Ранним утром 29 августа из дома номер 18 по улице имени Революционера Штокмана выходила молодая голая женщина. На углу у Входиерусалимского храма она сворачивала на главную улицу, одна сторона которой называлась Советской, а другая — Ямской, миновала парикмахерскую «Аполлон», кинотеатр «Уран», давно превращенный в автосалон, Первую аптеку со сводчатыми окнами, кафе «Бон-Бон», которое было известно как «Бом-Бом», ворота городского парка с гипсовым мальчиком и мраморной женщиной без головы у решетки и мимо сквера памяти героев 1918 года и Старого рынка спускалась к набережной, ниже — в заросли ивняка, где и пропадала бесследно, чтобы по прошествии осени, зимы, весны и лета в тот же день, 29 августа, вновь появиться из ворот дома номер 18 по улице имени Революционера Штокмана и проделать все тот же путь, шаг в шаг, и исчезнуть.
Когда она вышла на улицу впервые, люди переполошились, сообразив, что она голая, хотя на ней был капюшон и какой-то ветхий балахон, застиранный и истершийся до основы. Голыми были только ее ноги и руки, но все были уверены, что под балахоном у нее не было ни трусов, ни лифчика. Это было бесспорно.А лица ее никто разглядеть не мог, хотя жалкий ребенок Угорь Тепленький забегал вперед и пытался высмотреть, что там, в глубине капюшона. Как будто и не было у нее лица. С желтым ключом в правой руке она молча прошла от улицы имени Революционера Штокмана до ивовых зарослей у реки, и сколько ни искали ее на берегу мужчины и мальчишки, ни следов ее, ни ее самой отыскать не могли, словно она то ли вознеслась, то ли провалилась.
Несколько дней в городке только и разговоров было, что о голой женщине с ключом в руке.
Дом номер 18 по улице Штокмана принадлежал старикам Тартаровым, людям солидным, которые давно выдали замуж двух дочерей и женили троих сыновей. Они и сами не понимали, кто эта женщина, откуда взялась и почему выходит из ворот их дома, а не из соседнего, где жили шумные пьяницы и известные лентяи Громыкины.
Люди спорили и о возрасте этой женщины. Действительно, если судить по рукам и босым ногам, было ей не больше двадцати, а может быть, меньше шестнадцати. И что за ключ она сжимала в правой руке — от врат рая или от врат ада? Латунный ключ или золотой?
Может быть, этот случай и остался бы в памяти абсурдным инцидентом, не появись женщина в следующем году, а потом в следующем, и так каждый год в один и тот же день августа, с одним и тем же золотым ключом, в одном и том же застиранном и заношенном балахоне с капюшоном, босая, без лица, мимо храма, мимо парикмахерской, мимо аптеки и кафе, мимо мраморной женщины без головы, мимо Старого рынка шла она, склонив голову и легко ступая, чтобы спуститься к реке и исчезнуть в ивовых зарослях.
Поначалу люди просто дивились, глядя на эту странную женщину. Кто-то над нею смеялся, кто-то ее стыдил, но большинство — хмуро помалкивали, словно она задала им какую-то непростую задачку, которую с налету не решишь.
Братья Любавины утверждали, что эта женщина — призрак девушки, пропавшей несколько лет назад в лесу. И хотя им говорили, что та девушка вскоре нашлась в цыганском поселке, где рожала что ни год детей и пасла свиней, братья стояли на своем: «Привидение. Иначе как ей удается пропадать в ивняке, где мы настоящую засаду на нее устраивали?»
Как-то они даже позвали ведьму Шаманиху, чтобы она своими чарами преградила незнакомке путь, но Шаманиха на всякий случай отказалась. Дьякон Входиерусалимской церкви отец Олег оказался сговорчивее: за малую мзду он окропил улицу имени революционера Штокмана и ворота дома номер 18 святой водой, а на четыре стороны света наложил знак честного креста.
Но это не помогло.
И после этого люди стали считать ее не бесовкой, а вовсе даже безымянной святой, которая явилась, чтобы сообщить что-то великое, и каждое ее движение с той поры, любая запинка или поворот головы считались знамениями, смысл которых до поры темен, но важен и не может быть пренебрежен.
Настя Котельникова с поклоном вынесла на улицу своего младенца, чтобы святая благословила дите, но та не обратила на Настю внимания — прошла мимо.
