Февральский ветер швырял в окна мокрый снег, а я всё никак не могла заставить себя встать с кровати. Третью неделю просыпалась в холодной постели, где левая половина так и оставалась нетронутой — аккуратно заправленная, с идеально взбитой подушкой. Такой педантичный был мой Андрей...
Телефон разразился трелью где-то в глубине квартиры. Наверное, снова Катюша — доченька звонит каждое утро, проверяет, как я. Заставляя себя подняться, поплелась на звук. Но на экране высветилось другое имя — "Свёкор".
— Марина, нам нужно серьёзно поговорить, — голос Василия Петровича звучал непривычно сухо. — Приезжай сегодня, часам к двум.
Что-то в его тоне заставило меня насторожиться. За двадцать лет, что я была замужем за его сыном, свёкор никогда не говорил со мной таким тоном.
— Василий Петрович, что-то случилось?
— На месте обсудим. Жду к двум.
В его старой "двушке" на Профсоюзной всё оставалось неизменным: тяжёлые бархатные шторы, резной буфет, пожелтевшие фотографии на стенах. Взгляд зацепился за свадебное фото — я в белом платье, Андрей в строгом костюме, и свёкор, тогда ещё совсем не седой, улыбается так искренне...
— Присаживайся, — Василий Петрович кивнул на стул. Сам остался стоять, нависая над столом. — Я долго думал, как начать этот разговор. Андрей был моим единственным сыном. Всё, что у меня есть — было для него. И теперь...
Он замолчал, собираясь с мыслями. Я чувствовала, как к горлу подкатывает комок тревоги.
— Квартира и дача должны остаться в семье, — наконец произнёс он. — В нашем роду. Я хочу, чтобы ты переписала на меня половину квартиры и дачный участок.
Комната словно качнулась перед глазами. Я схватилась за край стола.
— Что? Но... как же... Это же наше с Андреем... Мы вместе...
— Вместе или не вместе — неважно. Это имущество Соколовых, — отрезал свёкор. — Ты молодая, ещё устроишь свою жизнь. А эта недвижимость должна принадлежать роду.
Я смотрела на него и не узнавала человека, которого столько лет называла вторым отцом. Перед глазами всплыло, как он возился с маленькой Катей, как помогал нам с ремонтом, как поддерживал в трудные времена...
— Василий Петрович, давайте поговорим спокойно. Андрей бы не хотел...
— Не смей говорить, чего бы хотел мой сын! — его голос сорвался на крик. — Ты что же думаешь, я позволю, чтобы всё нажитое нами досталось чужому человеку?
— Чужому? — у меня перехватило дыхание. — После стольких лет я для вас чужой человек?
Он отвернулся к окну, сгорбив плечи.
— Прости, я погорячился. Но моё решение окончательное. Подумай над этим, Марина. Ради памяти Андрея.
Я вышла из его квартиры на подгибающихся ногах. В ушах звенело от несправедливости происходящего. Неужели горе может так изменить человека? Или я просто никогда не знала настоящего Василия Петровича?
Порыв ветра бросил в лицо колючий снег, но я даже не почувствовала холода. В голове билась одна мысль: как же мне теперь жить с этим? Как объяснить дочери, что её дедушка, которого она так любит, вдруг превратился в чужого, жестокого человека?
Дрожащими пальцами набрала номер Кати. Дочь должна знать правду, какой бы горькой она ни была.
Утро началось со звонка Андреевой сестры, Наташи. Раньше мы были близки — вместе отмечали праздники, делились секретами, поддерживали друг друга. Но её слова ударили больнее ножа:
— Как ты можешь так поступать с отцом? — её голос дрожал от возмущения. — Он потерял единственного сына, а ты думаешь только о деньгах!
Я прислонилась к стене, чувствуя, как немеют пальцы.
— Наташа, это неправда. Василий Петрович сам...
— Знаешь что? — перебила она. — Андрей бы тебя не узнал. Папа прав — ты изменилась.
Гудки в трубке звучали как приговор. Я медленно опустилась на банкетку в прихожей, глядя на своё отражение в зеркале. Действительно ли я изменилась? Или это мир вокруг стал другим?
На работе — я преподаю в музыкальной школе — тоже всё валилось из рук. Ученики смотрели встревоженно, когда я в третий раз просила повторить один и тот же пассаж. Завуч Марья Степановна после уроков вызвала к себе:
— Мариночка, может, возьмёшь отпуск? За двадцать лет работы ни разу больничный не брала, имеешь право...
Я покачала головой:
— Работа — это единственное, что держит меня на плаву.
Вечером приехала Катя. Моя девочка, такая похожая на отца — те же серые глаза, тот же упрямый подбородок. Она металась по кухне, расставляя продукты по полкам — привезла полные сумки, будто я не в состоянии позаботиться о себе.
— Мам, я поговорю с дедом, — решительно заявила она, нарезая овощи для салата. — Он просто не в себе от горя. Помнишь, как в прошлом году психанул из-за папиной командировки? А потом сам же извинялся...
— Это другое, доченька, — я накрыла её руку своей, останавливая нервные движения ножа. — Он уже настроил против меня всю родню. Сегодня Наташа звонила...
— Тётя Наташа? — Катя нахмурилась. — Но она же... Вы же были как сёстры!
— Были, — эхом отозвалась я.
На следующий день позвонила моя давняя подруга Лена — она работает юристом.
— Маринка, ты чего молчишь? — возмущалась она. — Я случайно от общих знакомых узнала! Немедленно приезжай, будем разбираться.
В её кабинете, заваленном папками, стало немного легче дышать. Лена быстро пролистала документы:
— Так, квартира была куплена в браке... Дача тоже... Завещание Андрей не оставил... — она подняла на меня уверенный взгляд. — Марин, закон полностью на твоей стороне. Свёкор может требовать что угодно, но юридически у него нет никаких прав на это имущество.
— Дело не в правах, Лен, — я вертела в руках чашку с остывшим кофе. — Понимаешь, это же семья. Была семья...
— А сейчас что? — Лена отложила бумаги. — Он первый перечеркнул все родственные связи своими требованиями. Ты не обязана жертвовать всем, что у тебя есть, только потому, что он решил...
Её прервал звонок телефона. На экране высветилось "Василий Петрович".
— Не буду брать, — я отключила звук.
— Правильно, — кивнула Лена. — Пусть остынет. А ты пока подумай о себе. И о Кате. Ей скоро поступать, деньги понадобятся...
Вечером я долго сидела в Андрюшином кабинете. Здесь всё осталось как при нём — стопки нот на столе, недочитанная книга с закладкой, его любимая кружка... Почему-то вспомнилось, как мы с Василием Петровичем вместе выбирали обои для этой комнаты. Он тогда сказал: "У моего сына должен быть настоящий кабинет. Чтобы работалось с душой..."
Телефон снова завибрировал. На этот раз писала двоюродная сестра Андрея, Ирина: "Ты должна понять папу. Он места себе не находит. Может, хотя бы дачу отдашь? Там столько его труда вложено..."
Я не стала отвечать. Только добавила её номер в чёрный список — к Наташиному. Список рос, а душа будто покрывалась коркой льда. Неужели это навсегда? Неужели нет способа всё исправить?
В воскресенье Катя собрала всех в нашей квартире. "Хватит переговоров по телефону, — заявила она. — Будем решать всё лицом к лицу". Я не находила себе места, протирая и без того чистые фужеры. Лена приехала пораньше, села на кухне с чашкой чая, поглядывая на меня с беспокойством.
Василий Петрович появился ровно в четыре, как договаривались. Следом за ним вошла Наташа — бледная, с плотно сжатыми губами. Я машинально отметила новые морщины вокруг её глаз. Когда мы виделись последний раз?
— Присаживайтесь, — мой голос звучал хрипло. — Чаю?
— Давайте без церемоний, — отрезал свёкор, оставаясь стоять. — Я так понимаю, ты пригласила адвоката? — он кивнул в сторону Лены.
— Лена здесь как подруга семьи, — вмешалась Катя. — Дедушка, пожалуйста, сядь. Давайте просто поговорим.
Что-то в её голосе — то ли дрожь, то ли отчаяние — заставило Василия Петровича опуститься в кресло. Он вдруг показался таким постаревшим, ссутулившимся.
— О чём говорить? — Наташа нервно одёрнула рукав блузки. — Папа всё правильно сказал. Это наша семейная собственность.
— Семейная? — я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — А я кто, по-твоему? Двадцать лет была частью этой семьи. Растила дочь, заботилась о муже, поддерживала вас всех! Или это ничего не значит?
— Мама... — Катя попыталась взять меня за руку, но я отстранилась.
— Нет, пусть ответят! Почему вдруг я стала чужой? Потому что не вашей крови? Потому что могу "снова устроить свою жизнь"? — я в упор посмотрела на свёкра. — Да как вы можете...
— Потому что ты женщина! — вдруг выкрикнул Василий Петрович, ударив кулаком по столу. Чашки звякнули. — Вы все одинаковые! Сегодня здесь, а завтра... — он осёкся, словно сказал лишнее.
В комнате повисла звенящая тишина. Наташа побелела как мел.
— Папа, — еле слышно произнесла она. — Ты же обещал больше никогда...
— Что обещал? — Катя переводила встревоженный взгляд с тёти на деда. — О чём вы?
Василий Петрович вдруг обмяк, ссутулился ещё сильнее.
— Прости, Наташенька. Я не хотел... — он провёл рукой по лицу. — Просто когда Марина отказалась... Всё как тогда...
