут, хотя записывать почему-то отказались.
В другой такой же её визит «на удачу» женщина из приемной и вовсе странную вещь спросила:
– Вы по контакту Сергея Сергеевича?
– Нет, – растерялась Лариса. – Я сама по себе.
– Ох, – смутилась женщина, – я вам ничем не могу помочь. – Они кого-то ждали, и явно – не её.
Всю дорогу из центра домой Лара грустно размышляла. Человека ожидали по блату (какой мерзкое слово), его, точнее её, перепутали с Ларисой. Зачем же она призналась, что она – это она, а не та, что по контакту Сергея Сергеевича? Можно было бы сказать – да, от него самого. И улыбнуться пошире. Понятно, что обман раскрылся бы вскоре, но, возможно, у неё появился бы шанс лично переговорить с Яковом Борисовичем, зацепиться за его взгляд, схватить его морщинистую руку и даже упасть на колени, если нужно будет?! А там того и гляди, сжалился бы он над ними и согласился осмотреть, а то и вовсе – прооперировать Улю. Ведь человек же он! Пусть и светило, а всё одно – человек. И всё человеческое – надеялась Лариса – ему не чуждо.
Но шанс был безвозвратно упущен. Зато в голове крепко засела мысль: надо выйти на «блат» или найти «контакт».
Где их искать – она не знала. На всякий случай поспрашивала своих редких знакомых – таких же гольных, как и она людей – и, ничего не найдя, немного успокоилась. А по вечерам, когда Уля засыпала, Лара доставала свой краснобархатный альбом с последней надеждой и тихо молилась о контакте.
Молитв она особо не знала, как правильно просить – не ведала. В своих попытках быть услышанное ТАМ Лара казалась самой себе маленькой и смешной. Она обжигалась о едкий стыд (страшно было представить, как глупо она выглядит в глаза ТЕХ, кто, возможно, слышит её), но всё шептала в листочки и картонки свою простую, сбрызнутую слезами, просьбу: пусть найдется «блат»! Пусть найдётся «контакт».
Это было по ночам. А днём ей мечталось, что в дверь её каморки по приёму макулатуры и стеклотары войдёт неизвестный худой мужчина представительного вида, они случайно разговорятся, он узнает про беду и, к её великому изумлению, достанет пухлую записную книжку из внутреннего кармана дорогого драпового пальто. На кусочке макулатурной бумаги он выпишет из книжки драгоценный телефон Вознесенского Якова Борисовича – светила детской кардиологии – и отдаст ей. Кто был этот мужчина – сам ли Яков Борисович или его хороший знакомец – Лариса не уточняла в своих мечтах. Для неё он просто был.
Сама мысль о человеке в дорогом пальто в этом месте была абсурдна, но Лара верила. Верила и ждала.
Но ни представительных мужчин, ни хотя бы женщин здесь не было. Были забулдыги-пьяницы со звенящими ящиками пустых бутылок, кучки ответственных пионеров с громкими учителями, тихие, выцветшие пенсионеры и такие вот мужички по типу Валентина Петровича, очень похожие на желчных хорьков, что дербанили богатые домашние библиотеки своих бывших жён или умерших тёток. Ценные книги они продавали, простые – сдавали на макулатуру, тем самым зарабатывая на талон, который позже можно было обменять на редкую книгу, а саму книгу – продать.
– И чем же он тебе поможет? – вырвал Лару из размышлений Валентин Петрович.
– Не знаю, может быть, поможет найти того, кто вылечит.
– Поможет найти? – Узкие глазки Валентина Петровича расширилось. – Он тебе что? – бюро находок или бюро добрых дел? – Мужчина тоненько засмеялся, наслаждаясь своей собственной шуткой. – Ты правда в это веришь?
– Да, – смутилась Лара.
– Значится, ты – верующая?
– Да.
– А хочешь, я докажу тебе, что ты – атеист и вере твоей – грош цена!
– Ну какой же я атеист, Валентин Петрович? Я, вон, недавно даже в церковь ходила. Там батюшка сказал: по вере вашей и будет вам! Это так в Евангелие написано. Я сама читала.
Старое Евангелие, которое она спасла из кучи макулатуры, лежало у Лары рядом с красным альбомом.
