Наташа устало опустилась на кухонный стул. День выдался тяжёлым — в школе проверка за проверкой, толстая стопка тетрадей всё ещё ждала проверки дома. Она мельком взглянула на часы: половина девятого. Андрей сидел напротив, почему-то не притрагиваясь к своей порции, только крутил ложку в руках, будто собирался с мыслями.
— Ты что, заболел? — спросила она, подув на горячий борщ. — Обычно уже вторую тарелку просишь.
Муж вздрогнул, словно очнувшись от глубокой задумчивости. В приглушённом свете кухонной лампы его лицо казалось осунувшимся, между бровей залегла глубокая складка.
— Наташ... — начал он и запнулся. — Помнишь, я рассказывал, что мама в последнее время часто болеет?
Ложка замерла на полпути ко рту. В желудке что-то неприятно сжалось — она слишком хорошо знала этот тон. Именно так Андрей говорил, когда собирался сообщить что-то неприятное, но пытался подсластить пилюлю.
— Помню, конечно. Что-то случилось?
— Нет... то есть да... — он провёл рукой по волосам, явно нервничая. — Понимаешь, ей тяжело одной. Давление скачет, с сердцем проблемы... Вчера соседка позвонила — мама упала в ванной, еле поднялась.
Наташа медленно опустила ложку. Борщ, который минуту назад казался таким вкусным, вдруг потерял всякую привлекательность. Она уже понимала, к чему идёт разговор, но отказывалась верить в очевидное.
— И что ты предлагаешь? — голос прозвучал резче, чем она хотела.
Андрей поёжился, словно от холода, хотя на кухне было тепло.
— Может... может, нам к ней переехать? Временно, конечно! Пока ей не станет лучше. У неё трёхкомнатная, места всем хватит...
Наташа почувствовала, как внутри всё закипает. Десять лет. Десять лет она терпела постоянное вмешательство свекрови в их жизнь. Бесконечные советы, как готовить, как убирать, как одеваться. Намёки на то, что она недостаточно хорошая жена для её драгоценного сыночка. И теперь, когда они наконец-то зажили своей жизнью...
— Нет, — она резко встала, стул с грохотом отодвинулся. — Нет, Андрей. Я не буду жить с твоей матерью.
— Но она же одна! — в его голосе появились умоляющие нотки. — Ты же знаешь, как она меня воспитывала, сколько для меня сделала...
— А я? — Наташа почувствовала, как предательски задрожали губы. — Обо мне ты подумал? О том, каково мне будет каждый день выслушивать, какая я никудышная хозяйка? Как она будет учить меня жить в моём возрасте?
— Наташа, ну зачем ты так...
— Нет, это ты зачем так? — она уже не сдерживала эмоций. — Почему каждый раз, когда дело касается твоей матери, мои чувства не имеют значения? Почему я всегда должна подстраиваться?
Андрей молчал, опустив голову. В тишине было слышно только тиканье часов да гудение холодильника. Наташа смотрела на его ссутулившиеся плечи, и внутри что-то обрывалось. Она любила этого человека, но сейчас... сейчас она чувствовала только усталость и горечь.
— Если ты решил жить с мамой, то живи без меня! — слова вырвались сами собой, острые как осколки разбитого стекла.
Она развернулась и вышла из кухни, с силой хлопнув дверью. В спальне упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Из глаз текли злые слёзы — она столько лет старалась быть хорошей женой, невесткой, всем угодить... А в итоге снова оказалась на втором месте.
На кухне всё так же тикали часы. Андрей сидел, глядя на остывающий борщ в тарелке жены, и чувствовал, как рушится его привычный мир.
На пороге материнской квартиры Андрей помедлил, прежде чем нажать на звонок. В подъезде пахло жареной рыбой и сыростью — запах его детства, знакомый до боли. Дверь открылась не сразу, послышалось шарканье тапочек.
— Андрюшенька! — Галина Васильевна появилась на пороге в старом халате, придерживаясь рукой за стену. — Я уж думала, не придёшь сегодня...
Её голос дрогнул, и Андрей почувствовал, как внутри всё сжимается от чувства вины. Мать выглядела осунувшейся, под глазами залегли глубокие тени. Седые волосы, небрежно собранные в пучок, казались совсем белыми в тусклом свете прихожей.
— Как же я не приду, мам? Ты же знаешь — я всегда рядом.
