— Она искала дочку? — шёпотом спросил парень, увлечённый рассказом.
Дед слегка улыбнулся, но улыбка получилась вымученной.
— Однажды я проснулся ночью, знаешь, как бывает, иногда люди даже во сне чувствуют, что что-то не так. Может это агрессивное электричество в воздухе, что исходило от неё, может запах ненависти. Я приоткрыл глаза. Она подошла к детской кровати и вытащила сына, держа его за руку на весу. Я думал, у него рука оторвётся, так он заверещал. Я не успел встать, она ринулась ко мне стремительно, как змея, на которую наступили. Этот образ до сих пор живёт в моей голове. Жена стоит надо мной. В глазах невообразимое отчаянье. В одной руке безбожно орущий ребёнок, а в другой… топор.
Старик сделал паузу. В воздухе повисло напряжение. Парень сидел на стуле, приоткрыв рот. Он машинально придвинулся корпусом к кровати старика, хоть и смердило от того отвратительно. Сколько не мой старика от него всё равно будет пахнуть старостью.
— Что она сделала?
Дед как будто и не слышал его.
— Понятия не имею, почему она целилась в ключицу, а не в череп. Ведь она могла убить меня на раз, я бы даже отреагировать не успел. Может топор оказался для неё слишком тяжёлым, и действие получилось неуклюжим. Хотя, на мой взгляд, на тот момент она была настолько движимой безумием, что смогла бы и бензопилу одной рукой поднять. Лично я хочу верить, что где-то глубоко в её сознании, какая-то крупица её прежней, не хотела моей смерти, хотела, чтобы я имел возможность остановить её, потому как я не был уверен, что она смогла бы на мне остановиться. Она хотела, чтоб её остановили.
Топор разрубил мне ключицу, с лёгкостью проникнув в податливую человеческую плоть. Я заорал от невыносимой боли. Сам смутно помню, как схватил за топорище и выдернул топор из её рук. Я на тот момент уже почти ничего не видел, потому что в глазах у меня всё потемнело. И только шок, сохранял ясность моего ума и быстроту движений.
Мне пришлось её убить, иначе бы она убила ребёнка. В отличие от неё, я не промахнулся. Действовал не думая. Всадил ей топор промеж глаз. Она свалилась как подкошенная, а я не соображая, что делаю, вызвал скорую и открыл входную дверь. Последнее что помню — сына барахтающегося на полу в моей крови и крови матери. Он весь красный, потому что орёт надрываясь во всю мощь своих детских лёгких. А потом темнота.
— Я не присутствовал на её похоронах. Просто не мог физически. Я валялся в больнице в бессознательном состоянии. По правде сказать, не знаю, пошёл бы я тогда если б смог. После, раз в несколько недель я заезжал к ней на кладбище и привозил цветы… Приблизительно через месяц после выписки из больницы, я вдруг натолкнулся на письма. Я просто бродил по дому, не преследуя никакой определённой цели. Они лежали во внутреннем кармане её куртки, перевязанные лиловой лентой, той самой, что она купила для нашей дочери. Будучи ещё беременной, она подолгу лежала и теребила эту ленточку в руках, представляя, как будет вплетать её в волосы дочки… Я сразу вспомнил её, как только пальцы коснулись скользкой материи, я вспомнил всё, что раньше было между нами. Ту любовь, что мы дарили друг другу изо дня в день в те далёкие времена. Сам не заметил, как из глаз полились слёзы. Руки задрожали как у паралитика, и я выронил послания моей убитой жены. Для кого она писала? Я надеялся, что для меня. А может, для дочки? Я так и не понял.
— Что было в тех письмах?
Дед долго смотрел на пацана, слегка улыбнулся.
— Приподними меня немного.
— Вам неудобно?
— Просто приподними мою подушку.
— Хорошо.
Парень встал со стула и уже схватился одной рукой за наволочку, но старик остановил его сказав:
— Они все там. Достань их.
— Письма? Вы хотите сказать письма вашей жены здесь, под подушкой.
— Именно.
Они были неприятными на ощупь, как и рука старика, которой тот ухватился за парня, приподнимаясь на кровати. Большой старый слизень, который не может или уже не хочет себе помочь. Письма оказались сильно потрепанными, перетянутые неуклюжей рукой той самой лентой, но изрядно замызганной.
— Что вы хотите чтобы я сделал?
— Прочти их. Прочти их вслух. Доставь удовольствие старику. Без этих писем у тебя не сложится полной картины того, что произошло тогда и… почему. А я просто послушаю.
— Вы уверены, что хотите этого? Что если вам станет плохо? Не думаю, что вам стоит волноваться.
