Поезд медленно отходил от перрона станции Петрозаводск, увозя меня из летней Карелии обратно в Москву. Вагон полупустой, только в соседнем купе слышны приглушенные голоса. Я устроился у окна, наблюдая, как мелькают за стеклом сосны, березы и редкие деревенские домики.
Около часа я провел в одиночестве, погрузившись в книгу, пока не услышал звонкий девичий смех из коридора. Мимо моего купе прошла девушка лет семнадцати в легком голубом платье, с русой косой до пояса. За ней следовал высокий мужчина средних лет – видимо, отец. Его строгий взгляд и военная выправка создавали впечатление человека, привыкшего к дисциплине и порядку.
"Соня, не носись по вагону!" – послышался его строгий голос.
"Папа, я же просто хотела посмотреть, что там в конце коридора," – отозвалась девушка, и в ее голосе прозвучали одновременно извинение и легкое раздражение.
Они заняли купе напротив моего. Через некоторое время я услышал, как отец отчитывает дочь за что-то, а она отвечает тихим, покорным голосом. В этих интонациях чувствовалась какая-то недосказанность, словно между ними существовала невидимая стена из невысказанных слов и подавленных эмоций.
Вечер медленно опускался на железную дорогу. Я продолжал читать, но мысли то и дело возвращались к странной паре за стенкой. Что-то в их отношениях казалось неправильным, будто отец пытался удержать время, не давая дочери повзрослеть, а она уже рвалась к самостоятельности, пока еще не решаясь открыто противостоять родительской воле.
##
Утром я столкнулся с ними в вагоне-ресторане. Девушка сидела, подперев подбородок рукой, и задумчиво смотрела в окно, пока отец изучал меню.
"Соня, выпрямись. Что за манеры?" – негромко сделал ей замечание отец.
Заметив, что рядом больше нет свободных мест, я решился обратиться к ним:
"Позволите присесть за ваш столик?"
Отец окинул меня внимательным взглядом и кивнул: "Конечно, присаживайтесь. Я Виктор Андреевич, а это моя дочь Софья."
"Очень приятно, Андрей," – представился я.
"Вы тоже в Москву?" – неожиданно спросила Соня, и ее глаза заискрились любопытством.
"Да, возвращаюсь с летней практики в Карелии."
"О, вы студент? На каком факультете учитесь?" – девушка заметно оживилась.
"Соня," – предостерегающе произнес отец, – "не докучай человеку расспросами."
"Ничего страшного," – улыбнулся я. – "Учусь на историческом, последний курс."
"Правда? А я как раз собираюсь поступать! Только папа хочет, чтобы я выбрала что-нибудь более..." – она замялась, бросив быстрый взгляд на отца.
"Более практичное," – твердо закончил Виктор Андреевич. – "История – это прекрасно, но нужно думать о будущем."
Повисло неловкое молчание. Соня снова отвернулась к окну, а я заметил, как ее пальцы нервно теребят салфетку. В этот момент принесли заказ, и разговор перешел на нейтральные темы о погоде и красотах Карелии.
Завтрак затянулся. Я узнал, что Виктор Андреевич – военный в отставке, а теперь преподает в военном училище. Соня украдкой бросала на меня заинтересованные взгляды, но больше не решалась заговорить о своих планах на будущее.
##
После завтрака я часто встречал Соню в коридоре вагона. Она словно нарочно проходила мимо моего купе, иногда останавливаясь у окна напротив. В такие моменты я украдкой наблюдал за ней: то она задумчиво теребила кончик косы, то рисовала пальцем невидимые узоры на стекле.
Однажды, когда отец отлучился в вагон-ресторан, она неожиданно заглянула в мое купе:
"Можно к вам? Папа запрещает разговаривать с попутчиками, но мне так скучно..."
"Конечно, присаживайся," – я отложил книгу.
"Что читаете?" – она склонила голову, пытаясь разглядеть обложку.
"Карамзина. Готовлюсь к дипломной работе."
"А я тайком читаю Цветаеву," – призналась она шепотом. – "Папа говорит, что это все глупости, от которых только голова забивается ненужными мыслями."
В ее глазах промелькнула тень обиды. Я заметил, как она достала из кармана платья маленький блокнот.
"Сама пишешь?"
Соня покраснела: "Иногда... Только папа не знает. Он считает, что я должна готовиться к поступлению на экономический."
"А ты хочешь на исторический?"
"Я вообще хочу писать. Знаете, у меня есть мечта – стать журналистом. Ездить по миру, рассказывать о разных местах и людях..." – она говорила все быстрее, словно боялась не успеть поделиться сокровенным.
В коридоре послышались шаги, и Соня вскочила: "Это папа! Я побегу..."
Весь день я размышлял о нашем разговоре. В ней чувствовалась какая-то внутренняя сила, желание вырваться из-под родительской опеки, но при этом она явно боялась огорчить отца. Я видел, как она старательно выполняет все его требования: держит спину прямо, не повышает голос, всегда соглашается с его мнением. Но стоило ему отвернуться, как ее плечи опускались, а взгляд становился отрешенным и мечтательным.
Вечером я слышал, как она спорила с отцом о выборе университета. Ее голос дрожал от сдерживаемых слез: "Папа, но почему я не могу сама решать?"
"Потому что ты еще ребенок и не понимаешь, что для тебя лучше," – отрезал Виктор Андреевич.
"Я не хочу быть взрослой так, как ты это понимаешь!" – выкрикнула она и выбежала из купе.
Эти слова эхом отозвались в моей душе. В них было столько искренней боли и протеста против навязанной взрослости, что я невольно вспомнил себя в ее возрасте.
##
Ближе к полуночи я вышел покурить в тамбур. Ночной поезд мерно покачивался, за окном проносилась непроглядная тьма, лишь изредка прорезаемая огоньками далеких деревень. Неожиданно дверь открылась, и я увидел Соню. Она была в домашнем халате, с распущенными волосами, явно не ожидала кого-то здесь встретить.
"Ой, извините..." – она смутилась и хотела уйти.
"Не уходи," – тихо сказал я. – "Не спится?"
Соня кивнула и прислонилась к стене тамбура. В тусклом свете ночного освещения ее лицо казалось особенно юным и беззащитным.
"Знаете," – неожиданно произнесла она, – "иногда мне кажется, что я задыхаюсь. Папа любит меня, я знаю. Но он будто пытается уберечь меня от всего на свете. А я... я просто хочу жить."
Она достала из кармана халата свой блокнот: "Вот, написала стихотворение. Можно, я прочту?"
Я кивнул, и она начала читать шепотом, боясь, что нас услышат. Стихи были наивные, но искренние – о свободе, о мечтах, о желании расправить крылья. В этот момент она казалась такой настоящей, такой живой.
Внезапно в коридоре послышались шаги. Соня испуганно спрятала блокнот и быстро скользнула за дверь. Через мгновение появился Виктор Андреевич, окинул меня подозрительным взглядом и, ничего не сказав, ушел.
А я еще долго стоял в тамбуре, глядя в темноту за окном и думая о том, как странно устроена жизнь, когда родительская любовь может стать золотой клеткой.
##
На следующий день я снова встретил Соню в коридоре вагона. Она выглядела расстроенной после очередного разговора с отцом, но при виде меня попыталась улыбнуться.
"Можно с вами поговорить?" – спросила она, нервно теребя край платья. – "Папа ушел играть в шахматы с попутчиком из соседнего вагона."
Мы устроились в моем купе, и Соня начала рассказывать о своих планах на будущее. Оказалось, что отец уже снял ей комнату недалеко от экономического факультета, договорился с репетиторами и даже нашел знакомых, которые будут "приглядывать" за ней.
"Понимаете, он все решил за меня. Каждый мой шаг расписан на годы вперед," – она говорила тихо, но в голосе чувствовалась горечь. – "А я даже не знаю, смогу ли жить в Москве одна. Никогда не была самостоятельной."
"Но ведь это и есть шанс стать самостоятельной," – заметил я. – "Пусть даже начало будет не таким, как ты мечтала."
"Правда?" – она подняла на меня полный надежды взгляд. – "А вы... вы могли бы иногда встречаться со мной? Просто поговорить, как сейчас? В Москве у меня никого нет, кроме папиных знакомых."
