Что такое голод я узнал в тринадцать лет. Всего за один год мы с мамой похоронили отца (тиф) и двух моих сестёр (причина смерти не известна). Мама была больна, нашу корову она доила за три раза, у неё болели руки. Чтобы хоть как-то нам прокормиться, она ходила к заводской столовой, меняла молоко на картофельные очистки, кусочки хлеба, которые не доели рабочие. Цена за такие отходы была велика, но у нас ничего другого не было. Я уговорил маму продавать молоко на рынке, но бдительные милиционеры его изымали. «У вас излишки? Почему не сдали государству?!» - говорили они.
Страшным ударом для нас было, когда утром мы обнаружили, что корову украли. Кто-то ночью разобрал забор и вывел нашу Зойку со двора. Мама пошла в милицию, там обещали разобраться, но о корове, ни слуху, ни духу.
Менять нечего, есть нечего, носить нечего! Мама сшила мне грубыми нитками штаны, перешила отцовскую рубашку, в таком виде я и прогуливался по городу, ища то, что плохо лежит. Как-то меня окрикнул Митяй. Мы были давно знакомы, но не сказать, что дружили. Митяю было уже семнадцать, он даже два раза сидел в тюрьме, недолго, но сидел.
- Голодно? – спросил он.
- Голодно.
- Дело одно есть. Людям поможешь, без награды не останешься.
- А на х… мне награда, пожрать бы!
- Так наградой еда и будет. Как гудок на заводе вторую смену созовёт, приходи к пакгаузу на станцию.
- Приду.
Мама не хотела меня отпускать поздно вечером, но я её уговорил.
Возле пакгауза стояли три грузовика, из них что-то выгружали. Мой чуткий нос, а ещё больше чуткий к еде желудок, уловил запах копчёностей. Подошёл Митяй.
- Думал, ты струсишь! – сказал он.
- Я?! Скажи, что делать надо, мы не на свиданке, чтобы лясы точить.
- Моя школа! Уроки запомнил! Пошли.
Возле водонапорной башни стояли трое взрослых мужчин, среди них я узнал дядю Петю, родного брата мамы.
- Матери ни слова! – предупредил он.
- Я что не понимаю! – сказал я, поправив кепку, которая была мне велика.
- Окно над воротами видишь?
- Вижу.
Это окно было единственным не имевшим решётки, да и зачем она там, только змея в него и пролезет, настолько узким оно было.
- Подсадим тебя, аккуратно выстави стекло, вот отвёртка. Ищи мясное, выбрасывай наружу, будешь вылазить, стекло поставь на место. Ясно? – учил меня дядя.
- Как чистое небо! – бахвалился я.
Что я тогда соображал?! Меня подгоняло чувство голода.
Двое мужчин приподняли меня на руках, я с лёгкость выставил стекло, положил его на скат предбанника склада. Пролез в проём, а там такое! Ящики, мешки, почти на всём написано: колбаса, мясо, консервы. Пока не съел каральку копчёной колбасы, я не сдвинулся с места. Снаружи шипели, даже шёпотом ругались! Плевать!
Начал делать то, что мне сказали. В окно полетели банки консервов, колбаса, всё, что могло пролезть в узкий оконный проём. Я уже порядком устал, когда услышал свисток сторожа. Посмотрев по сторонам, увидел в конце склада нишу в стене, забравшись туда, я закрыл за собой проход старыми ватниками. Через полчаса услышал разговор двух людей, один голос был властным, второй едва шептал.
- Троих мы задержали, но, ни один из них в это окно не пролезет. Значит, был кто-то ещё?
- Но на складе никого нет! – шёпот второго говорившего указывал на то, что он боится.
- Что за дыра в стене?
- При, простите, царе, там была вентиляция. Мы её тряпками заткнули, чтобы крысы не пролазили.
- Помогло?
- Помогло!
- А решётку на окно над воротами, почему не поставили? - спросил властный голос.
- Так там только ребёнок пролезет, а дети у нас воспитанные, на преступление не способные. Советская власть учит только добру…
- А ведь кто-то пролез?!
- Не знаю, - ответил другой голос заискивающе.
- Утром проведите ревизию. Результаты к нам в милицию.
- Всё сделаем как надо.
Утра было ждать опасно. Придёт много народу, весь склад обыщут и меня найдут. На полу валялся рваный мешок, я положил в него колбасу, несколько банок консервов. Уходить решил, как и пришёл, но действовал очень осторожно. Выглянув в окно, я убедился, что рядом никого нет. Привязав к мешку бечёвку, тихо спустил его на землю. Уже будучи внизу, вспомнил про наказ дяди вернуть стекло на место. «А кому оно сейчас там надо?!» - подумал я, и пролез под забор. Мама очень удивилась тому, что я принёс.
Началась ВОЙНА! Это слово мне ни о чём не говорило. Люди убегали из города, бросая свои вещи. Митяй приказ собирать всё, даже детски пелёнки. «Скоро всё это будет в цене!» - говорил он. Я и собирал, даже оделся хорошо. Подобрал себе штаны, кофту и пальто, маме три платья.
Пришли немцы. Они всё время что-то праздновали, не пьяные были, но всегда навеселе.
Прошёл месяц. Мимо нашего города часто проходили поезда. Я, сидя на крыше бывшей школы, смотрел, как на платформах проезжают танки с крестами.
Митяй нашёл меня на рынке, я там хотел продать две юбки.
- К рукам народное добро прибрал? – спросил он.
