Опарыши

Она напоминала мне об опарышах, копошившихся в мёртвом теле отца.

– Это мне? – спросила Розария с очаровательной, хоть и наигранной улыбкой, глядя на второй коктейль в моей руке.

– Да, – я улыбнулся в ответ и протянул бокал, – подумал, что после выступления тебе наверняка захочется смочить горло.

Я облокотился на бортик рядом и посмотрел в её глаза, чёрные, как беззвёздное небо над нами. В них отражались огни ночного города, и меж жёлтых полосок забитых машинами улиц угадывалась тоска, какую я никогда не видел у зароговских девушек. Она из Вестморья, они там даже грустят по-другому.

– Я Александр.

– Я зн… – она осеклась, неловко усмехнулась и отпила из трубочки.

– Что? Слава обо мне идёт впереди меня?

Она снова усмехнулась, на этот раз уже не так скованно.

– И что же обо мне говорят? – я продолжил, чувствуя, что двинулся в верном направлении. – Какой я хороший и ответственный работник? Или какой я красавец? Или…

Тут уже осёкся я. Нет, говорить об опарышах ещё рано.

– Или? – в её глазах промелькнул интерес.

– Или не будем позволять предубеждениям формировать наше мнение, а узнаем друг друга сами? Пусть этим вечером ты перестанешь быть поп-звездой сектора, а я – некролингвистом из Министерства Наследосохранения, и вместо этого мы с тобой будем просто Розарией и Александром.

Она рассмеялась. В животе шевелились опарыши.

Они шевелились нечасто. Я бы даже сказал, только в особенных случаях.

Первый раз, как мне сейчас кажется, это было в то утро, когда мы с группой отправились в поход в лес недалеко от Зарогова, прямо перед тем, как я нашёл тело. Мне тогда было восемь. Вожатая попросила меня и ещё несколько ребят собрать хворост для костра. Выискивая сухие веточки среди опавших листьев и пожухлой травы, я не заметил, как отдалился от лагеря на добрые метров двести. Вскоре я почувствовал их. Что-то в оборванных папоротниках и поцарапанной коре пробудило во мне опарышей за считанные мгновения до того, как я увидел их в живую.

Они копошились в животе и опустевших глазницах лежащего в овраге трупа. Рваный синий комбинезон с налипшими комьями грязи, нелепо раскинутые в стороны руки, лицо моего папы. Зелёное, припухшее, заросшее короткой щетиной, какую я видел у него только по выходным, – но всё же его лицо.

Я, как мне потом сказали, громко закричал, и на крики прибежала вожатая. Она оттащила меня в сторону. В тот момент в голове кружились какие-то дурацкие мысли: я думал, почему папа небритый в среду, и переживал, что рассыпал хворост, и теперь мы не сможем развести костёр.

Вожатая несла меня обратно в лагерь, а перед взором лоснящимися белёсыми волнами вздымались жирные тела. Я ощущал их там же, где они копошились в трупе – в животе и глазницах. Странное, щекочущее и мокрое чувство, дарившее эмоцию, которую маленький я ещё не в силах был понять.

Только потем, много лет спустя, до меня дошло: это было осознание собственной уникальности, в некотором роде исключительности: каждый ходил в ясли и учился в школе, заканчивал вуз и начинал работать – но опарышей в мёртвом теле своего папы видел только я.

И хотя тем же вечером дома за ужином я видел отца в добром здравии; и хотя на следующий день полноватый лысый мужчина в чёрной полицейской форме говорил, что установить личность погибшего не представляется возможным; и хотя через неделю школьный психолог (женщина слегка за тридцать, от красоты которой даже у маленького меня захватывало дух), подавшись вперёд, чтобы посмотреть мне прямо в глаза (она сидела так близко, что я различал припорошённые пудрой тонкие морщинки, протянувшиеся от крыльев носа до уголков губ, и вдыхал аромат её духов, который не могу забыть до сих пор), говорила, что лицо папы на трупе было всего лишь проекцией моего незрелого сознания, попыткой заменить ужасное чем-то простым и знакомым, дабы уберечь психику от травмы, и что на самом деле лицо там было совершенно другое; я продолжал говорить, что видел опарышей в мёртвом теле отца. Потому что так это звучало куда интереснее; потому что так я привлекал больше внимания. Нет, конечно, после того, как я хвастался этим, и на меня сваливался град вопросов, мне приходилось объяснять, как всё обстояло на самом деле. Но это было уже не так важно – нужный эффект к тому моменту оказывался достигнут.

