— Я больше не намерена это терпеть! — тарелка с овсянкой громко звякнула о стол.
— Чего ты опять завелась? — Дима, мой муж, даже не обернулся, увлечённо вбивая голы в компьютерной игре. — Вкусная же овсянка, съел бы он.
— Дима, у Кирилла аллергия на молоко! — я сорвалась на крик.
Из детской доносилось негодующее рыдание нашего двухлетнего сына. Я вздохнула и побежала утирать нос.
— Капля этого молока ему ничего не сделает! — донеслось из кухни. — Ты преувеличиваешь, как всегда!
Я готова была швырнуть чашку в стену.
Когда я впервые увидела Диму, он казался мне идеалом: высокий, с лёгкой небрежностью в движениях, вечно в запылённых джинсах и рубашке с закатанными рукавами. Он был мастером на все руки, мог собрать шкаф за полчаса или починить стиральную машину, даже не заглянув в инструкцию. И, что удивительно, у него всегда оставалось время на меня.
Мы гуляли по набережной, пили кофе из пластиковых стаканчиков, обсуждали мечты. Дима мечтал о собственном доме, где всегда пахнет пирогами и свежесваренным супом. Я представляла, как наши дети будут носиться по двору, босоногие, смеющиеся, а мы — сидеть под старой яблоней, держа друг друга за руки. Он был тем мужчиной, рядом с которым я чувствовала себя защищённой.
А потом родился Кирилл. Свет моей жизни. Первая улыбка, первые шаги — каждый его успех был для меня чудом. Вместе с ним появились бессонные ночи, распахнутые окна, чтобы проветрить квартиру, пока малыш снова не начал плакать, и… неожиданный враг №1: еда.
Мы узнали о проблемах Кирилла почти сразу. Однажды я съела кусочек шоколадки, и его тело покрыли красные пятна. Я не могла понять, почему мой крошечный сын, такой невинный, должен так страдать. Когда врачи сказали, что ему нельзя молока, пшеницы, яиц, я была в панике. Как растить ребёнка, если половину супермаркета ему нельзя?
Я села читать форумы, покупать книги, изучать составы продуктов так, будто от этого зависела наша жизнь. И зависела, если честно. Я училась печь хлеб из рисовой муки, варить каши на кокосовом молоке, изобретала рецепты, чтобы мой малыш ел, не страдая.
А Дима… Дима ел картошку с майонезом и закатывал глаза, когда я приносила домой очередные дорогие покупки.
— Лиз, ты там йогурт на рынке покупаешь или ювелирку? — спросил он однажды, ковыряя ложкой остатки сгущёнки.
— Если хочешь, чтобы ребёнок не чесался до крови, это стоит дорого, — отвечала я.
— Да ну, Лиз, мы ели всё подряд — и нормально выросли. Ты слишком драматизируешь.
Но это не так. Дима рос в деревне, где в холодильнике всегда была кастрюля борща и бутыль парного молока от соседской коровы. А у нас? Наш холодильник выглядел как витрина магазина для веганов: кокосовые сливки, безглютеновые макароны, овощное пюре.
Для меня это была забота. Для него — бесполезные траты. Мы говорили на разных языках.
— Папа, «ам-ам», — услышала я, зайдя в коридор. Кирилл, приподнявшись на цыпочки, тянулся к банану, лежавшему на столе. Его пухленькие ручки забавно хватали воздух, пока Дима, будто нарочно, не замечал сына.
— Сейчас, сынок, — протянул он, откусив половину банана и протянув остаток малышу. — Лови.
Кирилл радостно захлопал в ладоши и уселся прямо на пол, уминая банан так, будто это был праздничный торт. А Дима, как ни в чём не бывало, открыл холодильник.
Я уже собиралась похвалить его за внимание к сыну, но замерла на месте, когда увидела, как он достаёт бутылку молока. Обычного, коровьего, с синей крышкой.
— Ты ведь не собираешься… — начала я, но не успела договорить.
Дима, насвистывая мелодию из старой рекламы, налил полный стакан и поставил его на стол рядом с Кириллом.
— Ты с ума сошёл?! — в панике я подскочила, успев выбить стакан прежде, чем Кирилл потянулся к нему. Молоко хлынуло на стол и на пол, образуя белые разводы.