Супруги Малышевы выкатили на улицу в инвалидном кресле свою Наденьку, чтобы святая наложением руки исцелила девочку от церебрального паралича и прыщавости, но святая обошла их стороной и продолжала свой путь.
Серега Яшник по прозвищу Бузила, преградив ей путь, предложил неизвестной руку и сердце, бухнул наземь чемодан, открыл, и все ахнули, увидев столищаденег и заметив, как дрожат его руки в перчатках, скрывающих экзему, - но она даже не оглянулась, спускаясь в ивовые заросли.
Чем тверже она была, тем жарче ей поклонялись.
Она по-прежнему выходила из ворот дома номер 18 по улице имени Революционера Штокмана, шестовала по двуименнной главной улице, спускалась в ивовые заросли и исчезала, и люди гордились тем, что Господь избрал их городок, чтобы явить чудо.
Эта история возобновлялась и завершалась год за годом в один и тот же день, 29 августа, которого многие ждали, как второго пришествия, чтобы наконец покончить с позорной неопределенностью этой жизни и обрести воздаяние в жизни той, в райских кущах или в огненных долинах преисподней, чтобы наконец данавсегда отделилось от нет.
Бог — продавец страха, и поэтому безымянная святая вызывала не любовь или ненависть, но трепет душевный, в котором смешиваются и горят все человеческие чувства.
Но один человек в городке был всецело захвачен только любовью, и это был жалкий ребенок Игорь Тепляков по прозвищу Угорь Тепленький.
Он пылал любовью и леденел от любви, ни на минуту не забывая о таинственной женщине с золотым ключом в правой руке. Даже когда подглядывал за теткой, принимавшей душ, даже когда мастурбировал на похабные картинки, даже когда сражался с мерзким драконом в горячечном бреду пневмонии, - ни на минуту, ни на миг не забывал о своей любви, ради которой он готов был жить вечно, если потребуется.
Чувства его усугублялись с каждым днем, по мере того как всеобщее презрение к его жалкой личности становилось все более холодным, даже безразличным. Никому не хотелось тратить внимания на этого тощего прыщавого подростка с заячьими зубами и сальной кожей, который ни минуты не мог ни усидеть, ни устоять спокойно, постоянно скребя руки, плечи, промежность и кривоватый нос с родинкой на кончике. Он напоминал какого-нибудь героя Достоевского из тех, что подлее, гаже, ничтожнее остальных подлецов, гаденышей и ничтожеств.
Под тяжелеющим с каждым днем гнетом всеобщего презрительного равнодушия его мечты становились все смелее и ярче. Он видел себя повелителем народов, великим маршалом, гениальным ученым или изобретателем, чемпионом мира по боксу, который гоняет по рингу Майка Тайсона как мышь, первым человеком на Марсе, спасителем всех утопающих, горящих, страдающих, умирающих, летящих в пропасти — человеком, который однажды вернется в родной город только затем, чтобы без злобы, скорее устало отказаться от всех почестей, уготованных ему жалкими провинциалами...
Он читал книги, которые другие не удостаивали вниманием, и одна фраза из Евангелия от Матфея поразила его так, что он решил: когда у него появится свое знамя, он начертает на нем эти пьянящие слова — «Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают его».
Но больше всего он боялся, что кто-нибудь узнает о его любви, о Достоевском, которого он прочел всего к пятнадцати годам, о стихах в секретной тетради и Царствии Небесном, и поэтому наклеивал на обложку «Идиота» красоток в бикини и без.
Другим источником его бед была тетка Аглая, которую в городке за глаза звали Наглаей.
Окончив факультет журналистики, она несколько лет работала в московских газетах, а потом вдруг ни с того ни с сего вернулась в родной городок, где и осела. Дважды выходила замуж, дважды развелась. Начинала продавщицей в круглосуточном киоске, стала владелицей своего бизнеса, поднялась, расцвела. Среднего роста, плотная, грудастая, жопастая, с красивыми ногами и смачным лицом, на котором выделялись густо-зеленого цвета глаза и губы в форме лука Амура, она была существом шумным до крикливости, язвой и стервой, отличаясь при том повышенной блядовитостью. Все своих любовников она называла обезьянами и не скрывала, что ценит среди них только самых безобразных и вонючих.