– А я вот всё же докажу тебе, что ты – атеист и вера твоя ничему не поможет! – Валентин Петрович явно упивался наконец-то предоставленной ему возможностью отомстить этой чванливой дуре за то, что осуждала его право распоряжаться наследством так, как он хочет!
– Мне это неинтересно.
– Отчего же? Вот и проверишь, насколько крепка твоя вера. Вон, ранние христиане от мук и пыток умирали за неё, а ты что – одного вопроса испугалась?
– Вопроса?
– Да. Я задам тебе один единственный вопрос. Из Евангелия, между прочим. Если ответишь, то докажешь и мне, и себе, и вон тому, – Валентин Петрович кивнул на иконку Спаса Вседержителя, – что ты веришь. А по вере твоей и будет тебе, как ты сама говоришь. – Валентин Петрович хитро подмигнул.
– А давай! – выпалила Лара, сама не понимая природу своего азарта.
– Вот, в Евангелие написано, – обрадовался Валентин Петрович, – что коли имеешь ты веру хоть с горчичное зерно, то скажешь горе: «перейди отсюда туда», и она перейдет. Читала такое?
Лариса читала, но не понимала этого отрывка. Откровенно говоря, она многое чего не понимала из той книги, хоть и прочла её уже трижды. Даже самые простые вещи она не понимала.
Вот, например, как же не беспокоиться о дне завтрашнем? Как же быть беспечным, как птица, когда ребёнок твой погибает?
Или вот про плачущих, которые утешатся. Плачет она каждый день, но нет ей никакого утешения.
А ещё Он говорил: «Придите ко мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас». Ну вот она и пришла. Кто же, как ни мать больного ребёнка страждет больше? Пришла, а Его нет. Его не слышно. Или она не туда пришла? Или не так? Тогда как? А, может, должно пройти время, чтобы до Него дойти, докричаться? Если так, то сколько? Дождётся ли она Его? Если не она, так её дочь! Ведь время её стремительно тает, как снежная куча в апрельский полдень. Лара решительно не понимала всего этого, и вопрос Валентина Петровича, явно злой и обличающий, ещё раз хлестанул её шаткую веру по нагой спине. Вера та качнулась, согнулась пополам и рухнула на колени. Но не упала – устояла, хоть и тяжко ей пришлось.
Верит ли она? Определено! Но может ли она сдвинуть гору? Конечно нет. Она то и песчинку вряд ли сдвинет, не говоря уж о горе. Выходит, прав Валентин Петрович? Нет у неё никакой веры?
– Да что мне гора, Валентин Петрович, – ответила она после некоторого раздумья. – Нет мне надобности в ней. У меня своя гора похлеще твоей есть. Вот её бы мне и сдвинуть. Иди с Богом, Валентин Петрович, – только и смогла сказать она. – Иди с Богом!
Мужчина самодовольно улыбнулся.
– Марки мне вклей, – он протянул Ларе почти заполненный абонемент на книгу «Графиня де Монсоро». – Завтра ещё принесу.
Лариса посмотрела на весы и вклеила в листок две марки. Абонемент был заполнен полностью, теперь можно будет приобрести книгу, указанную там. Валентин Петрович аккуратно сложил листочек и засунул его в портмоне. Вышел из коморки, не попрощавшись.
Лариса взглянула на две стопки книг, оставшиеся после него. Сняла одну с весов, разрезала бечёвку, пробежалась глазами по корешкам. Третья снизу как раз была по её теме: «Кардиологические заболевания у детей. Течение. Лечение. Прогнозы.». Лариса вытащила книгу и раскрыла её. На форзаце обнаружилась дарственная надпись:
Дорогой Ирме на память от автора!
Если бы ни твоя бережная поддержка, это книге было бы не суждено увидеть свет!
И подпись с постскриптум;
Вознесенский Яков Борисович!
28 ноябᴩя 1967 ᴦод.
ᴘs: Если вдруг ты снова вздумаешь потерять свод записную книжку, то впредь ты можешь быть уверена, что хотя бы мой номер у тебя есть: 178-67-87
ᴘᴘs: ты всегда желанный гость в моём доме!
***
Если понравился рассказ, можно отблагодарить автора:
- перевести любую сумму на карту 5469530010067006 (Ирина Васильевна Л.)
- просто поставить лайк, сделать репост, оставить тёплый комментарий