Галина Васильевна тяжело вздохнула, медленно прошаркала в комнату. Андрей шёл следом, машинально отмечая детали: потёртый ковёр, который помнил ещё с детства, пожелтевшие занавески, которые она никак не соглашалась менять, фотографии на стенах — он маленький, он в школьной форме, он с отцом...
— Совсем плохо мне, сынок, — она опустилась на диван, укрылась пледом. — Вчера опять давление подскочило, еле "скорую" дождалась. А соседка, Нина Петровна, знаешь, говорит — вот её дети к ней переехали, как заболела. Ухаживают, заботятся...
Андрей присел рядом, взял её руку — сухую, с выступающими венами. Когда она успела так состариться? Казалось, ещё вчера эти руки пекли его любимые пирожки с капустой, зашивали разорванные штаны, гладили по голове, когда болел...
— Может, врача хорошего найдём? — предложил он. — Я заплачу, обследуешься...
— Ох, Андрюша, — она покачала головой, — какие врачи в моём возрасте? Мне не врачи нужны — забота нужна, внимание. Одной страшно, знаешь? Ночью проснусь — тишина такая... Думаю, вдруг что случится, кто поможет?
На журнальном столике стояла чашка с недопитым чаем, россыпь таблеток. Андрей узнал упаковку — капли для сердца, те самые, что отец принимал перед смертью. В горле встал ком.
— А твоя-то, — Галина Васильевна помолчала, — как относится к тому, что ты ко мне часто ездишь?
— Нормально, — соврал Андрей, вспомнив вчерашний скандал. — Она понимает.
— Да уж, понимает она, — мать горько усмехнулась. — Я же вижу, как она на меня смотрит. Будто я обуза какая... А ведь я ничего у вас не прошу, только бы рядом быть. Пока жива ещё...
Она отвернулась к окну, и Андрей увидел, как по её щеке скатилась слеза. Сердце сжалось от боли и вины.
— Все мы не вечные, — продолжала мать тихо. — Вот не станет меня — наплачешься потом, что мало времени со мной проводил. Другие дети вон к родителям переезжают, ухаживают. А я что, хуже других матерей? Меньше для тебя сделала?
— Мама, не надо так...
— А как надо, сынок? — она повернулась к нему, в глазах стояли слёзы. — Как? Всю жизнь тебе отдала, ночей не спала, когда болел. От себя отрывала последнее, чтобы ты в институте учился. А теперь вот — сиди одна, никому не нужная...
Андрей смотрел в окно, где медленно опускались сумерки. На детской площадке молодая мама качала ребёнка на качелях — точно так же когда-то его качала мать. Он помнил её сильные руки, весёлый смех, запах свежеиспечённого хлеба по утрам...
— Всё равно в старости никому не нужны, только мешаем, — донёсся до него тихий голос матери.
Что-то надломилось внутри. Он резко повернулся к ней:
— Я подумаю насчёт переезда, мам. Правда подумаю.
Лицо Галины Васильевны просветлело, она попыталась встать, чтобы обнять сына, но охнула и схватилась за сердце.
— Осторожнее, мам! — Андрей подхватил её. — Давай-ка я тебе лекарство дам...
Уже в прихожей, собираясь уходить, он услышал её дрожащий голос:
— Сынок, ты только подумай хорошенько. Мать-то одна бывает...
Наташа сидела в полумраке гостиной, обхватив себя руками. Она не включала свет — так было легче думать. За окном моросил мелкий дождь, капли тихо барабанили по стеклу, создавая причудливые тени на стенах.
Звук поворачивающегося в замке ключа заставил её вздрогнуть. Она знала, откуда вернулся муж — последнюю неделю он каждый вечер ездил к матери. Каждый раз возвращался всё более подавленным, с виноватым взглядом.
Андрей вошёл в комнату, остановился у окна. Его силуэт чётко вырисовывался на фоне уличного фонаря. Он нервно потёр лоб — жест, который она знала наизусть. Так он делал всегда, когда собирался сказать что-то неприятное.
— Наташ...
— Можешь не продолжать, — её голос прозвучал глухо. — Я и так знаю, что ты скажешь.
Он резко повернулся:
— Откуда? Я сам ещё не знаю...
— Знаешь, — она наконец включила настольную лампу. В её жёлтом свете лицо мужа казалось осунувшимся, постаревшим. — Ты уже всё решил. Я вижу это по твоим глазам.
Андрей опустился в кресло, сгорбился, словно под тяжестью невидимого груза.
— Ей плохо, Наташ. Совсем плохо. Сегодня еле до ванной дошла...
— А мне? — она подалась вперёд. — Мне как? Десять лет, Андрей! Десять лет я пытаюсь стать для неё хорошей невесткой. Готовлю, как она любит, праздники устраиваю, подарки выбираю... А в ответ что? Вечные упрёки, намёки, что я недостаточно хороша для её сына!
— Она просто волнуется за меня...
— Нет! — Наташа вскочила, не в силах сдерживаться. — Она не волнуется — она контролирует! И ты... ты позволяешь ей это! Всегда позволял!
Она заходила по комнате, чувствуя, как внутри поднимается волна отчаяния:
— Помнишь, как мы квартиру выбирали? "Андрюша, зачем так далеко от мамы? Андрюша, это слишком дорого..." А когда я работу сменила? "Сынок, как же ты будешь питаться, если жена допоздна задерживается?"
— Но сейчас другое...
— Нет, абсолютно то же самое! — она остановилась перед ним. — Она снова решает за нас. За тебя. За меня. За нашу семью!
Андрей провёл рукой по лицу, словно пытаясь стереть усталость:
— Что ты предлагаешь? Бросить её одну? Она же мать моя...
— А я твоя жена! — голос Наташи дрогнул. — Я та, с кем ты обещал прожить жизнь, разделить всё — радость, горе, трудности... Но каждый раз, когда дело касается твоей матери, я остаюсь одна. Моё мнение ничего не значит.
Она опустилась на диван, чувствуя, как по щекам текут слёзы:
— Знаешь, что самое страшное? Я ведь понимаю её. Правда понимаю. Ей одиноко, она боится старости, болезней... Но я не могу... не могу больше жить под её контролем.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Только дождь всё так же стучал по стеклу да тикали часы на стене — старые, ещё от бабушки. Наташа смотрела на их жёлтый циферблат, думая о том, сколько времени утекло, сколько сил потрачено на попытки стать частью этой семьи.
— Я не против помогать ей, — наконец произнесла она тихо. — Навещать, покупать продукты, лекарства... Но жить вместе — нет. Это убьёт наш брак, Андрей. Ты же понимаешь это?
Он молчал, глядя в пол. Его пальцы нервно сжимались в кулаки и разжимались — совсем как в детстве, когда он не мог решить сложную задачу.
— Выбирай, — Наташа встала, чувствуя странное спокойствие. — Либо мы живём своей жизнью, помогая твоей маме на расстоянии, либо... либо я ухожу.
— Наташ, не надо так...
— Надо, Андрей. Именно так. Я больше не буду делать вид, что всё в порядке. Не буду притворяться, что меня устраивает роль вечно виноватой невестки. Я люблю тебя, но... — она сделала глубокий вдох, — я не позволю тебе разрушить наш брак ради неё.
Андрей поднял голову. В его глазах читалась растерянность человека, впервые осознавшего, что нельзя бесконечно сидеть на двух стульях. Что иногда жизнь требует выбора — болезненного, но необходимого.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но Наташа покачала головой:
— Не сейчас. Подумай. Хорошо подумай, чего ты действительно хочешь.
Она вышла из комнаты, оставив его в тишине. За окном усилился дождь, словно природа оплакивала что-то безвозвратно уходящее.
Андрей сидел в машине, припаркованной у маминого дома, и смотрел на знакомые окна третьего этажа. Сколько раз за свою жизнь он поднимал голову, ища глазами этот балкон с жестяным карнизом? В детстве мама всегда встречала его там после школы, махала рукой. Сейчас балкон пустовал, только ветер лениво шевелил выцветшие занавески.
Он достал телефон, открыл фотографию — они с Наташей в день свадьбы. Она такая счастливая, с охапкой белых роз, смотрит на него с любовью и надеждой. А вот фото с последнего отпуска — море, закат, они держатся за руки... Когда они в последний раз были так беззаботны?
Рядом с телефоном на пассажирском сиденье лежала папка с документами. Три дня он потратил на поиски — квартира недалеко от маминого дома, светлая, уютная. И главное — сиделка с медицинским образованием, с хорошими рекомендациями. Ирина Николаевна, пятьдесят пять лет, добрые глаза и спокойный голос.
— Ну что, сынок, решился? — спросил он сам себя, глядя в зеркало заднего вида.
Из зеркала на него смотрел уставший мужчина с седеющими висками. Когда он успел так постареть? Когда потерял себя в бесконечных попытках угодить всем?
Наташины слова звенели в ушах: "Я не позволю тебе разрушить наш брак ради неё". А ведь она права — все эти годы он пытался усидеть на двух стульях. Быть идеальным сыном и хорошим мужем. В итоге не получалось ни того, ни другого.
Телефон тихо завибрировал — сообщение от жены: "Как ты? Позвони, когда освободишься". Ни упрёков, ни давления. Просто забота и понимание. А ведь она могла бы закатить скандал, поставить жёсткие условия... Вместо этого дала ему время подумать.
Андрей глубоко вздохнул и вышел из машины. Подъезд встретил его привычным запахом варёной капусты и кошек. На площадке первого этажа всё так же гудела лампочка. Ничего не менялось в этом доме — как будто время здесь остановилось.
Звонок в дверь прозвучал неожиданно громко.
— Андрюшенька! — мама открыла почти сразу, словно ждала у двери. — А я пирожки затеяла, с капустой, как ты любишь...
— Мам, нам надо поговорить.
Он прошёл на кухню, привычно пригнувшись под низкой притолокой. Сколько раз в детстве он бился об неё головой? А сейчас движение стало таким естественным — как и желание уберечь маму от всех проблем, взять на себя ответственность за её жизнь.
— Что-то случилось? — Галина Васильевна насторожилась, заметив папку в его руках. — Ты какой-то странный сегодня...
— Я нашёл для тебя квартиру, мам. В соседнем доме, — он достал фотографии. — Второй этаж, есть лифт. Светлая, тёплая. И сиделку хорошую нашёл — будет приходить каждый день, готовить, убираться, следить за лекарствами...
— Что?! — она побледнела, опустилась на табурет. — Ты... ты хочешь от меня избавиться?
— Нет, мама, — он присел рядом, взял её руку в свои. — Я хочу помочь. По-настоящему помочь, а не просто перекладывать ответственность на Наташу.
— При чём здесь твоя Наташа? — в голосе матери появились знакомые нотки осуждения. — Я же мать твоя! Родная кровь!
— Именно поэтому, мам, — он крепче сжал её руку. — Потому что ты моя мать. И я люблю тебя. Но я не могу разрушить свою семью. И не хочу, чтобы ты жила в постоянных конфликтах с невесткой.
— А как же я? Одна, в чужой квартире?
— Не одна, — он разложил на столе документы. — Смотри — вот договор с патронажной службой. Ирина Николаевна будет с тобой каждый день с утра до вечера. Я буду приезжать три раза в неделю, в выходные будем забирать тебя к нам...
Галина Васильевна молчала, глядя в окно. По её щеке скатилась слеза.
— Я ведь всё для тебя, сынок... Всю жизнь...
— Я знаю, мам, — он обнял её за плечи. — И я благодарен тебе за всё. Но пойми — я уже не маленький мальчик. У меня есть своя семья, своя жизнь. И я должен научиться быть не только хорошим сыном, но и хорошим мужем.
В кухне повисла тишина. Только тикали часы на стене да шумела вода в батарее. Галина Васильевна смотрела на фотографии новой квартиры, и что-то менялось в её взгляде — словно таяла многолетняя корка льда.
— А квартира и правда светлая, — наконец произнесла она тихо. — И до магазина близко...
— И парк рядом, — подхватил Андрей. — Будешь гулять с Ириной Николаевной. Она, знаешь, какая интересная женщина? Три языка знает, в театре работала...
Мать вздохнула, провела рукой по фотографиям:
— Ты правда будешь приезжать?
— Конечно, мам, — он улыбнулся. — Обещаю.
Она помолчала ещё немного, потом медленно кивнула:
— Хорошо, сынок. Ты прав. Наверное, так действительно будет лучше...
Андрей почувствовал, как внутри что-то отпускает — словно развязался тугой узел, который душил его все эти годы. Он наконец сделал выбор — не между матерью и женой, а между прошлым и будущим. Между вечным чувством вины и правом быть счастливым.
Вечером, подъезжая к дому, он набрал номер Наташи:
— Привет. Можешь спуститься? Хочу тебе кое-что рассказать...
За окном догорал закат, окрашивая облака в нежно-розовый цвет. Начиналась новая глава их жизни — может быть, не самая простая, но честная и настоящая.