— Барсик, кис-кис. Ну поешь хоть немножко, — Михаил Петрович в который раз пытался пристроить блюдце поближе к носу кота. Тот только слабо дернул ухом и отвернулся, глубже зарываясь в старую клетчатую подушку – любимую, потертую, хранящую запах всех прожитых вместе лет.
Старый кот лежал неподвижно уже третий день. Только тяжелое, с присвистом дыхание выдавало, что жизнь еще теплится в этом некогда статном рыжем теле. Барсик всегда был красавцем – крупный, с пушистым хвостом и янтарными глазами. Соседские кошки заглядывались, а дети во дворе называли его "львом" и просили погладить.
"И ты меня оставляешь," — горькая мысль снова и снова возвращалась к Михаилу Петровичу.
Он машинально поправил старую фотографию на серванте – ту, где они все вместе: он сам, помоложе лет на двадцать, Анна в своем любимом синем платье и маленький рыжий котенок на руках.
В свои шестьдесят семь он уже привык к потерям. Они приходили постепенно, незаметно вытесняя из жизни всё, что когда-то делало её полной. Сначала ушла Анна — его Анечка, десять лет назад.
Собирали рассаду на даче на подоконнике, шутили, строили планы. А через три дня он вернулся в пустую квартиру, где каждая вещь кричала о её отсутствии.
Потом разъехались дети. Сначала сын – в Канаду, за длинным рублем и большими возможностями. "Пап, ты же понимаешь – здесь перспектив нет. А там я смогу и вам помогать!" Он действительно помогал – открытками на Новый год и редкими переводами, которые Михаил Петрович складывал в специальную коробочку, не тратя.
Дочь уехала в Питер через год – "временно, папа, только пока Сережа контракт не закончит". Но временное становилось постоянным, внуки росли там, а звонки становились всё реже, голоса — всё более чужими. "Занята, пап, дети, работа, сам понимаешь."
А теперь вот и Барсик.
— Петрович! — звонкий голос с улицы вырвал его из задумчивости. — К телефону!
Это соседка, Нина Васильевна, махала ему с первого этажа. Всегда в курсе всех событий, от районных новостей до личных драм каждого жителя их пятиэтажки. У неё был городской телефон, а его мобильный давно разрядился — всё как-то руки не доходили зарядить. Да и кто будет звонить?
— Папа? — голос дочери в трубке звучал непривычно взволнованно. В нём слышались нотки той самой Леночки, которая когда-то прибегала к нему со своими детскими бедами. — Как ты там? Нина говорит, Барсик совсем плох?
"Нина значит, — усмехнулся про себя Михаил Петрович. — Всё-то соседка наша знает, всем-то докладывает.
— Да что там говорить, Леночка, — он присел на старенькую табуретку у телефона, поморщившись от боли в колене. — Старый он уже. Двенадцать лет — не шутка. Помнишь, как вы его котёнком принесли? В коробке из-под обуви, замёрзшего, грязного.
На том конце провода повисла тишина. Конечно, помнит. Как не помнить – сама же и уговорила тогда отца взять котёнка, найденного возле школы. "Пап, ну пожалуйста! Смотри, какой он хорошенький! И мама точно разрешит, я знаю!"
— Пап, — голос дочери дрогнул, — ты бы к ветеринару его свозил? А то мало ли.
— Был уже. — Михаил Петрович тяжело вздохнул, вспоминая вчерашний визит. Молодая девушка-ветеринар смотрела на него с той особой смесью жалости и профессионального участия, которая бывает только у врачей, сообщающих плохие новости. — Говорят, возраст. Таблетки прописали, да толку-то. Он и есть перестал, представляешь? Третий день почти ничего, так, по чуть-чуть.
В трубке снова повисло молчание. Потом дочь сказала тихо:
— Я приеду скоро, хорошо?
"Не приедет, — подумал он с привычной горечью. — Как всегда — работа, дела, дети. Внуков вон уже двое, когда тут о старом отце думать? Да и Барсик. Барсик столько не протянет."
— Приезжай, конечно, — ответил вслух, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Только не беспокойся особо.
Он медленно поднялся по лестнице – лифт опять не работал, третий день уже.
Вернувшись в квартиру, он первым делом бросился к подушке — но Барсик был там, всё так же тяжело дышал. "Хоть не сегодня", — пронеслось в голове. Он осторожно присел рядом, провёл рукой по тёплому боку. Кот слабо дёрнул ухом, но не попытался увернуться, как делал обычно. Только вздохнул – тяжело, с присвистом.
Вечер медленно перетекал в ночь. За окном постепенно гасли окна соседних домов, затихали детские голоса на площадке. Когда-то в этом дворе играли его дети, а теперь уже выросли и разъехались дети тех детей. Только качели всё так же поскрипывали на ветру, словно напоминая о былом.