— Как тогда — это когда? — я чувствовала, что мы подошли к чему-то важному, долго скрываемому.
Наташа встала, подошла к окну. Её плечи дрожали.
— Мама ушла от нас, когда мне было двенадцать, — произнесла она, не оборачиваясь. — Папа тоже пытался её контролировать. Требовал переписать на него дачу, которую ей оставили родители. Говорил, что всё должно быть в семье... Она не выдержала и ушла. А мы с Андреем... Мы тогда поверили папе, что она нас предала...
— Господи, — выдохнула я. — Поэтому Андрей никогда не говорил о матери? Я думала...
— Я запретил, — глухо произнёс Василий Петрович. — Сказал, что она выбрала новую семью вместо нас. А она просто хотела свободы. Пыталась со мной поговорить, объяснить... — он закрыл лицо руками. — Я был таким дураком.
— И теперь ты повторяешь то же самое с мамой? — Катя встала между нами. В её голосе звенели слёзы. — Ты же разрушаешь семью своими руками! Опять!
Лена, молчавшая всё это время, тихо поднялась:
— Я, пожалуй, пойду. Это семейное...
— Нет, — вдруг твёрдо сказал Василий Петрович. — Останьтесь. Раз уж мы начали... — он поднял покрасневшие глаза на меня. — Марина, я... Я ведь правда думал, что защищаю память сына. А получается, предаю её. Всё повторяю и повторяю старые ошибки...
Наташа наконец обернулась. По её щекам текли слёзы.
— Папа, может... Может, нам найти маму? Столько лет прошло...
Мы просидели до глубокой ночи. Катя заварила свежий чай, достала старый фотоальбом. На пожелтевших снимках — молодая женщина с длинной косой держит на руках маленького Андрюшу, рядом Наташа в школьной форме...
— Я ведь почти не помню её лица, — Наташа осторожно погладила фотографию. — Только запах духов... Она пользовалась французскими, папа всегда ворчал, что слишком дорого...
Василий Петрович сидел, ссутулившись, крепко сжимая чашку побелевшими пальцами.
— Знаете... — он заговорил так тихо, что мы подались вперёд, чтобы расслышать. — Я ведь каждый год в её день рождения набираю номер. Старый, домашний... Он давно не обслуживается, но я всё равно набираю...
— У меня есть подруга в пенсионном фонде, — неожиданно подала голос Лена. — Если хотите, можем попробовать найти...
— Правда? — Наташа вскинула голову. В её глазах блеснула надежда.
— Только... — Василий Петрович запнулся. — Только вдруг она не захочет? Столько лет прошло...
Я смотрела на этого сломленного человека и не узнавала в нём того грозного свёкра, который ещё недавно требовал от меня отказаться от наследства. Передо мной сидел просто уставший, одинокий мужчина, который всю жизнь боялся потерять тех, кого любит — и именно поэтому терял.
— А знаете что? — вдруг сказала я. — Давайте для начала съездим на дачу. Все вместе. Там столько всего нужно сделать к весне...
— На дачу? — Василий Петрович поднял на меня недоумённый взгляд.
— Да. Андрей всегда говорил, что она для всей семьи. Так и должно быть.
Катя просияла:
— Правда? Мам, ты же говорила, что хочешь продать...
— Передумала, — я улыбнулась, чувствуя, как отпускает тяжесть, давившая на сердце все эти недели. — Там столько воспоминаний... Василий Петрович, помните, как вы учили Андрюшу подпирать помидоры? А как мы все вместе крышу перестилали?
По его щеке скатилась слеза.
— Марина, прости меня, — он покачал головой. — Я так виноват...
— Нет, — я встала и подошла к нему. — Мы все виноваты. Потому что забыли главное — мы семья. И Андрей... — голос дрогнул. — Он бы хотел, чтобы мы оставались семьёй.
Наташа всхлипнула и вдруг крепко обняла меня:
— Сестрёнка... Как же я могла в тебе сомневаться?
Утром, собираясь на работу, я впервые за долгое время посмотрела в зеркало без тоски. В дверь позвонили — на пороге стоял Василий Петрович с пакетом свежих булочек.
— Решил зайти перед твоей работой, — он смущённо переминался с ноги на ногу. — Может, позавтракаем вместе? Заодно обсудим, что на даче делать будем...
Я улыбнулась и распахнула дверь шире:
— Проходите... папа.
Он замер на мгновение, а потом его глаза потеплели. Мы прошли на кухню, и я достала ту самую чашку с отколотым краем — его любимую. Он всегда пил из неё, когда приходил к нам с Андреем.
За окном брезжил рассвет, обещая ясный весенний день. Где-то в старом серванте лежал конверт с потрёпанной фотографией молодой женщины с длинной косой. Может быть, настало время и для этой раны зажить.