— Поверь, парень, хуже, чем сейчас уже не будет. Не беспокойся за меня. Просто начинай читать.
Дед откинул голову на подушку и прикрыл глаза.
Трогать их было страшно. Не потому что они были написаны рукой сошедшей с ума женщины, а потому что от них веяло злобой.
Максим осторожно развязал ленту. Обратил внимание, что у него пересохло во рту. Подумал о глотке воды и о том, что это неплохой предлог для того чтобы покинуть палату чудаковатого старика. Скорее всего, по его возвращении дед или забыл бы всё, или уснул бы спокойным сном. Но что-то не отпускало парня из комнаты, а руки сами скользнули в потрёпанный конверт и вытащили оттуда листок бумаги. Его глаза суматошно заскользили по строчкам, но дед, будто бы почувствовав неладное, прикрикнул на него так, что парень даже вздрогнул от неожиданности:
— Читай вслух!
— «Красные линии преследуют меня. Я тру глаза, сильно тру, так что они начинают слезиться. Думаю, может мне это только кажется, но нет, они вновь появляются и ведут меня за собой. Не могу этому сопротивляться. Что это!!!!! Кричу прямо посреди улицы, и люди оборачиваются на меня в недоумении и идут себе дальше…
Я вся грязная, не знаю где была и что делала, но под ногтями грязь. От меня исходит жуткий запах. Такое впечатление, что не мылась месяц. Меня это угнетает. Очень… Но линии… Не знаю, что мне делать и как скрыться от них. Они во всём виноваты.
Я дома и он опять ругает меня, отмывает. Спрашивает: Где ты была? Ты в курсе, что у тебя маленький сын! Кричит он на меня. Наверно я ошалело смотрю на него, потому что он смягчается ненадолго.
— Да? — спрашиваю я его, — в самом деле? Маленький сын?
Не помню сначала. Он приносит его прямо в ванную, и я заливаюсь слезами. Что мне делать? Не знаю»
Парень судорожно достаёт второе письмо и продолжает читать.
— «Было темно. Точно помню, как отрываю чего-то, но не нахожу. Сильно порезала руку. В шоке от того, что при свете луны кровь выглядит чёрной и… сладкой. Почему так написала? Пробовала на вкус? Брожу в темноте. То и дело падаю на колени и начинаю рыть. Кто-то видит меня. У него в руке мощный фонарь. Я бегу, но только чтобы спрятаться за тем высоким камнем. Оттуда меня не видно. Они не позволяют мне уйти. А хочу ли я? Это приятно. Сама не знаю почему. Говорят: Иди, ищи! Не могу сопротивляться. Боже! Снова рою землю. Снова плачу навзрыд. Почему? Он не может мне ответить. Он не хочет замечать!!! Больно. Я так хочу найти это, но не помню что. Он говорит у меня начал дёргаться глаз. Они говорят — всё у меня хорошо. Не знаю кому верить. Ничего не чувствую.
Бегу. Кто-то гонится за мной. Мне страшно. Оборачиваюсь. Это линии».
— «Сегодня вспомнила, как хотела назвать дочку. Кира. Куда она, кстати, делась? Очень скучаю по ней. Он говорит её нет. Как это нет?! — кричу я на него.
Вокруг белые кафельные стены. Очень устали ноги и глаза закрываются. Какая-то женщина испугалась меня почему-то. Так заверещала, что я закричала тоже. Что не так? Совсем мало времени. Почти не осталось. Что же делать, если не успею. Упала, больно ударилась. Ничего не нашла. Пытаюсь привести волосы в порядок, прежде чем зайти в дом. Смотрю на ладони. В них скатавшиеся клоки моих волос. Страшно. Почему не больно? Трудно вспоминать что делала?
Он говорит, ты спятила. Я смотрю на него. Вижу — он не понимает. Бью посуду. Какой-то ребёнок плачет. Он говорит это мой ребёнок. Не помню…»
— «Он дал мне фломастеры. Просит показать что-то. Странно. Я беру красный. Рисую сначала на бумаге, потом на столе. Не могу остановиться. Он вырывает его из рук, когда я начинаю рисовать на обоях. Мне почему-то хорошо от этого и мысли на редкость связные.
Бегу босиком. Упала в лужу. Ударилась о что-то. В глазах звёзды или это, потому что я лежу и на улице ночь. С трудом поднимаюсь. Стекает вода. Рыть! Нужно быстрее рыть. Времени совсем мало. Скоро появятся они. Поздно. Всё кругом в крови. Всё красное. Что я сделала? Рядом никого нет. Вдалеке завыла сирена. Это ко мне? Нет. Остановились неподалёку. Что за вонь?
Собака. Из её пасти капает слюна. Но она мне не страшна. Нет страшнее зверя на планете, чем человек и этот человек я. У меня есть цель… Какая? (здесь письмо прерывается на каракули, словно человек верил, что писал чего-то, но не знал что именно)
Он отвёз меня в больницу. Мужик в белом халате прописал транквилизаторы и сказал, что всё наладится. О чём они говорят? Не понимаю. Надоел детский крик. Сил больше нет. Надо что-то с этим делать».
— «Раздражение. Злость. Сколько можно? Опять линии. Ничего не вижу. Топор? Нет! В руках чьи-то кости. Зачем? Постойте-ка. Чьи кости? Я нашла? Нет. Большие. Не те. Надо маленькие. Где? Целый день просидела глядя в одну точку. Я что-то забыла. Ходит, смотрит на меня. Не поддамся. На улице дождь. Холодно. Давно я здесь? Ему всё равно. Я пыталась. Он не слушает. Схожу с ума? Нет. Это всё линии. Они морочат голову. Слишком поздно. Не успеть. Пошёл спать. Я тоже? Нет. Я встала. Смотрю на топор. Зачем? Сходила, зажгла во дворе свет. Вот. Так гораздо лучше видно. Мне её не найти. Он спрятал. Он спрятал! Зачем?! Щас узнаю. Только возьму топор»
— Господи боже, — только и сказал парень, после нескольких минут оцепенения.
— Я дал ей фломастеры. Господи, зачем? Разве мог я тогда подумать, к чему это приведёт?!
Теперь он плакал и не скрывал своих слёз.
— Положил перед ней карту города, буквально расстелил её на столе. Поверх выбросил фломастеры, которые она купила для погибшей дочки, а она смотрела на меня своим опустошённым тупым взглядом. Я сказал: Покажи! Нарисуй куда ты ходишь. Я должен знать, что происходит с тобой. Я должен знать, где тебя искать. Она взяла красный. Сначала действительно рисовала, потом начала воображать, ходить за этими грёбаными линиями, что рисовали путь в её голове. Я не знал, что так будет. Господи, прости, я не знал.
Парень всё молчал, приоткрыв рот. Смотрел, как дед шмыгает носом и перебирал в руках письма. Очень хотел избавиться от них, словно от заразного заболевания, но не мог. Не знал, как положить их на стол. Эти старые замызганные листки пропитанные слезами, грязью и потом. Пропитанные страхом.
— Наверно я и впрямь мог помочь ей, если бы услышал тогда. Но… ты пойми, я ведь действительно верил, что помочь ей нельзя. И выхода нет, кроме как просто жить и ничего не делать.
Он схватился за голову и почти закричал так резко, что парень даже подпрыгнул на стуле от неожиданности и по спине его пробежал холодок.
— Эта женщина просила невозможного. Понимаешь парень?! Невозможного! Она просила убить её или нашего ребёнка. Как мог я сделать выбор?! Как мог? Всё кричала, что по-другому жить не сможет. А я верил… хотел верить, что сможет. Она не смогла. Но как я мог…
На щеках старика уже высохли слёзы, когда медбрат, наконец, осмелился спросить его.
— Да как же вы пережили это?
— А я не пережил парень. Разве ты не видишь? Я до сих пор живу в тех днях, и они разъедают мне душу куда сильнее, чем то смертельное заболевание, что нещадно точит моё тело. Пусть. А теперь иди. Я очень устал. Письма положи вон там, на тумбочке. Сегодня я не хочу чувствовать их под своей головой. Хочу немножко покоя, хоть я его и не заслужил.
Он не стал вынуждать старика говорить что-нибудь ещё. Сделал всё, как было велено. Выпустил письма из рук, и они рассыпались по тумбочке шелестя. Ему стало легче от мысли, что не придётся дотрагиваться до них вновь. Ведь ночью он ещё не знал, что найдёт старика поутру в том же приподнятом положении на подушке, что и тогда, когда за ним закрылась дверь. Найдёт мёртвым с открытыми глазами, прикованными к письмам своей погибшей жены. К письмам, которые не позволили ему обрести покой, даже в последнюю ночь своей долгой несчастливой жизни. Он без раздумий наденет перчатки, скинет эти письма в пакет и отнесёт их в подвал. Туда, где они сгорят в топке, вместе с окровавленными и пропитанными гноем бинтами и простынями. Вместе с одноразовыми шприцами и капельницами заражёнными гепатитом или ещё каким-нибудь опасным заболеванием. Вместе с ампутированными конечностями, которые могли бы убить не отрежь их вовремя хирург. Как и эти отравленные письма, которым самое место в огне.