Осень в этом году выдалась на редкость холодной. Ветер пронизывал до костей, а дождь, казалось, и вовсе не собирался прекращаться. Николай Петрович поежился, плотнее запахивая потертый армейский бушлат, который верой и правдой служил ему уже который год. В такую погоду даже собаки носа на улицу не высовывают, а ему нужно делать очередной обход дачного поселка.
Пятнадцать лет назад, когда он устроился сюда сторожем, такая работа казалась ему благословением. После смерти жены городская квартира душила его тишиной и воспоминаниями. Здесь же, в небольшом домике при въезде в дачный поселок "Лесная поляна", все было по-другому. Природа, свежий воздух, и главное – постоянные заботы, не дающие погрузиться в тяжелые мысли.
Николай Петрович медленно шел вдоль забора, посвечивая фонариком по сторонам. В свои шестьдесят пять он все еще оставался крепким мужчиной, хотя седина уже давно окрасила его густые волосы в серебристый цвет, а в уголках глаз залегли глубокие морщинки. Дети, сын и дочь, давно жили своей жизнью в городе, навещая отца от силы раз в месяц. Он не обижался – у них свои семьи, заботы, да и путь неблизкий.
Внезапно луч фонаря выхватил из темноты что-то рыжее под кустом шиповника. Николай Петрович остановился, прислушиваясь. В ночной тишине раздался тихий писк, больше похожий на всхлип. Осторожно раздвинув ветки, он замер от удивления – там, свернувшись клубочком, лежал маленький лисенок. Животное дрожало то ли от холода, то ли от страха, а его задняя лапка была неестественно вывернута.
— Ты как здесь оказался, малыш? — тихо спросил Николай Петрович, хотя прекрасно понимал, что ответа не получит.
Лисенок попытался отползти глубже в кусты, но поврежденная лапа не позволила ему сделать это быстро. Жалобный писк повторился, и сердце старого сторожа дрогнуло. Он знал, что по всем правилам не должен вмешиваться – дикая природа живет по своим законам. Но разве мог он оставить беспомощного детеныша умирать от холода и голода?
— Ну-ну, не бойся, — проговорил он, медленно протягивая руку. — Я помогу тебе.
Движения его были осторожными и плавными. За годы работы сторожем он научился обращаться с разными животными – подкармливал бездомных кошек, помогал птицам, попавшим в беду. Но лисенок – это было что-то новое.
Зверек не сопротивлялся, когда человеческие руки бережно подняли его. Возможно, от боли и страха у него просто не осталось сил. Николай Петрович аккуратно спрятал лисенка под бушлат, чувствуя, как маленькое сердечко колотится о его ладонь.
— Сейчас согреешься, — приговаривал он, быстрым шагом направляясь к своему домику. — Вот увидишь, все будет хорошо.
Его сторожка была небольшой, но уютной. Старый диван, накрытый лоскутным одеялом, книжный шкаф, заставленный потрепанными томиками, печка-буржуйка в углу. На стенах – фотографии в простых рамках: молодая женщина с добрыми глазами – его Машенька, дети в разном возрасте, внуки. Вся его жизнь была здесь, в этих снимках и вещах, хранящих тепло воспоминаний.
Николай Петрович осторожно положил лисенка на диван и включил настольную лампу, чтобы лучше рассмотреть повреждения. Животное съежилось, прижав уши, но не пыталось укусить или убежать. В желтом свете лампы стало видно, что лапка действительно повреждена – опухшая и, возможно, сломанная.
— Так, малыш, давай посмотрим, что с тобой случилось, — пробормотал сторож, доставая из шкафчика старую аптечку.
За годы жизни в поселке ему часто приходилось оказывать первую помощь и себе, и разным животным. Он осторожно ощупал лапку лисенка, отметив, что, кажется, перелома нет – скорее всего, просто сильный ушиб или растяжение. Это обнадеживало.
Закончив осмотр, Николай Петрович соорудил из старых газет и тряпок подобие лежанки, положил туда лисенка и поставил рядом блюдце с водой. В холодильнике нашлось немного куриного фарша – не самая подходящая еда для дикого животного, но на первое время сойдет.
— Ну вот, теперь ты в тепле и безопасности, — сказал он, глядя, как лисенок жадно лакает воду. — Только что же с тобой дальше делать?
Этот вопрос не давал Николаю Петровичу покоя всю ночь. Он понимал, что приютить дикое животное – это совсем не то же самое, что подкормить бездомную кошку. Лисы – создания лесные, им нужна свобода. Но сейчас, глядя на беспомощного детеныша, он не мог поступить иначе.
Утро выдалось пасмурным, но дождь наконец-то прекратился. Лисенок спал, свернувшись клубочком на своей импровизированной лежанке. В дневном свете стало видно, какой он маленький и худой. Шерстка, хоть и рыжая, была тусклой, а на мордочке виднелись следы царапин.
— Ну что, малыш, проснулся? — спросил Николай Петрович, заметив, что лисенок открыл глаза. — Как твоя лапка?
Зверек настороженно следил за человеком, но уже без прежнего страха. Возможно, он понимал, что этот большой двуногий не желает ему зла. Николай Петрович осторожно положил рядом с ним немного вареного мяса, которое специально приготовил с утра.
— Давай-ка подкрепись. Тебе нужны силы, чтобы поправиться.
Лисенок принюхался к еде и, после секундного колебания, начал есть. Движения его были аккуратными, почти деликатными, что удивило сторожа – он почему-то ожидал, что дикий зверь будет хватать пищу более жадно.
— Смотри-ка, какой воспитанный, — усмехнулся Николай Петрович. — Прямо как человек за столом.
День прошел в хлопотах. Нужно было сделать обход территории, проверить все замки, помочь приехавшим дачникам – осенью их было немного, но некоторые все еще наведывались в свои домики по выходным. Возвращаясь в сторожку, Николай Петрович каждый раз первым делом проверял своего нового постояльца.
К вечеру он заметил, что лисенок стал увереннее передвигаться по комнате. Хромота еще оставалась, но припухлость на лапке начала спадать. "Молодой организм быстро восстанавливается", — подумал сторож, наблюдая, как зверек осторожно исследует новое пространство.
— Надо бы тебе имя дать, — проговорил он вслух. — Не могу же я все время называть тебя "малыш" или "лисенок".
Лисенок, словно поняв, что речь идет о нем, повернул мордочку к человеку. В его янтарных глазах мелькнуло что-то похожее на любопытство.
— Может, назвать тебя Рыжиком? — предложил Николай Петрович. — Хотя банально, конечно. Но ведь главное не имя, а то, как его произносят, верно?
Так в жизни старого сторожа появился Рыжик. Первые дни он старался не выпускать лисенка из виду, опасаясь, что тот может пораниться или попытаться сбежать. Но зверек, казалось, и не стремился к побегу. Возможно, понимал, что еще слишком слаб, а может, просто привык к теплу и заботе.
Николай Петрович оборудовал для Рыжика специальный угол, постелив там старое одеяло. Приспособил картонную коробку в качестве домика, куда лисенок мог спрятаться, если чувствовал себя неуверенно. Постепенно между человеком и диким зверьком установилось что-то вроде взаимопонимания.
— Вот видишь, как все складывается, — говорил сторож, почесывая Рыжика за ухом – тот уже позволял такие вольности. — Ты не бойся, подлечишься и вернешься в лес. А пока поживешь у меня.
Но чем дольше Рыжик оставался в доме, тем сильнее грызла Николая Петровича совесть. Он часто просыпался среди ночи и долго лежал, прислушиваясь к тихому дыханию лисенка. В такие моменты мысли роем кружились в голове, не давая уснуть.
— Машенька, что же мне делать? — шептал он, глядя на фотографию жены. — Правильно ли я поступаю?
Однажды утром в дверь постучали. На пороге стоял Степан Михайлович, местный егерь, с которым у Николая Петровича сложились приятельские отношения.
— Здорово, Петрович! — громко поприветствовал он. — Чайком угостишь?
— Проходи, конечно, — немного растерянно ответил сторож, думая о том, как объяснить присутствие дикого животного в доме.
Рыжик, услышав незнакомый голос, мгновенно юркнул в свой картонный домик. Но любопытная мордочка то и дело выглядывала оттуда, привлекая внимание гостя.
— Это что же у тебя такое? — удивленно протянул егерь, заметив лисенка.
Николай Петрович вздохнул и рассказал всю историю. Степан Михайлович слушал внимательно, время от времени качая головой.
— Да-а, попал ты в историю, — протянул он, когда сторож закончил рассказ. — Знаешь ведь, что лиса – зверь дикий. Нельзя их приручать.
— Знаю, Михалыч, знаю, — согласился Николай Петрович. — Но не мог я его там бросить. Пропал бы.
Егерь отхлебнул чай и задумчиво посмотрел на Рыжика, который к тому времени осмелел и вышел из укрытия.
— Ладно, давай так, — наконец сказал он. — Лапка у него еще не совсем зажила, вижу. Пусть пока побудет здесь. А как окрепнет – надо будет в лес выпускать. И чем раньше, тем лучше, пока совсем к людям не привык.
Николай Петрович кивнул, чувствуя, как сжимается сердце. Он знал, что егерь прав, но за эти дни успел привязаться к маленькому созданию.
После ухода Степана Михайловича сторож долго сидел на крыльце, глядя на осенний лес. Рыжик примостился рядом, положив голову ему на колени. Его шерстка уже начала приобретать здоровый блеск, а в глазах появился озорной огонек.
— Вот такие дела, малыш, — тихо сказал Николай Петрович, почесывая лисенка за ухом. — Придется нам с тобой расставаться.
Дни потекли своим чередом. Рыжик постепенно осваивался в доме, становился все более смелым и любопытным. Он уже не прятался при звуках шагов, научился откликаться на свое имя и даже начал играть, как обычный щенок. Особенно ему нравился старый теннисный мячик, который Николай Петрович нашел где-то в кладовке.
Лапка почти зажила, только иногда, в сырую погоду, лисенок слегка прихрамывал. Он уже мог быстро бегать по комнате, ловко запрыгивать на диван и даже пытался охотиться за мухами, залетавшими в открытую форточку.
— Смотри-ка, совсем молодцом стал, — говорил Николай Петрович, наблюдая за этими играми. — Скоро совсем здоров будешь.
Но чем лучше становилось Рыжику, тем тяжелее было на душе у старого сторожа. Он понимал, что рано или поздно придется отпустить лисенка на волю. Это было правильно, это было необходимо, но от одной мысли об этом становилось грустно.
Новость о необычном питомце сторожа быстро разлетелась по дачному поселку. Некоторые дачники специально заходили к Николаю Петровичу, чтобы посмотреть на прирученного лисенка. Рыжик к посетителям относился настороженно, но агрессии не проявлял.
— Ишь ты, совсем как домашний, — удивлялась Анна Васильевна с соседней дачи. — И не скажешь, что дикий зверь.
— Вот именно что дикий, — вздыхал Николай Петрович. — Поэтому и мучаюсь – правильно ли держать его взаперти?
Мнения дачников разделились. Одни советовали оставить лисенка себе, раз уж так сложилось. Другие настаивали на том, что дикому зверю место в лесу. Кто-то даже пугал, что лиса может быть больной или опасной.
— Да какой он опасный? — возражал сторож. — Посмотрите на него – чистый ребенок.
И правда, Рыжик все больше походил на игривого щенка. Он научился приносить мячик, когда Николай Петрович бросал его через комнату, любил гоняться за солнечными зайчиками и обожал, когда его чесали за ушами. По вечерам он забирался к сторожу на колени и засыпал там, пока тот читал книгу или смотрел старенький телевизор.
Но иногда, особенно по ночам, в лисенке просыпалась его дикая природа. Он подолгу сидел у окна, вглядываясь в темноту леса, и тихонько поскуливал. В такие моменты Николай Петрович особенно остро чувствовал свою вину.
— Прости меня, малыш, — шептал он, глядя на притихшего лисенка. — Я ведь как лучше хотел.
Однажды ночью случилось то, чего втайне опасался сторож. Где-то в лесу раздался протяжный лисий крик. Рыжик мгновенно насторожился, уши его встали торчком, а в глазах появилось какое-то новое, незнакомое выражение. Он заметался по комнате, то подбегая к двери, то возвращаясь к окну.
— Зов крови, — тихо сказал Николай Петрович, наблюдая за метаниями своего питомца. — Твои родичи тебя зовут.
Лисенок словно понял его слова. Он подбежал к сторожу, ткнулся носом в руку, а потом снова бросился к окну. Его поведение было красноречивее любых слов – природа звала его обратно.
Всю ночь Николай Петрович не сомкнул глаз. Он смотрел на беспокойного лисенка и понимал: больше тянуть нельзя. Как бы ни было тяжело, но пришло время отпустить Рыжика на волю. Иначе это будет не забота, а эгоизм – держать дикое животное в четырех стенах только потому, что тебе так хочется.
Утром он первым делом позвонил егерю.
— Михалыч, помоги советом, — попросил он, когда тот снял трубку. — Где лучше выпустить Рыжика? Чтобы и от людей подальше, и чтобы другие лисы были рядом.
— Есть одно место, — ответил егерь после короткой паузы. — За старым карьером, там целое лисье семейство живет. Хочешь, съездим вместе? У меня как раз уазик на ходу.
Николай Петрович согласился.
Весь день он готовился к предстоящему расставанию. Собрал в старую сумку немного еды для Рыжика – пусть первое время будет чем подкрепиться, пока не научится охотиться. Достал из кладовки теплое одеяло, чтобы лисенку было удобно ехать в машине. Все эти приготовления давались с трудом – руки то и дело начинали дрожать, а к горлу подкатывал предательский ком.
— Ну вот, дружок, пора нам прощаться, — сказал он, присев рядом с лисенком. — Ты уж не поминай меня лихом.
Рыжик, словно чувствуя настроение хозяина, притих и внимательно смотрел на него своими умными глазами. В них было столько понимания, что у старого сторожа защемило сердце.
Степан Михайлович приехал ближе к вечеру. Его потрепанный уазик остановился у ворот, негромко урча двигателем.
— Готов? — спросил егерь, заходя в дом.
Николай Петрович молча кивнул. Говорить было трудно – все слова застревали где-то внутри. Он бережно завернул Рыжика в одеяло, стараясь не думать о том, что делает это в последний раз.
Дорога до карьера заняла около часа. Они ехали молча – егерь понимал состояние своего друга и не лез с разговорами. Только изредка поглядывал на заднее сиденье, где Николай Петрович держал завернутого в одеяло лисенка.
Наконец машина остановилась на небольшой поляне. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в нежные розовые тона. Где-то вдалеке слышалось пение птиц, а легкий ветерок доносил запахи осеннего леса.
— Вот здесь самое место, — сказал Степан Михайлович, глуша мотор. — Видишь те заросли? Там лисья нора. Я вчера следы свежие видел – живут здесь лисы.
Николай Петрович осторожно вышел из машины, все еще прижимая к себе Рыжика. Лисенок завозился, почуяв новые запахи. Его нос трепетал, втягивая воздух, а уши постоянно поворачивались, ловя каждый звук.
— Ну что, малыш, — тихо сказал сторож, опуская сверток на землю, — вот и пришло время прощаться.
Он медленно развернул одеяло. Рыжик не спешил убегать – сначала осторожно обнюхал траву, потом сделал несколько неуверенных шагов в сторону леса. Остановился, оглянулся на человека, словно спрашивая разрешения.
— Иди-иди, — подбодрил его Николай Петрович, чувствуя, как предательски щиплет в глазах. — Это твой дом. Здесь тебе самое место.
Лисенок снова посмотрел на него, потом вдруг подбежал, в последний раз ткнулся носом в руку и, развернувшись, побежал к лесу. Его рыжая шерстка мелькала между кустов, становясь все менее различимой в сгущающихся сумерках.
— Вот и все, — тихо сказал Степан Михайлович, подходя к другу. — Ты правильно сделал, Петрович. Так будет лучше для всех.
Николай Петрович молча смотрел вслед убегающему лисенку, пока тот совсем не скрылся из виду. В груди было пусто и тяжело одновременно, но где-то глубоко внутри теплилось понимание – он поступил правильно.
Обратная дорога показалась бесконечной. Старое одеяло лежало на заднем сиденье – пустое, но все еще хранящее тепло маленького тельца. Николай Петрович то и дело оглядывался назад, словно надеясь увидеть там свернувшегося калачиком Рыжика.
— Знаешь, Петрович, — нарушил молчание Степан Михайлович, — ты не переживай так. Лиса – зверь умный, приспособится. А ты ему жизнь спас, это точно.
Николай Петрович только кивнул в ответ. Слова утешения, хоть и искренние, не могли заполнить пустоту, образовавшуюся в душе. Он понимал умом, что поступил правильно, но сердце все равно болело.
Дома все напоминало о Рыжике. Вот его картонный домик в углу, вот миска, из которой он пил, вот потрепанный теннисный мячик под диваном. Николай Петрович не стал убирать эти вещи сразу – пусть побудут, как память о маленьком госте.
Ночью он долго не мог уснуть. Все прислушивался по привычке, ожидая услышать легкие шаги или тихое посапывание. Но в доме стояла непривычная тишина. На стене тикали старые часы, за окном шелестели листья, а в печке потрескивали догорающие дрова.
— Вот так, Машенька, — сказал он, глядя на фотографию жены. — Опять мы с тобой вдвоем.
Время шло своим чередом. Постепенно острота потери притупилась, хотя Николай Петрович часто вспоминал своего необычного питомца. Особенно по вечерам, когда садился в старое кресло с книгой – именно в такие моменты Рыжик любил устраиваться у него на коленях.
А потом начали происходить странные вещи. Сначала он заметил следы на снегу возле своего дома – явно лисьи, но какие-то особенные, знакомые. Потом стал находить по утрам недоеденных мышей на крыльце – словно кто-то оставлял ему подарки.
Однажды ранним утром, выйдя на крыльцо, он замер от удивления. На опушке леса, не так далеко от дома, сидела лиса. Крупная, с роскошной рыжей шерстью, она внимательно смотрела в его сторону. Что-то в ее позе, в наклоне головы показалось ему удивительно знакомым.
— Рыжик? — тихо позвал он, хотя понимал, что это маловероятно. Прошло уже больше года, да и лиса была явно взрослой.
Зверь дернул ухом, словно услышав знакомое имя, но не двинулся с места. Так они и стояли какое-то время: человек на крыльце и лиса на опушке, глядя друг на друга через заснеженный двор. Потом она плавно поднялась и неторопливо скрылась в лесу.
После этого такие встречи стали происходить регулярно. Лиса появлялась на опушке, всегда держась на расстоянии, но явно давая понять о своем присутствии. Иногда она приходила одна, иногда – с другой лисой, помельче. А весной Николай Петрович заметил, как из кустов выглядывают любопытные мордочки лисят.
— Надо же, — качал головой Степан Михайлович, когда сторож рассказал ему об этом. — Похоже, твой Рыжик не забыл доброту. Теперь вся его семья под твоим присмотром.
Николай Петрович стал оставлять на краю двора немного еды – не слишком много, чтобы лисы не привыкали к легкой добыче, но достаточно, чтобы они знали: здесь им всегда рады. Особенно в холодные зимние дни, когда в лесу с пропитанием становилось туго.
Теперь, сидя вечерами на крыльце, он часто думал о том, как удивительно устроена жизнь. Иногда самые трудные решения оказываются самыми правильными. Отпустив Рыжика, он не потерял друга – он приобрел целую семью, пусть и необычную.
— Знаешь, Машенька, — говорил он, глядя на фотографию жены, — ты всегда учила меня, что настоящая любовь – это когда умеешь отпускать. Теперь я понимаю, что ты имела в виду.
А где-то в лесу, среди деревьев, жила рыжая лиса, которая иногда приходила к дому старого сторожа – не как пленник или питомец, а как старый друг, помнящий добро. И в этом была своя особенная гармония, своя правда жизни, которую Николай Петрович наконец-то сумел понять и принять.
Спасибо за внимание!