С тех пор я чувствовал опарышей каждый раз, когда сталкивался с чем-то, что предназначалось исключительно мне. Так было, когда я выбирал котёнка (они зашевелились, стоило мне взять на руки трёхцветную кошечку с чёрным носиком), когда в особенно солнечный летний день впервые в жизни решил купить лотерейный билет в газетном киоске и выиграл пятьсот федкредов (они зашевелились, стоило мне посмотреть на третий снизу, с потрёпанным краешком), когда решил попробовать салат с мидиями, после которого угодил в больницу с разрывом пищевода (они зашевелились, стоило мне только взглянуть на салат в меню). Последний случай, кстати, пополнил мой фонд историй, хоть и рассказывал я о нём не так часто и не так охотно, как об опарышах.

– Как тебе Зарогов?

Розария задумалась. Ветер играл с выбившимися из высокого хвоста прядками кудрявых чёрных волос. Губы, накрашенные ярко-красной помадой, влажно блестели после выпитого коктейля. Я засмотрелся на её профиль: высокий лоб, длинный прямой нос, выдающийся вперёд подбородок…

– Довольно мило, хоть и мало чем отличается от других городов Вестморского сектора, – она пожала плечами. – Хотя, справедливости ради, во всём секторе только само Вестморье примечательно хоть чем-то.

– Ну не скажи. Вот в Зарогове мы встретились, уже какое-то различие. Вряд ли ты в каждом городе встречаешь меня, – я усмехнулся.

Розария прыснула. Затем ещё раз. И ещё, и ещё, пока наконец не рассмеялась в полный голос.

– Как же это глупо, – сказала она сквозь смех и положила руку мне на плечо: – это я не о тебе, не принимай на свой счёт.

Я растерянно улыбался.

– Ладно. Эта терраса и этот отель меня уже порядком утомили. Не люблю надолго оставаться после выступлений на корпоративах – приходится наблюдать все этапы эволюции в обратном порядке, – Розария поставила недопитый коктейль на бортик. – Как насчёт поездки по ночному Зарогову? Покажешь мне, что ещё интересного тут есть, помимо тебя. Не бойся, я за рулем – я выпила меньше, чем ты.

Видимо она собралась свести меня с ума.

– Только за. А тебе не нужно ставить в известность менеджера или что-то в таком духе?

Она махнула рукой:

– Оставлю записку. Он знает, что я люблю выбираться в город, – она потянулась ко мне и прошептала на ухо: – жди меня внизу.

И упорхнула, оставив после себя аромат дорогих духов. Таких же, какие носила школьный психолог.

Я проскользнул через банкетный зал, где вовсю отжигали клерки Министерства Наследосохранения, спустился в гардероб, забрал куртку и выскочил на парковку сбоку от отеля.

Холодный сентябрьский воздух разогнал хмельной туман в голове, и меня впервые посетила мысль, что для Розарии это всё могло быть просто игрой. Но я тут же её отмёл – рядом с ней шевелились опарыши, а опарыши не ошибались. Розария предназначалась мне, и с самого первого взгляда я был твёрдо уверен, что её роль ближе к трёхцветной кошечке, чем к салату с мидиями. Иными словами, ей суждено стать приятным дополнением моей жизни.

– Не меня ждёшь, красавчик? – она коснулась моего плеча, провела ладонью по руке, переплела наши пальцы и потянула за собой. – Пойдём.

