Теперь ни дня не проходило, чтобы сосед не изводил бабку Таисью, требуя продать землю и участок. Но знахарка не сдавалась, продолжая заниматься хозяйством и помогая людям.
Утро бабка Таисья любила. Тишина, птицы поют, стрекочут кузнечики, с речи кричат лягушки, деревья шумят. Огромные яблоки на яблоне «Сибирочка» уже налились красным, слегка покачиваются на ветвях, склоненных под тяжестью плодов. Женщина сидела на крылечке, вокруг мурчали пестрые сытые кошки, корова, барашки и козы уже ушли пастись. Бабка Таисья пила чай с кусочком белого хлеба. Она пекла его сама в большой печи, по старинному рецепту, доставшемуся ей еще от бабки ее, Аграфены Кузьминичны. Она тоже обладала целительским даром, и тоже к ней люди на поклон с бедой шли.
Бабка Таисья обнаружила свое умение еще в детстве. Был у них дворовый пес Бушуй. Здоровенная черная лохматая собака, которую отец когда-то выменял и проезжающего мимо кузнеца. Бушуй вымахал с доброго телка и верой и правдой охранял подворье, не пуская чужих и стоя горой за имущество хозяев. И однажды он крепко занемог. То ли время пришло, и постарел, то ли съел что не то, а только лежал и дышал с присвистом, и лапами скреб пыльную, истосковавшуюся по дождю землю.
Маленькая Тая очень горевала, что пес ее любимый хворает. Сидела с ним, гладила лобастую большую голову, что-то неразборчивое и ласковое животному нашептывала. Тонкие пальчики тонули в густой черной шерсти, и Бушуй поводил умным, затуманенным глазом на маленькую хозяйку. И тут почувствовала Тая, что сила в ее руках есть. Бежал теплый ручеек откуда-то изнутри, начинаясь из-под лопатки, тек по позвоночнику вниз, вился по животу, и поднимался снова до плеч, а уж от них и ниже, по рукам, до кончиков пальцев. Их покалывало и словно что-то щекотало. И видела каким-то внутренним взором девочка острую кость птичью внутри собаки – проглотил по неразумению, и теперь вот она застряла в тканях мягких, не давала дышать нормально псу. Осторожно тайной силой потянула ее Тая, пошатала, словно корешок в земле. Кость поддалась, двинулась, стала мягкой, словно воск, став безопасной отныне для Бушуя. Пес вздохнул без надрыва – рас, другой, и на пошатывающихся лапах встал. Знал он, что помогла ему Таисья. Собаки все понимают, они мудрее и преданней людей. Еще много лет их Бушуй прожил, ушел уже глубоким стариком – просто заснул и не проснулся. А бабка Аграфена стала за внучкой примечать, что всякое живое к ней тянется да защиты ищет. То на помидоры нападет «ржа», так девочка посидит у грядки, польет, и растения так и прут – только собирай. Жалуется отец на колено – к погоде оно часто у него ныло, да дергало. Посидит дочка у ног, положит маленькую ладошку на место, что мужчину тревожит, и он на следующий день уже бегать готов. Верный признак – пошла в бабку девочка.
– За лекарство своя цена есть, Таисья. – поучала Аграфена. –Худого людям не чини, только если защищаться придется. Последнее отдай, таково твое предназначение в этом белом свете.
Тая слушала, кивала, накрепко бабкины наставления запоминала. А сейчас она уже и сама старше Аграфены, и всю жизнь свою отдала она людям в беде. Боролась с хворями, щитом стояла между дыханием человеческим и той, костлявой с косой, что отобрать его пришла. Спорила с ней, отгоняла ее своей силой и своей волей. Там где белый халат помочь не мог, помогала бабка Таисья. Никому секретов своих не раскрывала – не надо людям знать изнанку ее дара, ни к чему это. Пусть радуются спасению, здоровью, пусть искренне благодарят. Свою цену бабка Таисья тоже платила – ушел рано ее любимый муж, отвернулись от нее дети, разлетевшись по заграницам, внуков она только на фото и видела. Здоровьем тоже рано или поздно дар у нее возьмет. Бабка Аграфена ее под конец совсем без ног осталась – не слушались. Дышалось ей тяжело, доживала свой век - не позавидуешь. Но Таисья на это согласилась, когда Бушуй здоровым вскочил. Возможность помогать была для нее важнее всего, она бы заплатила за это чем угодно.
Погруженная в свои мысли, бабка Таисья аж подпрыгнула, когда за воротами громыхнуло и страшно зашипело. Вскочила, как могла поспешно, с крыльца, разлила недопитый чай, уронила хлеб, побежала смотреть. Из огромного кузова машины прямо на ее маргаритки и бархатцы, что росли за забором, сыпался пыльный серый щебень. Тек, словно река, покрывая нежные пестрые цветы, ломая стебли, беспощадно сминая лепестки.
– Да что ж вы творите, ироды! –Таисья едва не заплакала от досады.
Цветов было очень жаль. Она с такой любовью их сеяла, поливала в жаркие они, так красиво они цвели, радуя глаз.
– Все равно жизни тебе не дам, продавай свое имущество и катись куда хочешь! – перерывая звук сыплющегося щебня, крикнул возникший, словно из ниоткуда бизнесмен.
Дмитрий Егорович Брынзин напоминал медведя. Огромного, обманчиво неуклюжего, опасного. Глядел презрительно на бабку, почти брезгливо. А она подбородок вздернула, зло прищурилась и ушла на свой двор – толку с ним ругаться, не слышит ничего.
Так и пошло – что ни день, то от соседа пакость. То коз перепугает, то коту Ваське ботинком под брюхо наподдаст, то второй этаж даже ночью его «стахановцы» строят. Сам Брынзин уехал на пару месяцев, чтобы этом шуме не жить, а бабка Таисья за это время уже просто озверела. Ни покоя, ни отдыха! Да еще и людей при этом поток не иссякал – кому ногу поправить, кому глаз заговорить, кому еще чего. Женщина также принимала всех, качая головой на проделки непутевого соседа. Понимала она, что это еще цветочки, а ягодки впереди, и сдерживала себя, чтобы той же монетой толстосуму не начать платить.
Теперь ни дня не проходило, чтобы сосед не изводил бабку Таисью, требуя продать землю и участок. Но знахарка не сдавалась, продолжая заниматься хозяйством и помогая людям.
Домашние дела отвлекали немного. Катился к закату август – макушка лета выдалась щедрая. Дружным строем наступала с грядок армада кабачков и тыкв, зрели на пастилу и сок яблоки и груши, не иссякали огурцы и помидоры. Лес звал к себе россыпью грибов. Бабка Таисья ни свет ни заря, как подоит да отправит пастись своих рогатых, брала батажок и плетеную корзинку и шла на тихую охоту. Лисичек уродилась – много, только собирай. Грузди прятались в подлеске крепкие и хрустящие, как репа. Белые грибы попадались целыми семьями с ногами по доброму мужскому кулаку. Бабка Таисья с каждого похода такого приносила целую корзину лесных даров – варила супы, пекла пироги, сушила, делала грибную икру. Зимой все уйдет, да и людей угостить всегда приятно. Своей стряпней бабка Таисья угощать любила. А вот сама питалась всегда очень скромно, даже аскетично. Ей порой достаточно было куска хлеба с огурцом, да чашки несладкого чая, и снова в труды, снова не присесть за целый денек ни разу. Свой дом, своя земля праздности не терпят, в деревне день за год считается. Не успеешь в срок, останешься у разбитого корыта
Сосед в достроенный дом приехал уже с семьей. Привез жену свою, беременную третьим ребенком, двух старших – мальчишечку лет одиннадцати и девочку лет семи. Все они смотрели бирюками, прятались за возведенным до небес забором, и местные деревенские отвечали новожилам угрюмыми злыми взглядами исподлобья.
Бабка Таисья в этот год сена закупила побольше. Фермер ей привез тюков полным-полно, обещал через неделю заглянуть, во двор помочь убрать. А пока сено стояло за забором таисьиным, укрытое, на всякий случай, от дождя пленкой.
Уже вечерело, солнце катилось к закату, бабка Таисья варила варенье из облепихи. Пахло спелой ягодой на весь дом, и на душе становилось светлее и радостнее – будто сам солнечный свет в кастрюльке тихонько кипит. Гул пламени и зарево пожара женщина увидела не сразу. Сначала дым учуяла – потянуло им в летнюю кухню так, что закричали жалобно кошки, испытывая первобытных страх перед «красным петухом». Замычала корова, затревожились в сарайках козы и бараны, всполошились куры и индюки. Таисья выскочила из дому, кинулась к воротам – горело до самого неба. Жадный огонь сено лизал с огромной скоростью – потушить уже не успеть. Трава сухая, занялась быстро. Прибежали соседи, все ахали, охали, Таисью утешали. А она знала, чьих рук это дело черное, горящее сейчас гудящим синим пламенем. Вышедший поглазеть на пожар Брынзин вины не признал, но и не отпирался, что он запалил. Ухмылялся зло, снова напрямую сказал – мол, продавай, а то хуже будет.
Бабка Таисья его слушала, и поднималось изнутри злое, опасное, едкая обида. Решил, что все позволено ему? Плюнула она бизнесмену под ноги, и вдруг, мужик, словно по волшебству, схватился за поясницу и едва не повалился на землю – так скрутило. Деревенские переглянулись и зашушукались, пряча глаза. Обида знахарки – это не шутки. Как исцелит, так и такую хворобу наслать может, что ни один эскулап не снимет. Смотрели они на новожила без жалости, понимая, что права в своем гневе бабка Таисья. Если только в спину шарахнет, а больше ничего – считай, легко отделался. А то может и чего пострашней наслать.
Таисья добрая душа до поры до времени, но коли посягнуть на ее землицу да дом родительский – пиши пропало, проучит раз и навсегда. Брынзин стонал, держась за спину, понятия не имея, с чего так скрутило. А ведь это только начало было настоящей знахаркиной обиды. Впереди жизнь все по своим местам расставит, и придет еще зарвавшийся толстосум с худенькой старой женщине на поклон, готов будет ножки мыть да воду пить, лишь бы помогла. Но это все потом, а пока Брынзин еще пытался смотреть на полыхающее сено и соседку со злорадным торжеством.
Фермер, что сено поставлял Таисье, как узнал об ее беде, так на утро привез даже больше того тюков, что погорело. Сразу во двор занес, накрыть брезентом помог. Старушка благодарила, денег предлагала, но Федор, которому она сына когда-то спасла, не взял.
– Ты, Таисья Ильинична, даже купюр не суй. Ты мне Ваньку с того света вытянула, я теперь тебе сено век возить буду, и все, чего не попросишь, сделаю. Бери, пусть твои рогатые зимой горя да бескормицы не ведают.
– Спасибо, Федя, спасибо! Не без добрых людей мир.
В воздухе так и повисло недосказанное «и не без плохих». Но бабка Таисья так этого и не произнесла, ушла в дом полы мыть.
Друзья,спасибо за лайки и подписку на мой канал -Рассказы от Маргоши впереди еще много интересного!