— Да что ты устроила?! — Дима резко повернулся ко мне, сжав кулаки. — Это же обычное молоко, Лиза! Не яд какой-то!
— У Кирилла снова будет сыпь! Ты сам будешь его ночью укачивать, когда он будет плакать и чесаться?!
Мы стояли напротив друг друга, как два бойца перед решающим раундом. Его лицо было красным от раздражения, а мои руки тряслись от злости.
— Сколько раз мне нужно повторять? Ему нельзя! Это не шутки, Дима!
— Ты просто слишком себя накручиваешь! Мы все пили молоко, ели супы с капустой — и ничего! Я вот жив и здоров.
— Здоров? У тебя гастрит с 25 лет! — я почти кричала, чувствуя, как внутри всё закипает.
— Да при чём тут это?! — он рванул полотенце со стола и начал вытирать молоко. — Ты просто обожаешь тратить деньги на эту твою "здоровую" ерунду. Ему не баночки нужны, а нормальная еда!
— Нормальная?! — я показала на лужу молока, на остатки банана, который Кирилл уже раскидал по полу. — Вот это, по-твоему, нормально?
— Да, нормально! Потому что это еда для людей, а не для богатеев, которые могут позволить себе гречку по 500 рублей за кило!
Я замерла. Он не понимал. Ни одного моего слова. Всё, что я говорила, всё, что объясняла месяцами, годами, проходило мимо. Для него мои усилия были пустой тратой денег и времени.
— Если ты хочешь жить по своим правилам, готовь сам, — холодно бросила я и развернулась, чтобы уйти.
— Вот и уйди! — крикнул он мне в спину. — Раз такая умная, так и готовь отдельно!
Я хлопнула дверью так сильно, что по стенам пошла дрожь. За дверью слышались капли молока, стекающего на пол, и звонкий голос Кирилла:
— Папа, "ам-ам" ещё!
Ему было всё равно, что мы снова поссорились. Всё, что он хотел, — это банан и немного любви. А у нас не оставалось ни того, ни другого.
На следующий день я вернулась домой после короткой смены на работе. Открывая дверь, я сразу почувствовала что-то странное. В квартире пахло… борщом?
Этот запах выбивался из привычной гаммы кокосового молока и варёных овощей, которыми всегда пахла наша кухня. На миг я подумала, что ошиблась дверью.
— Лиз, смотри! — радостно позвал меня Дима из кухни.
Я вошла и замерла. На столе, перед Кириллом, стояла тарелка борща. Рядом лежала ложка, которую он уже успел уронить на пол, и кружка с остатками чая.
— Что это? — я смотрела на Диму, как на сумасшедшего.
— Еда, — с гордостью ответил он. — Никаких твоих баночек за бешеные деньги!
— Ты… его этим кормил? — мой голос стал тихим, почти шёпотом.
— Конечно. — Дима пожал плечами, будто речь шла о чём-то обыденном. — Он всё съел, смотри!
Он показал мне пустую тарелку, а Кирилл, улыбаясь, хлопнул в ладоши, довольный этим "праздником".
— Что ты туда положил? — я всё ещё надеялась, что это шутка.
— Ну, как обычно. Капуста, свинина, картошка, свёкла, сметана… — он загибал пальцы, перечисляя ингредиенты, как будто это был его кулинарный шедевр.
— Ты с ума сошёл?! У него аллергия на половину этого списка!
— Да перестань ты! Он ел и ничего! — Дима говорил с таким раздражением, будто это я только что совершила что-то из ряда вон выходящее.
И тогда всё началось.
Сначала Кирилл просто потерял интерес к игрушкам и начал тереть лицо руками. Потом он начал капризничать. А потом его кожа покрылась пятнами, и он заплакал. Заплакал так, будто у него болело всё тело.
Всё следующее время я носилась по квартире, меняя салфетки на мокрые, мыла его, мазала кремом, пытаясь хоть как-то облегчить его страдания. Кирилл выгибался дугой, как пружина, и бился в плаче. Каждая его слеза была как укол в моё сердце.
Дима даже не подошёл посмотреть. Он стоял на пороге кухни, поджав губы, и мрачно наблюдал за всем этим.
