Невесту продавали весело. Перегородили ворота скамьей, увитой яркими шелковыми лентами, сделали арку из искусственных роз, Колькины родители выложились на славу, денег не жалели, для любимого сына все устроили торжественно, богато. Они и сами приехали, дядька Нестор - огромный, как бык, с большим и таким плотным животом, что на нем можно бы было деревяхи гнуть на ярмо, например, вылез из коляски, запряженной тяжеловозом гордо и степенно, поклонился на три стороны, запыхтел, и подал руку своей жене - Ираиде. Та тоже дородная, высокая - на голову выше мужа, в парчовой юбке, и меховом жакете легко спрыгнула, досадливо хмыкнула, оступившись лаковым сапожком в грязь, красиво склонила голову, повязанную шелковой шалью и пошла к воротам, опираясь на согнутую кренделем руку мужа. Колька, выглядевший, как новый медный пятак - в кепке с залихватски задранным козырьком, в белом тулупе, с новых глянцевых сапогах, неуверенно глянул на отца, но пошел вперед, к воротам. Отец понес свое пузо вперед, встал позади сына, достал кошель размером с половину арбуза.
Девки, хихикая, перегородили дорогу растянули широкую ленту, тоже увитую цветами, запели громко, чуть визгливо.
- Нет, купец. Задарма не отдадим тебе красоту нашу. Много возьмем, такой нет на десять сел вокруг. Плати, милый…
Это запела-заныла самая разбитная из девок -Клавдия. Некрасивая, толстая, наглая, но почему-то не знавшая отбоя от мужиков, особенно вдовцов, и по слухам никому особо не отказывающая. Она подошла вплотную к Кольке, глянула близко, присвистнула, да так заливисто, редкий мужик так свистнет. Ляпнула Кольку здоровенной ладонью по плечу, гаркнула
- Да ты, парень, сомлел… Не боись, невестушка у тебя нежная кошечка, лебедушка смирная, за такую ничего не жаль. А ну, Не жадись….
Колька сунул руку в карман, вытащил кучку смятых бумажек, Клавдия загребла их разом, одобрительно захихикала
- Ну, еще пять раз столька, и твоя ласточка быстрая. Давай, не тяни…
Колька растерянно обернулся на отца, Нестор выматерился, но Ираида, как царица оттеснила всех, забрала кошель у мужа и, картинно подбоченившись, очертила рукой, в котором был зажат этот полу-арбуз круг, опустила его прямо в сложенные лодочкой руки Клавки
- На, держи, милая. Тута всем девкам на серебряные серьги хватит, на шелковые платки да на парчовые сапожки. Не тяни, ведите свою лебедь белую. Заждался ее милый.
Клавка открыла кошель и аж подавилась. Так и развернулась с открытым ртом, махнула девкам, те сдернули ленту, выстроились ярким нарядным коридором, наклонили головы и так стояли, пока Шуркина мать не прошла к крыльцу, и не подала руку выходящей дочери.
Когда Дарьюшка увидела подругу, у нее даже челюсть отвисла. Это была ее Шурка, красивая, но какая-то неудоба - неловкая, застенчивая, чудная. Навстречу и вправду шла лебедь белая. На белое атласное, расшитое жемчугом платье была наброшена шубка из светлой овчины с пушистым воротничком, серебристые сапожки аккуратно ступали по накрытым ковром ступенькам, фату из нежнейшего почти прозрачного кружева придерживала диадема, с опускающимися на высокий гладкий лоб прозрачными камушками в серебрянной оправе. Она шла к жениху легкой уверенной походкой, но самое удивительное в этом было другое. Дарьюшка с изумлением смотрела на Кольку. Тот встал на цыпочки, весь подался вперед, выпучив обожающие глаза, побледнел, как будто вот вот упадет без чувств и шевелил губами - то ли вторил песням девок, то ли считал шаги невесты. И когда Шурка, наконец, дошла до него и подала ему руку, он вдруг заплакал, как ребенок, некрасиво скривив рот, и вытирая слезы рукавом тулупа.
…
В церкви было наряжено, как на пасху. Везде гирлянды белых цветов, от дверей дорожка красного сукна, расшитая по бокам розами - Ираида и тут, видно, потрудилась на славу. Сияли свечи, Дарьюшка ни разу не видела, чтобы у каждой иконы было столько свечей, аж слепило глаза. В хорах что-то тихо пели, Дарьюшка мышкой прошмыгнула вперед и спряталась за церковной лавкой. У нее почему-то слезились глаза и першило в горле, было такое чувство, что она не сможет произнести ни слова, в груди щипало, как будто она выпила уксусу. Дверь отворилась, вошел батюшка, грянуло
Жена твоя, яко лоза, продовита в странах дому твоего
Блажени вси боящиеся Господа, ходящие в путех Его.
Труды плодов Твоих снеси, блажен еси и добро тебе\
За батюшкой степенно выступали Шурка с Колькой, лица у них были торжественные и счастливые, у жениха еще не просохли слезы, но он их не стеснялся, гордо являл миру.
Дарьюшка с трудом справилась с болью в груди, отвернулась от икон, подышала и стало легче, отпустило немного.
Она хотела было выскочить из Храма, но перед глазами встало, как живое, лицо Марины. Она смотрела строго, в глазах у нее было бело и пусто, губы шептали
- Не сделаешь, что я тебе говорила - они умрут. Умрут….Умрут….
Почти без памяти Дарьюшка выбралась вперед, стояла, глядя, как держат над головами жениха и невесты венцы, но больше ничего не слышала и не понимала. И откуда -то у нее в голове возникали слова, она их слышала и повторяла, шептала, почти не шевеля губами, как будто про себя
Отче наш, низвергнутый с небес, да не угаснет Свет Имени Твоего, да приидет Вселенское Царствие Света Твоего, да будет подчинено Воле Твоей Все и Вся!
И Дарьюшка вдруг увидела, как Шурка зашептала что-то в ответ, она как будто вторила подруге, и на ее щеках рдел яркий, горячечный румянец