Метрах в десяти от нас преданно пикнул бордовый автомобиль. Я не разбирался в машинах, но даже так одного взгляда хватило, чтобы понять, что передо мной, упакованные в хромированный двухдверный кузов, стояли несколько сотен тысяч федкредов. Я собирался было что-то сказать по этому поводу, но передумал – не хотел показаться провинциальнее, чем я есть на самом деле.

Уже в салоне, закрыв за собой дверь, Розария стянула резинку и встряхнула головой.

– Ах, так намного лучше, – она перекинула копну волос через левое плечо и завела машину.

Мы тронулись.

– Куда поедем, Александр? – она игриво улыбнулась.

– Сначала предлагаю вдоль набережной. С неё открывается шикарный вид на залив. Потом можно подняться на утёс – оттуда весь Зарогов как на ладони.

Она отсалютовала двумя пальцами и выехала на проезжую часть.

Пунктиром замелькали фонарные столбы, в сплошную жёлтую линию слились окна высоток. Через пару поворотов к ним прибавились горбатые силуэты пальм – мы двинулись вдоль берега.

– Ты сказал, что ты некролингвист. Никогда их не встречала. Чем вы занимаетесь? – спросила она, едва молчание стало неловким.

– Переводим на лингва федератио документы с языков стран старого мира – ну тех, которые существовали ещё до коллапса и образования Федерации.

– И как? Интересно? – она усмехнулась.

Меня это не задело. Иной реакции на рассказ о работе я и не ждал.

– Звучит скучно, да, но на деле мы часто выезжаем с переоткрывателями на раскопки и разведку месторождений. Это одна из немногих работ, которая даёт тебе шанс выбраться из Зарогова. В другие города нам, естественно, нельзя, но хоть что-то.

– Тебе не нравится в Зарогове?

– Мне не нравится жить в крошечном мирке, из которого нельзя ступить и шагу. За пределами Зарогова лежат неизведанные земли, стоят тысячи городов и живут миллионы людей. Мир большой. Я хочу увидеть его. Пусть даже только часть, но часть большую, чем Зарогов.

– Так ты романтик?

Залив, искрящий огнями города, остался позади. Дорога зазмеилась вверх.

– Ну есть грешок, – я пожал плечами.

– Интересно, – улыбка Розарии обнажила её ровные белые зубы, – а я сначала подумала, что ты бабник-неудачник.

– Кто?

– Бабник-неудачник, – она посмотрела мне в глаза, – такой, который пытается положить яйца сразу во все корзины, а по итогу остаётся и без корзин, и без яиц.

Я рассмеялся.

– И что заставило тебя так думать?

– То, как ты ко мне подкатывал. В этом было что-то… жалкое. Как будто ты разыгрывал сразу все карты.

«Эй, нет, дорогая, у меня ещё припрятан козырной туз в рукаве», – подумал я, а вслух произнёс:

– Тем не менее ты пригласила меня покататься по ночному городу.

– Да, – легко согласилась она, – просто иногда хочется кого-то жалкого. Такого, который будет делать всё, что я захочу.

– И что же ты хочешь?

– Сейчас узнаешь, – она провела ладонью по моей щеке.

Сохранять спокойствие мне стоило невероятных усилий.

– Но я же не жалкий, как ты сама заметила.

– Да, ты романтик. С тобой нужно как-то по-другому.

Машина остановилась на обочине. Перед нами раскинулся сияющий в ночи Зарогов. Розария потянулась к моим губам.

– Романтиков у меня ещё не было, – прошептала она, – ты будешь моим первым.

***

Потом мы поехали в «Лаохай» – дорогой отель, где остановилась Розария.

– Сейчас бы закурить, – промурлыкала она, откинувшись на подушки.

Скомканное одеяло лежало у её ног.

– Дать сигарету?

Её вкус мешался с осевшим на языке сладким ароматом духов.

– Нельзя. Нужно беречь голос.