Михаил Петрович устроился в своём старом кресле – когда-то кремового цвета, а теперь потёртом до желтизны, с россыпью кошачьей шерсти на подлокотниках. Телевизор бормотал что-то привычно-неважное, но выключать не хотелось – пусть хоть какой-то голос нарушает тишину.
Ночью Михаил Петрович спал чутко, просыпаясь от каждого шороха. В темноте мерцал зелёным глазом старенький телефон на тумбочке – всё-таки нашёл зарядку, воткнул. Мало ли, вдруг Лена позвонит? Или случится что с Барсиком.
Под утро, когда первые лучи солнца только-только начали пробиваться сквозь неплотно задёрнутые шторы, ему показалось, что дыхание кота стало совсем слабым. Сердце ёкнуло. Он встал, путаясь в домашних тапочках, включил ночник.
И встретился взглядом с ясными зелеными глазами.
— Мяу? — требовательно спросил Барсик. В его голосе звучали знакомые интонации – так он всегда просил завтрак, точно по расписанию, в шесть утра.
— Что такое, дружок? — Михаил Петрович не верил своим глазам. Неужели?
— Мяу! — повторил кот, уже настойчивее, и потянулся. По-настоящему потянулся, выгнув спину и расправив хвост, как делал всегда, когда был здоров. А потом, как ни в чём ни бывало, направился к своей миске.
Михаил Петрович замер, боясь спугнуть это маленькое чудо. Барсик, который третий день не притрагивался к еде, теперь уверенно шёл к своему месту у холодильника, где всегда стояла его миска. Походка была ещё немного неуверенной, но в ней уже проглядывала прежняя грация.
— Погоди-погоди, старина, — засуетился Михаил Петрович, доставая из холодильника пакетик с кошачьим кормом. Руки дрожали. — Сейчас всё будет.
Барсик наблюдал за его действиями с царственным спокойствием, изредка облизываясь. А потом он начал есть. Жадно, торопливо, словно наверстывая упущенное за эти дни.
— Ну ты даешь, — прошептал Михаил Петрович, присев рядом на корточки. Что-то тёплое защипало в глазах, и он украдкой вытер их рукавом домашней кофты. — Ну ты даёшь, братец.
Кот на секунду оторвался от миски, мазнул хвостом по ногам хозяина и вернулся к трапезе. В его мурлыканье слышалось явное удовольствие.
Это было только начало.
Михаил Петрович смотрел, как ест его кот, и чувствовал, как внутри расправляется какая-то пружина, сжимавшая сердце все эти дни. Хотелось плакать и смеяться одновременно, хотелось кому-то позвонить, рассказать. Да хоть той же Нине Васильевне – пусть уж лучше разнесёт по всему дому хорошую новость, чем плохую.
Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Весна полностью вступила в свои права, и двор преобразился: зазеленела трава на газонах, распустились первые тюльпаны под окнами – это Семёновна каждый год сажала, для красоты. Барсик, вопреки всем прогнозам, не только выжил, но словно сбросил груз прожитых лет.
— Ты глянь, как расцвёл-то, — качала головой Нина Васильевна, наблюдая, как рыжий кот важно вышагивает по двору. Да-да, именно по двору – Михаил Петрович стал выпускать его гулять, благо первый этаж. — Прямо жених! А ведь почти попрощались с ним тогда.
Барсик действительно преобразился. Шерсть снова стала лосниться, походка обрела былую уверенность. Он снова гонял по квартире свой любимый бумажный шарик – скрутил как-то сам из старой газеты и теперь гордо таскал в зубах, словно охотничий трофей.
Караулил голубей на подоконнике, распушив хвост и издавая то самое особенное "курлыканье", которым коты приветствуют пернатых гостей.
А ещё он завёл привычку требовать внимания, когда хозяин слишком долго засиживался в своем кресле. Подходил, тыкался лбом в колени, мурчал требовательно – мол, хватит киснуть, пошли делом заниматься.
— Невероятно, — качал головой молодой ветеринар на очередном осмотре. Теперь они заходили каждый месяц – не из необходимости, а больше для порядка. — В его возрасте такое восстановление. Вы что-то особенное с ним делаете?
— Да ничего особенного, — пожимал плечами Михаил Петрович, наблюдая, как Барсик важно обследует кабинет. — Живем потихоньку. Гуляем вот.
Но что-то всё-таки изменилось. И дело было не только в Барсике.
Может, всё началось с того, что теперь приходилось каждый день выходить во двор – кот требовал свежей травки.
Сначала Михаил Петрович просто стоял у подъезда, поглядывая, чтобы питомец не забрёл куда не надо. Потом как-то само собой начал прохаживаться до угла дома, потом – вокруг дома.
— Петрович, а пойдём с нами! — окликнула его как-то Семёновна. Она с другими "молодыми" пенсионерками каждое утро ходила в парк – размяться, воздухом подышать. — Чего одному круги наматывать?
Так в его жизни появились утренние прогулки. Сперва через силу, потом – по привычке, а потом уже и с удовольствием. Барсик степенно вышагивал рядом, иногда отвлекаясь на особо интересные кусты, но всегда возвращаясь к хозяину.
А ещё Михаил Петрович начал следить за своим режимом – когда кота нужно кормить строго по часам, поневоле и сам привыкаешь к расписанию. Появился режим сна, режим питания. В какой-то момент он заметил, что старые брюки стали чуть свободнее, а одышка – меньше.
Постепенно он стал чаще разговаривать – сначала с Барсиком, потом с соседями, потом и с дочкой по телефону. Оказалось, что за эти годы в его жизни накопилось столько невысказанного.
— Представляешь, Барсик, — делился он вечерами со своим пушистым слушателем, — ведь я с Леночкой-то толком и не говорил никогда о маме. Всё берёг её, думал – расстроится. А она, оказывается, сама всё это время боялась эту тему затрагивать, думала – мне тяжело будет.
Кот в ответ мурлыкал, словно говоря: "Ну вот видишь, никогда не поздно начать разговаривать".
— Папа, ты как будто помолодел, — сказала Лена при встрече. Она всё-таки приехала, и не одна — с внуками. Пятилетний Димка сразу облюбовал старое кресло, а трехлетняя Машенька первым делом потянулась к Барсику.
— Осторожно, — предупредила мать, — он же старенький.
Но кот, к удивлению всех, охотно подставил голову под детскую ладошку. Обычно недоверчивый к чужим, он позволил девочке почесать себя за ухом и даже мурлыкнул в знак одобрения.
— Это всё Барсик, — улыбнулся Михаил Петрович, наблюдая эту сцену. — Мы тут друг друга молодить начали. Знаешь, Лен, я ведь тогда, в феврале, совсем было руки опустил. А он меня словно встряхнул – давай, мол, хозяин, поживём ещё!
В гостиной на стене всё так же тикали старые часы, отмеряя новое время – уже не такое одинокое. По выходным теперь частенько слышался детский смех – Лена стала привозить внуков раз в две недели.
Шли годы. Барсику исполнилось пятнадцать, потом восемнадцать, потом — невероятные двадцать лет. Он немного поседел – особенно заметно на мордочке, вокруг глаз, словно надел профессорские очки. Стал меньше прыгать и гоняться за своим бумажным шариком, но по-прежнему встречал хозяина у двери и требовал свою порцию внимания.
Во дворе его уже прозвали "патриархом" – он степенно вышагивал по своим кошачьим делам, не обращая внимания на молодых котов, что носились вокруг. Иногда останавливался возле песочницы, позволяя малышам себя погладить, и даже соседский драчливый кот Васька относился к нему с уважением.
Михаил Петрович тоже изменился. В семьдесят пять он выглядел бодрее многих шестидесятилетних. Регулярные прогулки, общение, новые увлечения — всё это вернуло ему вкус к жизни. В парке у него появилась любимая скамейка, где собирались такие же "молодые" пенсионеры – обсудить новости, поспорить о политике, а то и сыграть в шахматы.
Шахматный клуб по четвергам стал отдельной радостью. Оказалось, что старая любовь к этой игре никуда не делась – просто ждала своего часа. Теперь к нему частенько заходили соседи-шахматисты, и Барсик важно наблюдал за партиями, устроившись на подоконнике.
— Знаешь, друг, — говорил он коту вечерами, почесывая его за ухом, — я ведь тогда совсем было сдался. Думал — ну всё, последняя радость уходит. А ты взял и выкарабкался. И меня за собой вытащил.
Кот мурлыкал, прикрыв глаза от удовольствия. В его мурлыканьи слышалась какая-то особая мудрость – та, что приходит только с прожитыми годами.
Когда Барсику исполнилось двадцать два — возраст, почти невозможный для домашнего кота — Михаил Петрович уже не боялся его потерять. Конечно, этот день когда-нибудь настанет. Но теперь он знал точно: даже когда это случится, он не останется один.
В его жизни снова были дети, внуки, друзья. Димка уже заканчивал школу и всерьёз подумывал куда поступать. Машенька выросла в настоящую художницу и постоянно рисовала их с котом – целая выставка на холодильнике набралась.
Появились новые планы – например, летом съездить на море. "Только ты, Барсик, за квартирой присмотри!" А ещё была мечта – дожить до правнуков.
И была уверенность: иногда судьба делает неожиданные подарки. И дело не в том, сколько лет отмерено — а в том, как ты проживаешь каждый день.
— Правда, Барсик? — спрашивал он, и старый кот согласно мурчал, свернувшись клубком на коленях у хозяина.
Впереди был еще один вечер, еще один день, еще одна маленькая вечность — одна на двоих. И в этой вечности было столько всего: тёплых солнечных лучей, интересных разговоров, шахматных партий, детского смеха, пушистых одуванчиков на газоне, ароматного чая с соседями, телефонных звонков от детей, мурлыканья, тихой радости и той особенной, светлой благодарности судьбе, которая приходит, когда понимаешь – жизнь продолжается, и она прекрасна.