Когда Кирилл наконец уснул — вымотанный, но, кажется, немного успокоившийся, — я вышла в зал. Дима лежал на диване, уткнувшись в ноутбук, будто ничего не произошло.
— Ты видел, как ему было плохо? — я с трудом держала голос ровным, чтобы не сорваться.
— Ну, зато ребёнок поел нормально, — буркнул он, не отрывая глаз от экрана.
Я почувствовала, как внутри всё ломается. Этот равнодушный тон, это нежелание признать свою вину — всё стало последней каплей.
— Тебе всё равно, да? — я стояла перед ним, скрестив руки. — Ты можешь смотреть, как ему плохо, и тебя это не трогает?
— Лиза, хватит драматизировать, — раздражённо сказал он, хлопнув крышкой ноутбука. — Ну не нравится ему это ваше "здоровое питание"! Ребёнок ест то, что ест нормальная семья.
— Нормальная семья? — я почти прошипела. — Ты называешь нормальной семью, где отец наплевательски относится к здоровью ребёнка?
Дима резко встал.
— Да мне уже надоело это! Твои правила, твои ограничения! Ты хочешь так жить — живи. Только меня не заставляй!
Я смотрела на него. На этого мужчину, которого когда-то считала идеалом. На отца моего ребёнка.
— Ты прав, Дима, — сказала я тихо, но твёрдо. — Живи, как тебе удобно. Только без нас.
И я ушла в спальню, собирая в голове план. Завтра. Завтра я уйду.
— Дима, я ухожу, — сказала я, стоя посреди спальни с открытым чемоданом.
— Серьёзно? Это из-за борща? — он смотрел на меня с таким видом, будто я предложила уехать на Марс.
Я замерла на секунду, чтобы собраться с мыслями. Сказать что-то, что дошло бы до него.
— Нет, из-за тебя.
Он вскинул брови, его лицо перекосилось от недоумения.
— И куда ты собралась? К маме?
— Да хоть на улицу! — я резко бросила в чемодан пару футболок и сложила детские пижамы. — Там хотя бы никто не будет запрещать мне заботиться о сыне!
Дима подошёл ближе, сложил руки на груди и стал наблюдать за мной.
— Лиз, ты вообще понимаешь, как глупо выглядишь? Ты сама всё разрушаешь, а потом плачешь, что тебе плохо. — Его слова резанули больнее, чем я ожидала.
Я посмотрела на него. Смотрела долго, молча. Ждала. Может быть, он скажет что-то другое? Может быть, осознает, что загнал меня в угол? Но он стоял, равнодушный, почти победоносный.
— Глупо, говоришь? — наконец произнесла я. — Возможно. Но знаешь, что ещё глупо? Смотреть, как твоему ребёнку плохо, и делать вид, что всё нормально.
Он ничего не ответил. Даже не посмотрел в мою сторону, когда я закрыла чемодан и взяла Кирилла на руки.
— Дима, я ухожу.
— Ну и вали, — бросил он, не глядя. — Посмотрим, как ты одна справишься.
И в тот момент я поняла, что все эти годы я была одна. И справлялась.
Сейчас мы с Кириллом живём у моей подруги. Света сразу выделила нам комнату, завалила нас подушками и пледами, а потом сказала:
— Лизка, тебе просто нужно выдохнуть. А остальное — фигня.
Поначалу я не могла поверить, что больше никто не будет судить мои покупки. Никаких замечаний про «слишком дорогие баночки» или «молоко для олигархов». Я могла спокойно готовить, зная, что Кириллу будет хорошо.
Дима не извинился. Иногда он звонит. Сначала просто молчал, потом начал спрашивать, когда я вернусь.
— Когда ты научишься уважать меня как мать, — ответила я однажды.
В трубке повисла тишина.
Иногда я думаю, что он, может, и хочет извиниться. Но потом вспоминаю, как легко он отпустил нас в тот день, и понимаю: даже если это произойдёт, вернуться я уже не смогу.
Зато Кирилл больше не плачет по ночам. У него чистая кожа, он смеётся и радуется еде. А это для меня главное.
Может быть, я выгляжу глупо в его глазах. Но по крайней мере, я знаю, что не предала самое главное: своего ребёнка.