— Галина Сергеевна, вы же понимаете, что я не могу просто так отпустить вашу дочь с работы? У нас план горит, — голос начальника цеха звучал с привычной снисходительной жалостью.
— Дмитрий Андреевич, у Татьяны температура под сорок. Я бы не стала звонить просто так, — Галина крепче сжала телефон, чувствуя, как дрожат пальцы от бессильной злости.
— Ну хорошо, хорошо. Пусть берет больничный. Но чтобы в понедельник была как штык. И за переработки не заплачу — сами понимаете, раз не выполнит норму.
Галина молча нажала отбой. На кухне тихо всхлипывала внучка, прижимая к горячему лбу мокрое полотенце. Температура не спадала уже второй день, но Татьяна всё равно ходила на работу — боялась потерять место на фабрике. Вторая смена, ночные, бесконечные переработки — всё ради того, чтобы прокормить дочь и помочь матери с пенсией.
Три года назад, когда муж Татьяны погиб в аварии, им пришлось начинать жизнь с нуля. Долги, кредиты, съемная квартира на окраине — каждый день превратился в борьбу за выживание. Галина продала свою однушку в центре, чтобы помочь дочери с первым взносом за ипотеку. Теперь они жили втроем в небольшой двухкомнатной квартире на девятом этаже панельной многоэтажки.
— Бабуль, может чаю? — голос Алёны прервал тяжелые мысли.
— Давай, солнышко. Только маму сначала проверю.
В спальне было душно. Татьяна металась на кровати, сбрасывая одеяло. Галина присела рядом, поправила подушку, положила руку на горячий лоб дочери.
— Мам, я на работу опаздываю... Дмитрий Андреевич будет ругаться, — пробормотала Татьяна, не открывая глаз.
— Тихо-тихо, я всё уладила. Спи.
В груди снова поднялась волна горечи. Сколько можно терпеть этот бесконечный страх? Страх потерять работу, не выплатить кредит, не прокормить семью.
На кухне Алёна уже расставила чашки, достала печенье — то самое, дешевое, которое они теперь покупали вместо любимых конфет. Внучка старалась не показывать, как ей тяжело, но Галина видела: девочка повзрослела раньше времени. В свои пятнадцать она уже умела считать деньги, готовить простые обеды и стирать вещи. А ещё — молчать о том, что в школе над ней посмеиваются из-за немодной одежды.
— Как мама? — Алёна подвинула бабушке чашку с чаем.
— Температура держится. Надо бы в больницу, да знаю — не согласится. Боится на больничный уходить.
— А может... — Алёна замялась, — может, нам помощи попросить? У тети Веры или...
— Нет, — Галина резко качнула головой. — Не будем никого впутывать. Справимся.
Она не стала говорить внучке, что уже брала в долг у соседки месяц назад — когда не хватило на взнос по ипотеке. И что тетя Вера, бывшая коллега по школе, сама едва сводит концы с концами на учительскую пенсию.
Вечером, когда Алёна уже легла спать, а Татьяна забылась тревожным сном, Галина достала старую жестяную коробку из-под печенья. Там, под пожелтевшими фотографиями и старыми квитанциями, лежала сберкнижка. Тысяча рублей — всё, что осталось от продажи квартиры после первого взноса за ипотеку. Галина провела пальцами по потертой обложке.
В дверь позвонили.
Галина вздрогнула, быстро спрятала коробку. На пороге стоял участковый — молодой, почти мальчишка, с виноватым выражением лица.
— Добрый вечер, Галина Сергеевна. Простите за поздний визит, но у нас тут заявление от соседей. По поводу шума.
— Какого шума? — Галина недоуменно нахмурилась. — У нас дочь болеет, внучка спит.
— Да вот, жалуются, что якобы музыка громкая... И вообще, — участковый замялся, — говорят, что вы тут какой-то притон устроили. Три женщины без мужчин...
Галина почувствовала, как краска бросилась в лицо.
— Значит, притон? — голос зазвенел от едва сдерживаемой ярости. — А то, что мы работаем с утра до ночи, это не в счет? Что дочь моя на фабрике здоровье гробит, чтобы внучку поднять? Что я, учитель с сорокалетним стажем, теперь уборщицей подрабатываю?
Участковый попятился под напором её гнева:
— Да я понимаю, Галина Сергеевна. Просто обязан реагировать на заявления. Вы не волнуйтесь, я так и напишу — что всё в порядке.
Когда за ним закрылась дверь, Галина без сил опустилась на табурет в прихожей. Она знала, чьих это рук дело — соседка снизу, Нина Петровна, давно точила на них зуб. То ей музыка мешает, то запахи готовки беспокоят. А на самом деле просто завидует — у неё-то дети давно в другой город уехали, живет одна как перст.
Ночью Галина не могла уснуть. Лежала, прислушиваясь к дыханию дочери за стеной, и думала, думала, думала... Вспоминала, как пришла в школу молодой учительницей литературы, как горели глаза у детей, когда она читала им Пушкина и Лермонтова. Как выходила замуж, как родила Татьяну, как похоронила мужа. Как мечтала дать дочери высшее образование, но не вытянула — пришлось той после колледжа идти работать.
Всю жизнь она жила правильно — честно работала, детей учила добру, никому не желала зла. Почему же теперь, на старости лет, приходится выслушивать оскорбления от соседей и унижаться перед начальником дочери?
Утром температура у Татьяны наконец спала. Она попыталась встать, собираться на работу, но Галина настояла на своем:
— Лежи. Я договорилась, возьмешь больничный.
— Мам, ты не понимаешь! — в глазах дочери плескался страх. — Там же план горит, заказ срочный. Меня уволят!
— Не уволят, — Галина вдруг почувствовала странное спокойствие. — Я сама схожу поговорю с твоим Дмитрием Андреевичем.
— Что ты придумала? — Татьяна приподнялась на локте. — Не нужно никуда ходить, я сама...
— Лежи, — повторила Галина твердо. — Я знаю, что делаю.
Она действительно знала. Всю ночь думала, вспоминала, прикидывала. И теперь план созрел окончательно.
В девять утра Галина Сергеевна, бывшая учительница литературы с сорокалетним стажем, стояла перед проходной фабрики. На ней было старое, но аккуратно выглаженное платье, седые волосы убраны в строгий пучок. В руках — потертая папка с документами.
— К Дмитрию Андреевичу, — сказала она охраннику. — По поводу дочери, Татьяны Михайловны.
Начальник цеха встретил её тем же снисходительным тоном:
— А, Галина Сергеевна! Как там наша больная? Надеюсь, в понедельник уже выйдет?
— Выйдет, — кивнула Галина. — Но сначала мы с вами кое-что обсудим.
Она достала из папки аккуратно сложенные листы:
— Вот здесь — копии больничных листов Татьяны за последний год. А вот — график её переработок. Я всё подсчитала: сто двадцать часов сверхурочных, из них оплачено только тридцать. А вот это — выписки из трудового кодекса насчет оплаты ночных смен и праздничных дней.
Дмитрий Андреевич побагровел:
— Вы что же, угрожать мне вздумали?
— Боже упаси, — Галина улыбнулась той самой улыбкой, которой когда-то усмиряла самых буйных старшеклассников. — Просто хочу напомнить, что у меня есть старые связи в прокуратуре. Помните Николая Петровича? Мы с ним двадцать лет в одной школе проработали, пока он на пенсию не вышел. А теперь его сын там начальником отдела служит...
Она сделала паузу, давая собеседнику осмыслить информацию.
— И еще одно, — достала последний лист. — Это характеристика на Татьяну от коллег. Тридцать подписей. Все готовы подтвердить, что она лучшая работница в цехе. Как думаете, руководству фабрики будет интересно узнать, как вы обращаетесь с ценными кадрами?
Через час Галина вышла из кабинета с подписанным приказом о назначении Татьяне премии и пересчете оплаты за сверхурочные.
— Вот что, уважаемая, — догнал её у проходной запыхавшийся Дмитрий Андреевич. — Вы это... не распространяйтесь особо. Я тут подумал: может, вашей дочери бригадиром стать? Как поправится — обсудим.
— Спасибо, — кивнула Галина. — Обсудите с Татьяной. Она умная девочка, справится.
Домой она шла медленно, чувствуя странную легкость во всем теле. Словно груз многолетней беспомощности наконец спал с плеч.
В подъезде столкнулась с соседкой, той самой Ниной Петровной. Та привычно поджала губы, готовясь выдать очередную колкость.
— А вот и я, — улыбнулась Галина. — Знаете, Нина Петровна, давно хотела с вами поговорить. У меня же брат двоюродный в жилищной инспекции работает. Может, пригласить его взглянуть на вашу перепланировку? Я тут слышала, что балкон вы самовольно к комнате присоединили...
Соседка побледнела и торопливо скрылась за дверью своей квартиры.
Вечером они втроем сидели на кухне — Галина, Татьяна и Алёна. Пили чай уже не с дешевым печеньем, а с любимыми конфетами: Галина купила по дороге домой, решила — можно позволить.
— Мам, как ты это сделала? — Татьяна всё еще не могла поверить в случившееся. — Он же никого не слушает, этот Дмитрий Андреевич.
— Просто напомнила ему о законе, — пожала плечами Галина. — И о том, что никто не имеет права унижать человеческое достоинство.
Алёна вдруг крепко обняла бабушку:
— Ты у нас самая сильная! Я всегда знала!
Галина погладила внучку по голове. Может быть, эта история научит девочку главному: нельзя позволять страху управлять твоей жизнью.
Той ночью, лежа в кровати, Галина долго не могла уснуть. Но теперь её мысли были другими. Она думала о том, как завтра поможет Татьяне разобраться с документами на новую должность. О том, как они вместе с Алёной выберут краски для давно обещанного ремонта в детской. О том, что нужно наконец записаться в библиотеку — она так давно не перечитывала любимого Чехова.
Утром их разбудил звонок в дверь. На пороге стояла Нина Петровна — непривычно притихшая, с пирогом на блюде.
— Вот, решила зайти... Соседи всё-таки. Может, чаю попьём?
Галина помедлила секунду, глядя в глаза соседке. Там больше не было злобы — только усталость и одиночество.
— Проходите, — кивнула она. — Алёна как раз собиралась блины печь.
Жизнь не стала проще в одночасье. Кредит всё ещё нужно было выплачивать, цены в магазинах росли, а старые проблемы никуда не делись. Но что-то неуловимо изменилось в их маленькой семье. Словно они наконец расправили плечи, перестали бояться собственной тени.
Вечерами, когда Татьяна возвращалась с работы — теперь уже в роли бригадира, без изматывающих переработок, — они часто сидели на кухне втроём. Пили чай, говорили о планах на будущее. Алёна показывала свои рисунки — она недавно записалась в художественный кружок при Доме культуры. Татьяна рассказывала, как налаживает работу в бригаде. А Галина смотрела на них и думала о том, что счастье — это не обязательно что-то громкое и яркое. Иногда это просто возможность жить без страха, с поднятой головой.