- Всё народное, ты считаешь своим, а я чем от тебя отличаюсь? – ответил я.
Митяй замахнулся кулаком, но и я не промах, вдарил ему по зубам.
- Будем считать, что квиты. Товар, какой имеешь?
- А нет ничего, - соврал я.
- Тогда иди на станцию. Смотри, где пушки стоят, где блиндажи для солдат. Ничего не пиши, да и писать-то ты, поди, не умеешь! – усмехнулся Митяй.
- Твоё имя на могиле выведу. Зачем тебе пушки?
- Очень надо!
Я взял котомку, положил туда два сухаря и пошёл. Возле шлагбаума меня остановили немецкие солдаты. Они знаками показали, что пройти здесь нельзя. «Дурачьё, я тут всё знаю!» - обругал я солдат про себя. Через кусты я пробрался к железнодорожным путям. Первый состав был с топливом. Цистерны с непонятными мне надписями хорошо охранялись. Я пошёл к тупику. Там немецкие солдаты жарили на костре куриц. Съев с костей мясо, они кидали остатки мне, я тогда хорошо наелся и маме оставил.
На второй день я снова был на станции. Уже «знакомые» мне немецкие солдаты махали руками, приглашая к столу. Мне налили что-то в железную стопку. Я выпил. Налили второй раз. Через примерно десять минут я понял, что не могу идти. Ох, и потешались надо мной фрицы, когда я, шатаясь, искал свою котомку. Пьяный, но с едой я пришёл домой. Весь следующий день мама сидела возле моей скамьи. Меня рвало в медный тазик.
На рынке меня ждал Митяй.
- Что там? – спросил он, даже не поздоровавшись.
- Бумага есть? – спросил я, - так не расскажу.
- Есть, - он положил на прилавок страницу немецкой газеты и карандаш, - рисуй.
Я нарисовал всё, что видел. Где пушки стоят, где блиндажи, где общежитие солдат и офицеров.
- Дома сиди. Жди.
Ждать долго не пришлось. На следующий день на станцию был налёт наших самолётов, а на второй день Митяя повесили на площади.
Через неделю кто-то постучал в окно над кроватью матери. Я не спал, думал о Митяе, поэтому всё слышал. Мама открыла дверь с опаской, не для гостей время было. Переговорив с кем-то, она позвала меня.
- К тебе пришли, - сказала она шёпом, как будто нас мог услышать кто-то посторонний.
В сарае, возле дровяника стоял дядя Петя. Увидев, что я вышел из дома, родственник закурил.
- Карту Митяю ты принёс? – спросил он, я промолчал.
В лунном свете была видна разложенная на чурбаке немецкая газета с моими рисунками.
- Она?
Я хранил молчание.
- Боишься?
- Боюсь! – согласился я.
- Митяй по дурости своей погиб. Дважды его предупреждали держать язык за зубами. Не послушался. Так как насчёт нашей победы? – спросил дядя.
- А колбасу я воровал то же ради нашей победы?!
- Не путай, то дела разные. Завтра зайду. Думай. Мне днём ходить нельзя, как стемнеет, жди.
Дядя зашёл, как и обещал, когда стемнело.
- Работа у нас сейчас трудная и опасная, - начал он разговор, - очень опасная!
- Мне она, каким боком?
- Нужно найти в городе надёжных людей. Пионеров, комсомольцев, согласных воевать против врага.
- Ни тех, ни других не знаю. Дружбу с ними не водил.
- А ты походи, поспрашивай. Только так, чтобы тихо.
- Вам это зачем?
- Зачем - не твоего ума дело. Тебе советская власть доверие оказала, а ты…
- И в предатели меня запишите! – вскрикнул я.
- Тихо ты! Раскричался! Пару дней тебе хватит?
- Хватит.
- Увидимся.
Мама встретила меня с тревогой.
- Чего он хотел? – спросила она.
- Воровать, - соврал я.
- Отец твой с ним даже не разговаривал. Держись от него подальше!
Подальше не получилось. Дядя наведывался каждую ночь, спрашивал, получилось ли у меня что-нибудь. Я врал, так как ни с кем из пионеров или комсомольцев я не встречался. Чувствовал в его словах подвох.
Прошло две недели. В одну из ночей меня выволокли сонного из дома за ноги. Ударили два раза о дворовый столб головой.
- Теперь ты лучше думать должен! – крикнул дядя.
- Давай этого щенка за ноги подвесим, полчаса, и он нам всё расскажет? – предложил кто-то.
- Знал бы он что рассказать. В дом пойду, с матерью его поговорю, - сказал дядя.
Меня всё же подвесили, я беспомощно болтался, пытаясь освободиться от пут. Били, били сильно. Кровь заливала глаза, распухший во рту язык мешал говорить.
- Его мать ничего не знает, - доложил дядя старшему полицаю.
- Тогда к озеру его! – крикнул тот, кто командовал полицаями.
Меня положили поперёк лошади, которая привезла на берег городского озера. Поляна, заросшая крапивой и шиповником, была уже вся в могилах.
- Сам стрельнешь, или рука не поднимется? – спросили моего дядю.
- Сам не буду!
В 1947 году на месте гибели паренька кто-то установил памятник. Это была толстая труба вбитая в землю, а на ней табличка «1941». Ни имени, ни фамилии. Безымянный памятник. Местные говорят, что приходит раз в год к нему мужчина, цветы приносит, но кто он, они не знают.