Тепленький не выбирал жизнь под одной крышей с теткой — это мать, решив изменить свою жизнь в объятиях красавца дьякона из Входиерусалимского храма, не пожелала брать сына в новую жизнь. А поскольку он, как она считала, был умственно хил и физически немощен, присмотр за родовым гнездом и за сыном доверила младшей сестре — Аглае-Наглае.
Прихожане ее не осуждали — Теплякова-старшая готова была в лепешку расшибиться, чтобы помочь больным, инвалидам, неимущим и беспомощным старикам. Никто не мог понять, от сердца ли это все она делает или от извилистого ума. Некоторые думали, что рвением своим она хочет добиться поста правой руки церковного старосты — стать казначейшей или хотя бы войти в общинную верхушку. Но никто ее в этом не винил: Теплякова-старшая не давала ни одного повода к обвинениям в маловерии, воровстве или в интриганстве.
— Что ж, - сказала Аглая, - если тебе так охота похоронить себя заживо в суете бесконечного самопожертвования, — Бог помочь. Но ты наверняка знаешь, как сто пятьдесят лет назад в наш богоспасаемый город явился черт, который каждому, кто был готов продать душу, выдавал золотой червонец. И очередь выстроилась через весь город.Ладно еще церковный староста дрогнул, так и настоятель собора под покровом ночи пробрался в логово дьявола, чтобы заполучить золотой червонец в обмен на бессмертную, так ее мать, душу.
— Он же был жуликом! - возразила Теплякова-старшая. - Этот черт не был никаким чертом!
— Ну да, он был свихнувшимся помещиком, который начитался Достоевского и Лескова и решил проверить православных на вшивость. И это ему удалось.
— С самого начала все было фальшивкой!
— Зато червонцы были не фальшивыми. Просто помни: наша терпимость не безгранична и наше лицемерие — не всесильно.
Мальчик с изумлением прислушивался к разговору, поражаясь преображению распалившейся тетки из циничной хабалки в настоящую красавицу, в которую можно было бы тотчас и влюбиться, не будь он влюблен в безымянную святую.
— И вот что еще... - Мать понизила голос. - Ты не позволяй ему, Глаша, рукоблудничать. До остервенения ведь доходит, дрочит до крови из носу...
Аглая грубо и громко расхохоталась, распахнув алую пасть с белыми зубами, и мальчик в тот же миг ее возненавидел.
Она, впрочем, оказалась домовитой хозяйкой: починила дом, вставила новые окна, содрала обои и покрасила стены где в фисташковый, где в голубовато-серый цвет, ковры положила на пол, перестроила ванную, стала следить за питанием племянника и подарила ему навороченный смартфон, а когда его отжали старшеклассники, разобралась с ними так, что больше мальчика никто в школе пальцем не трогал.
Это именно она дала Игорю Теплякову прозвище Угорь Тепленький, потому что у него всегда мерзли пальцы ног и рук, но мальчик не обиделся.
В разговорах с ним она была ироничной, но без цинизма, и еще ей нравилось дразнить его. Она принимала душ с приоткрытой дверью, а выходила из ванной в таком тесном и коротком халатике, что мальчик был не в силах отвести от нее взгляда.
Впрочем, главную свою тайну — любовь к безымянной богине — он тетке не открывал долго, вплоть до той ночи, когда попытался отыскать следы загадочной незнакомки в доме стариков Тартаровых.
Воспользовавшись их отсутствием (он тайком проводил их до автостанции, откуда старики уехали в Ковров, к сыну), Угорь ночью пробрался в их дом и обшарил его от подвала до чердака, заглянув за каждую картину, даже за икону, где обнаружил петушиное яйцо, но так ничего и не нашел. Выскользнул во двор и упал от удара в лицо. Кто-то несколько раз пнул его башмаком в бок и скрылся.
Ползая на четвереньках по земле, он вдруг наткнулся на что-то металлическое, холодное, поднес предмет к глазам и понял, что роль вора ему удалась: он нашел золотой ключ богини.
Он подумал было, уж не богиня ли его избила так, что дышать было трудно, потом его мысли переключились на Бузилу, который вечно следил за домом Тартаровых, но плюнул и побрел домой, хватаясь за столбы и деревья.
Аглая встретила его в прихожей. Отвела в ванную и не выходила, пока он не принял душ. Смазала чем-то его лицо, ощупала ребра и отвела в свою спальню, а потом, когда он наконец пришел в себя и сам сходил в кухню за водой, сбросила одеяло на пол. Угорь остолбенел на пороге с кружкой в руке.
— Ты когда-нибудь был с женщиной? - спросила она, глядя на него страшными черными глазами.
— Да, - соврал он не колеблясь.
— Жаль, - сказала она. - Я думала, что первой открою тебе небеса.
Утром он показал ей ключ.
— От чего он, как думаешь?
— От дома радости, - просто ответила Аглая, целуя его костлявую руку. - Дом радости — вот от чего этот чертов ключ. Дом золотой.
Он был переполнен счастьем, каждую ночь открывая для себя женщину, и не спешил вторгнуться в нее, лаская губами и языком, целуя в таких местах, где она не ожидала, и доводя ее до радостного изнеможения.
— Это ж надо, - шептала она, приходя в себя. - Никогда б не подумала, что такой сопляк доставит мне счастья больше, чем самый вонючий обезьян из моих обезьянов. И совсем не так, как мои обезьяны. Не хватало еще влюбиться.
И закидывала на него свою тяжеленькую атласную ножку.
Приближалось очередное 29 августа.
Хозяева домов по улице имени Революционера Штокмана, владельцы Первой аптеки, парикмахерской, автосалона «Уран», дирекция городского парка по сложившейся традиции красили заборы, убирали мусор, белили гипсового мальчика и мыли мраморную женщину без головы, надевали лучшую одежду и до блеска начищали туфли, чтобы не стыдно было встретить безымянную богиню.
Но когда она рано утром вышла из ворот дома 18, ей навстречу выскочил Бузила в перчатках, скрывавших экзему, и с ружьем. Он дважды выстрелил ей в грудь, бросил ружье и скрылся в своем доме. Богиня упала. Возникла суматоха. Кто-то крикнул, что она жива и бежит по главной улице, по той стороне, которая называлась Ямской, и все бросились туда, оставив окровавленный балахон на земле.
Угорь вылетел на улицу, схватил балахон и через три с половиной мгновения вернулся домой.
Он был потрясен, сбит с толку и рыдал не переставая, прижимая окровавленную тряпку к лицу.
Казалось, жизнь его закончилась, так и не начавшись.
Аглая отвела его в спальню, уложила и ушла по делам.
В городе только и разговоров было, что о Бузиле, застрелившем богиню, и о богине, которая исчезла прежде времени. Тела ее не нашли. И — никаких следов крови на главной улице, вообще нигде. Остывая, люди стали гадать, а была ли она вообще. А если была, то почему никто не видел, как она спускается к реке. И вообще, не морок ли это многолетний, завладевший умами и воображением людей, истосковавшихся по настоящей тайне.
Бузилу отвели в полицию, но вскоре выпустили, оштрафовав за стрельбу на улице — больше ничего ему предъявить было невозможно.
Вечером Аглая нашла мальчика в гостиной, где он таращился на окровавленный балахон, висевший напротив на спинке стула. На столе рядом с ним лежал золотой ключ.
— Он подходит ко всем замкам, - сказал Угорь, поймав взгляд Аглаи. - Я проверил.
— Мечта вора, - с натянутой улыбкой сказала она.
— И я знаю, что делать.
— Делать с чем?
— Со всем.
— Я успею принять душ?
Он кивнул.
Через полчаса Аглая была готова к выходу.
— Балахон берем с собой?
— Нет.
— Значит, без оглядки...
— У тебя руки как у нее, - вдруг сказал он. - И ноги. Особенно пальчики.
Она покачала головой, но промолчала.
Стемнело, когда они поднялись наверх, на колокольню Входиерусалимского храма, которая возносилась на сорок метров над всеми соседними крышами. Ключ действительно подошел ко всем замкам.
— Не страшно? - шепотом спросила Аглая, вслед за мальчиком перелезая за решетку, которая ограждала верхнюю площадку. - Мне страшно.
Они стояли на широком карнизе, стараясь не смотреть вниз.
— Не бойся. - Он протянул ей ключ. - В правую руку.
Взял ее за левую и прыгнул вперед.
Падение их закончилось почти у самой земли.
Не соображая, живы или нет, они на минуту зависли над клумбой с анютиными глазками, а потом стали медленно подниматься — над площадью, над крышами, над колокольнями, развернулись над главной улицей, освещенной редкими фонарями, и взмыли над рекой, над миром, над кровью и памятью, и устремились ввысь и вдаль, к дому радости золотой, о котором пока ничего не знали...