Розария положила голову мне на плечо. Я погладил её по волосам. Пора.

– А я знал, что так будет. Едва увидел тебя на сцене.

Она подняла бровь:

– Ты настолько в себе уверен?

– Нет, просто было предчувствие. Опарыши.

– Как ты меня назвал? – она ущипнула меня за бок.

– Не тебя. Чувство. Я его так называю.

– Почему?

– Потому что первый раз я испытал его, когда увидел опарышей в мёртвом теле отца.

– Что?

Я пересказал ей историю, в красках, как делал это уже десятки раз.

Дослушав, Розария резко поднялась и села на край кровати.

– Похож на отца, говоришь? Это… действительно мог быть твой отец.

Она встала, закрыла окно и зашагала по спальне.

– Как? Я же сказал, что это была всего лишь проекция…

– Нет, – она остановилась, – это был твой отец, только из другого города.

– Что ты имеешь в виду?

– Почему вам нельзя посещать другие города?

– Таковы законы Федерации? – я тоже поднялся с кровати.

– А ты никогда не думал, почему законы Федерации именно такие? – она замолчала на миг, но затем продолжила: – Потому что все города одинаковые. Это копии, населённые копиями. Клонами.

Я рассмеялся, хоть шутка и показалась мне донельзя глупой.

– Ты не веришь мне, да? Ты не первый Александр Ланг, которого я встречаю.

Веселье мгновенно улетучилось.

– Откуда ты знаешь мою фамилию? Я же не говорил её.

– Ты не первый Александр Ланг, которого я встречаю! Так, ладно, стоит рассказать обо всём по порядку, – она тяжело вздохнула. – Каждый сектор Федерации состоит из десятков одинаковых городов. С одинаковой планировкой, одинаковыми зданиями, одинаковыми названиями улиц. И одинаковым населением. Точнее, начальным населением, состоящим из клонов. В каждом городе одно и то же начальное население, которое проживает одну и ту же жизнь. В каждом городе есть свои Мария Сикорская и Пётр Ланг, которые встречаются, женятся и рожают своего Александра Ланга. Понятно?

Я молчал.

– Я была в других городах. Они ничем не отличаются от Зарогова. Я встречала тебя. В каждом городе я нахожу тебя! Я люблю тебя!

Меня затошнило.

– Почему ты мне всё это рассказываешь?

– Потому что… Я не знаю… – она села на кровать и закрыла лицо руками, – ты так похож на него, на самого первого Александра, которого я встретила ещё в Вестморье. Он тоже был таким неуклюжим мечтателем, хотел отправиться на фронтир, быть строителем городов, но ему было нельзя, потому что это работа для котов. Я нарушила закон, рассказала ему правду о Федерации, об этом узнали люди из СКИ, но он смог убедить их офицера взять его на службу и не наказывать меня…

– Стой, подожди! Какие коты, какое СКИ, о чём ты?

– Коты, – она скривилась, – мы так называем себя. Клоны ограниченного тиража – такие, которых выпускают по одному на сектор. Актёры, музыканты, политики, директора крупных компаний. А СКИ – Служба Контроля Интеграции. Они как раз следят за тем, чтобы между жителями городов не было прямого контакта, чтобы тайна Федерации оставалась известна только узкому кругу лиц.

– Почему?

– Потому что это поднимает массу экзистенциальных вопросов. Посмотри на себя, а теперь представь, что миллионы людей по всей Федерации разом будут испытывать то же, что сейчас испытываешь ты.

Розария вряд ли понимала, что я сейчас испытывал. Я подошёл к окну, посмотрел на светящийся жёлтым город, затем поднял глаза на беззвёздное небо.

Опарыши врали. Я не был уникален. У меня не было своего неповторимого пути. Тысячи меня были разбросаны по всей Федерации. Тысячи меня мечтали вырваться за пределы своего душного мирка. Тысячи меня заводили трёхцветную кошечку с чёрным носиком, тысячи меня выигрывали пятьсот федкредов в лотерее, тысячи меня попадали в больницу с разрывом пищевода от раковины мидии. Тысячи меня…

– И сколько раз ты слышала историю с опарышами?

