Мы проводили 1994 год и с надеждой на лучшее начали новый 1995 год. Нас было двое, я да мамка. Жили мы в малосемейке. Когда дом строили, мамка вступила в кооператив.
- Вот будет тебе квартира, когда подрастешь, — мечтала она. Я тогда еще школьница кивала головой и соглашалась с ней.
Было только одно условие, эта квартира — наш большой секрет. Мама платила за нее взносы втихоря, постоянно беря подработки. Почему втихоря? Потому что мы жили с родителями моей мамы, то есть мне они бабушкой и дедушкой приходились. В их большой трехкомнатной квартире, которую им выдало предприятие еще в советские времена. Выдало по очередности, за хорошую работу, за то, что их было шесть человек. Бабка с дедом да трое детей, два сына и дочь, а еще с ними бабушка жила. Мать моей бабушки. Вот на всех шестерых и дали квартиру. Дед и бабка очень гордились и говорили, что это им за их труды тяжкие выдали.
Детей они из квартиры провожали, стоило им на ноги встать. Вот и мамка выросла, выучилась и переехала сперва от них в студенческое общежитие в другой город, ну а потом уж и замуж вышла, за моего отца.
Жили откровенно плохо, отец любил выпить, когда выпивал, становился буйный, кидался в драку, крушил мебель, окна в семейном общежитии, где жили родители. Когда мама была беременна вторым ребенком, он особенно сильно ее избил, и маму увезли в больницу. Кто у меня должен был быть брат или сестра, я так и не узнала. Мама приехала из больницы бледная, осунувшаяся, с синяками под глазами. Молча собрала вещи и, взяв меня за руку, ушла от отца. На развод подала уже из родного города. Ездила в суд одна. Развели родителей не быстро, отец не давал своего согласия. Мама в суд три раза ездила, постоянно время на примирение давали.
Жили мы у бабушки и деда. К тому моменту их квартира уже опустела, и они жили там вдвоем. Нам они, мягко говоря, были не рады. Постоянно напоминали маме, что это она виновата в развале семьи, порядочные люди так не делают.
— Коли есть муж, так сиди и молчи. Слушаться надо. Раз лупит, значит, сама виновата, смотришь косо. Вот я-то твой взгляд знаю, сама иной раз по шее тебе треснуть хочу. Ну чего уставилась, что я не права, что ли? Как зыркнешь, так сразу тошно становится. И чего вы сюда приперлися? Мы так хорошо без вас с дедом жили. Разошлись по комнатам и сидим себе спокойно. А тут ты со своей.
— Мама, да Ленка-то тебе чем помешала, она ж из комнаты не выходит, из своей!
— Из своей? Гляди-ка ты как заговорила, а где это тут чего ее? Тут всё наше! Поняла меня? Нет тут ничего вашего! Вот помрем, может, и будет, а может, и нет, я вон всё свое на Витьку отпущу. Он-то мне жить не мешает и спиногрызов своих не приводит. Не то что ты!
— А я, значит, мешаю? Ну спасибо тебе, мам! Меня чуть не убили, в больнице пролежала сколько, а ты, значит, мне говоришь, что я мешаю.
Обычно такие разговоры велись целый день, с утра до самого вечера. Мама, бабушка, дед — они постоянно ругались, кричали друг на друга. Хлопали двери, пахло успокоительными, охали и ахали сердобольные соседки, слушая бабушкины жалобы на лавке.
Потом мама вступила в кооператив, ей казалось, об этом никто не знает, кроме нас. Меня и ее, но оказалось, знали все, вот буквально все. И как только дом достроили, бабка с дедом выставили наши вещи за порог, сменили замки в двери и велели убираться от них по добру по здорову. Помню, все соседки собрались на этот цирк. А мы въехали в голые кирпичные стены дома. Ни штукатурки, ни проводки, ни стяжки на полу, ничего. Мама села тогда на чемодан и разрыдалась. В квартире было холодно, дом еще не подключили к отоплению, не все хозяева получили ключи.
Выручили нас тогда мамины братья. В тот же день вечером за нами приехал дядя Витя, молча забрал чемоданы и привез к себе. Его жена постелила нам в проходной комнате и налила горячего супа.
- Ешь, Галка, мы не бросим, поможем чем сможем. Пока у нас поживете. – похлопал по плечу мамку тогда дядка и пошел звонить по межгороду.
И закипела жизнь, дядя Витя и дядя Коля помогли деньгами, нашли бригаду и нашу малосемейку стали доводить до ума. Когда через три месяца я с мамой приехала посмотреть на то, что вышло, я ее не узнала. Отштукатуренные стены, стяжка на полу, провода, торчащие из стен и потолка для розеток и ламп. Даже потолки были уже побелены.
- Ну вот, сеструха, мы тебе помогли. Дальше давай сама. У нас, конечно, ты еще можешь жить, – сказал тогда дядя Витя, – но остальной ремонт уже на свои делай.
Мама стала работать еще больше, мы купили обои, положили линолеум по всей квартире. Пусть он был самый дешевый и одного цвета, но он был, и можно было уже спокойно ходить по полу. Потом поставили плиту и переехали в квартиру. Обои клеили уже переехав. Конечно, обстановка была спартанская, но мы жили уже в своей квартире и никто нас не трогал.
Я закончила школу, поступила в техникум. С бабушкой и дедом не общалась из принципа. Мама часто говорила, что они просят, чтобы я заехала к ним после учебы, но я всегда находила отговорки.
Учеба мне нравилась, я подружилась с девочкой Дашей. Она была из пригорода. Жила в общежитии и ездила домой на выходные. Мы учились тогда на модную профессию бухгалтер. Они требовались везде, и нам казалось, что так будет всегда. Мечтали, что пойдем работать и будем ходить как королевы в мехах. Вот что еще у нас будут, как-то не мечталось, шуба – дорогая шуба с пушистым воротничком или еще лучше с капюшоном медовым, такая, чтоб модная была. И мы в этих шубах на каблучках, такие все хозяйки жизни, идем по улице. Да, предел мечтаний, наверное, был.
Стипендию платили тогда сущие копейки, и то не каждый раз. Первое время Дашке было тяжело, перебивалась с хлеба на воду. Маталась к родителям, и они передавали ей пайки картошкой и морковкой. Речи о деньгах и не было, а денег очень хотелось.
И вскоре стала я замечать, что у подружки они появились. Поначалу незаметно, так, по чуть-чуть: новая дорогая ручка, тетрадки не простые копеечные, как у всех, а дорогие в твердых блестящих обложках, и качество листов другое, бумага белая, такая, прям как снег. Не то что у нас, чуть желтоватые, явно сделанные из вторсырья тетради.
Потом стала Дашка носить все чаще юбки, казалось бы, ну юбка и юбка, хочешь носи, хочешь нет. Дело было не в юбках, а в капроновых колготках. Стулья в техникуме, как, собственно, и парты, были все убогие, ломаные и драные. Порвать об них колготку — дело пяти минут, сел, и вот уже затяжка или того хуже — дырка. А Дашка всегда приходила в ровных гладких колготках, без единой дырочки и следов штопки, даже если в прошлый раз посадила на этих колготках кучу затяжек. А однажды она вообще совершила на мой взгляд страшную вещь: порвав колготки об угол учительского стола, она их просто сняла и выкинула в мусорное ведро.
В девяностые просто снять колготки и выкинуть в ведро мог себе позволить только очень обеспеченный человек. А Дашка такой не была, она же из пригорода. Живет на одну степендию, родители каждую копейку считают, а тут колготки.
— Ты видела? — ахнула Машка, сидевшая сзади меня. — Просто выкинула, даже смотреть на дырку не стала. А я видала, что дырочка-то ма-а-ахонькая, заштопать и юбку подлиннее надеть, а то и брюки, и незаметно будет совсем. А эта барыня стала, гляди как. Как съехала из общаги, так и всё, на хромой кобыле не подъедешь.
— Как съехала? — удивилась я, мы с Дашей последнее время общались мало. Много уроков, помощь маме, ей платили всё меньше, и она всё больше брала работы на дом, а тут еще жена дяди Вити предложила подработку. У них был ларек на рынке, торговали вязанными вещами. Они мне привозили пряжу, я вязала по вечерам носки, варежки, свитера, шарфы. Последнее время много было заказов на шарфы для футбольных команд, ими шла самая бойкая торговля. К Новому году вязали варежки с яркими узорами на подарки. Так что мне некогда было по подружкам бегать.
— А вот так, родителям просила не сообщать, сама вещи собрала и уехала. Квартиру снимает в нашем доме, только подъезд другой. Я случайно узнала, когда в магазине с ней столкнулась. Ну продукты она покупает прям недешевые, я тебе сразу говорю. У нее или спонсор появился, или она чего незаконное делает, раз так жировать начала, — шептала Машка мне в ухо.