Я замялся, не зная, что ответить. С одной стороны, мне хотелось поддержать эту светлую девушку, помочь ей освоиться в большом городе. С другой – я понимал, что это может вызвать недовольство ее отца.
"Знаешь," – наконец сказал я, – "главное – найти свой путь. Даже если начнешь с экономического, это не значит, что не сможешь потом заниматься журналистикой или историей. Главное – не бояться пробовать."
Соня задумчиво кивнула: "Может быть, вы правы. Просто иногда кажется, что я предаю свою мечту..."
"Мечты не предают, Соня. Они растут вместе с нами, меняются. Важно только оставаться честной с собой."
##
В этот момент дверь купе резко открылась. На пороге стоял Виктор Андреевич, его лицо было непроницаемым, но желваки на скулах выдавали сдерживаемый гнев.
"Софья, немедленно в наше купе," – произнес он тихим, но властным голосом.
Соня вскочила, как испуганная птица, и выскользнула в коридор. Отец задержался, внимательно глядя на меня:
"Молодой человек, я ценю вашу... доброжелательность. Но моя дочь еще слишком юна и впечатлительна. Не стоит забивать ей голову ненужными идеями."
"Виктор Андреевич, я просто..."
"Я понимаю," – перебил он меня, – "вы хотели как лучше. Но у Сони свой путь, и он уже определен. Не нужно сбивать ее с толку разговорами о журналистике и прочих фантазиях."
В его голосе звучала сталь, не допускающая возражений. Он говорил вежливо, но за каждым словом чувствовалась неприкрытая угроза.
"Надеюсь, мы поняли друг друга," – добавил он и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Из соседнего купе донеслись приглушенные голоса – отец отчитывал Соню за "неподобающее поведение". Я слышал ее тихие всхлипывания и чувствовал себя виноватым в том, что невольно усложнил ее отношения с отцом.
##
После этого разговора атмосфера в вагоне стала гнетущей. Я старался не выходить из купе, когда слышал голоса Сони или ее отца, но даже сквозь стенку чувствовал напряжение, повисшее между ними. Соня больше не проходила мимо моего купе, не останавливалась у окна – она вообще перестала появляться в коридоре.
Глядя на мелькающие за окном пейзажи, я думал о том, что невольно стал причиной семейного конфликта. Может быть, и правда не стоило вмешиваться, давать девушке ложную надежду на понимание и поддержку? Ведь теперь ей будет только тяжелее смириться с отцовской волей.
До Москвы оставалось еще почти сутки пути, но я принял решение выйти в Ярославле. У меня была пересадка в запасе, и сейчас это казалось лучшим выходом. Не хотелось создавать дополнительное напряжение своим присутствием, да и Соне будет проще, если я просто исчезну.
Я начал собирать вещи, поглядывая на часы и прикидывая время прибытия в Ярославль. За окном медленно опускались сумерки, и я надеялся, что успею купить билет на другой поезд до наступления ночи.
##
Перед самым Ярославлем я все-таки встретил Соню. Она стояла у окна в конце вагона, когда я проходил с чемоданом. Наши взгляды встретились, и я увидел в ее глазах понимание.
"Вы уходите," – это прозвучало как утверждение, не как вопрос.
"Да, мне нужно сделать пересадку в Ярославле," – соврал я, не желая признаваться в истинной причине.
"Спасибо вам," – тихо сказала она. – "За разговоры, за то, что слушали. Знаете, я, наверное, все-таки попробую писать. Тайком. И может быть, когда-нибудь..."
Она не закончила фразу – в коридоре послышались шаги ее отца. Соня быстро протянула мне сложенный листок и отступила к окну. На бумаге были торопливо написанные строчки ее стихотворения, того самого, что она читала мне в тамбуре.
Поезд начал замедлять ход, подъезжая к станции. Я в последний раз взглянул на эту хрупкую девушку, в которой уже угадывалась будущая сила характера, и молча кивнул. Она ответила едва заметной улыбкой.
Выходя из вагона, я знал, что больше никогда ее не увижу. Но почему-то был уверен – она найдет свой путь, свою свободу. Может быть, не сразу, может быть, не так, как мечтала, но обязательно найдет. А стихотворение я сохранил – как напоминание о том, что иногда достаточно просто выслушать человека, чтобы помочь ему поверить в себя.