Розария обняла меня со спины и прижалась щекой к плечу.

– До этой ночи – ни разу.

Даже если она лгала, я всё равно был готов расцеловать её ноги.

***

Меня разбудил грохот, донёсшийся из прихожей. Вслед за ним я услышал свой голос:

– Встали, живо! Руки вверх, мать вашу!

В спальню ворвались трое. Я впервые видел наставленное на себя дуло пистолета. Розария завизжала, вскочила и бросилась на шею мне, стоявшему посреди комнаты. Я, стоявший посреди комнаты, оттолкнул её и рявкнул:

– На место!

Я, лежавший на кровати, медленно поднялся.

– Как? Как ты узнал? – глотая слёзы, выдавила Розария.

– Твой менеджер сообщил. Ещё ночью. Он сразу всё понял. У него мозгов побольше, чем у тебя.

Второй я представлял собой странное зрелище. Странное, потому что он был одновременно похож и непохож на меня. Вроде те же черты лица, но резче; те же русые волосы, но постриженные так коротко, что через них проглядывала белая кожа; а ещё этот выпуклый шрам, протянувшийся от макушки до затылка. Он выглядел как длинный красный опарыш, и, казалось, стоит только надавить, как из него брызнут белёсые внутренности.

Двое других мужчин продолжали целиться в нас с Розарией. Другой я опустил пистолет и обратился ко мне:

– Ну, что она про меня наплела? Опять прогнала телегу, что изменился, да? Стал грубым, злым, совсем не таким, каким она меня полюбила, да? И что она чувствует себя виноватой в этом, – он театрально вздохнул, – и что так хотела бы исправить эту ошибку, и что с тобой у неё всё будет по-другому, да?

Он разразился хриплым лающим смехом.

– Милый, – взмолилась Розария.

Он посмотрел на неё исподлобья, сплюнул на махровый ковёр, достал сигарету из потрёпанной пачки и закурил.

– Значит так. Согласно статье пятнадцать Интеграционного Кодекса Федерации при несанкционированном раскрытии информации о проекте «Освоение» наказанию подвергается как лицо, сообщившее информацию, так и лицо, информацию получившее, – он выдохнул облачко густого дыма. – Наказание за несанкционированное раскрытие информации о проекте «Освоение» – смертная казнь.

У меня перехватило дыхание. Я не успел и подумать, как выпалил:

– Я хочу вступить в СКИ.

Второй я снова рассмеялся.

– Так вот, что она тебе рассказала. Умно, братан. Может быть даже и прокатило бы при других обстоятельства.

Он поднял пистолет. Дуло смотрело мне точно между глаз. На переносицу будто положили раскалённый уголёк.

– Милый, пожалуйста, не надо! – Розария рыдала. – Пожалуйста! Ради меня! Ради нас! Не делай этого! Прошу! Я люблю тебя!

Он одной затяжкой докурил сигарету, бросил окурок на пол и раздавил его тяжёлым чёрным сапогом.

– Тебе повезло, что я тоже.

Другой я достал из кармана разгрузочного жилета пластиковый шприц, снял защитный колпачок с иглы, слегка надавил на поршень, выпустив тонкую струйку непрозрачной жёлтой жидкости, и подошёл ко мне.

– Не дёргайся, а то промахнусь на хрен, и забудешь не только этот день, но и как мать родную звали.

Он схватил меня за голову и оттянул большим пальцем нижнее веко правого глаза. Игла блеснула прямо перед зрачком. Я смотрел на второго себя, и в голове билась только одна мысль.

Я даже не лучший Александр Ланг.

Автор: Елисей Бестужев

Источник: https://litclubbs.ru/articles/61707-oparyshi.html

Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!

Подписывайтесь на наш второй канал с детским творчеством - Слонёнок.
Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

Читайте также: