"Мы пришли сюда не за славой. Не за орденами. Мы пришли, потому что за спиной — дома, где матери ждут сыновей, а дети отцов. Если суждено лечь здесь костьми — значит, так угодно Богу."
Эти слова, записанные в потрёпанной полевой книжке ефрейтора 12-го Сибирского полка, — не пафосный лозунг. Это крик души из окопов под Лодзью, где осенью 1914-го русская пехота впервые столкнулась с адом новой войны.
Когда земля заговорила на языке стали
Август 1914 года. Восточная Пруссия. 2-я армия Самсонова идёт через болота, как слепой через минное поле. Солдаты — крестьяне в серых шинелях:
— У 30% — винтовки Мосина образца 1891 года (ровесники их дедов).
— На троих — одна фляга с водой.
— В ранцах — икона, горсть родной земли, письмо от жены.
Первый бой у Сталлупёнена:
— Немецкие пулемёты "MG-40" строчат из-за бетонных укреплений.
— Русская пехота идёт в штыковую через ржаное поле. Колосья, красные от крови, качаются под ветром как маятник.
— К вечеру полк теряет каждого третьего. Выжившие делят последний сухарь: "За упокой душ..."
Галиция: где рождались призраки
Сентябрь. Река Сан. 3-я армия Рузского топчет австрийские позиции. Но победа горька:
— Солдат Алексеев из Вологды пишет:
"Взяли высоту. А на ней — австрийский склад. Ящики с гуталином, гнилые сапоги, консервы 1908 года. И письма. Много писем на чужом языке..."
— Фельдшер Мария из Курска:
"Раненые австрийцы поют. Не знаю слов, но мелодия как у нас: про дом, про мать. Потом умирают с этой песней на губах."
Химия смерти: как учились выживать
Май 1915-го. Под Болимовом немцы выпустили 18 000 баллонов хлора. Русские части — без масок, с высоченными в моче тряпками на лицах — отступали, теряя сознание.
Из дневника прапорщика 217-го Ковровского полка:
"31 мая. 3 часа ночи. Рота в окопах у Воли Шидловской. Туман? Нет. Запах ананасов и перца. Первый вдох — как нож в лёгкие. Люди падают, хватаясь за горло. Кто-то режет себе вены, чтобы не мучиться. Я бегу, спотыкаясь о тела. Над головой — жаворонки. Как они могут петь?!"
Через неделю в часть пришлют первые противогазы — стеклянные колпаки с марлевыми фильтрами. Солдаты прозовут их "смертными шапками"
Люди-тени: портреты с передовой
— Егор, телеграфист из Самары. Научился спать стоя, обняв аппарат Морзе. После газовой атаки начал писать стихи углём на бинтах:
"Господь, прости им — не ведают, творят.
Мы все в твоей ладони: и те, кто бьёт, и те, кто ждёт..."
Погиб под Барановичами, прикрывая отход связистов.
— Сестра милосердия Ольга из Тифлиса. Носила в подоле землю с могилы брата. На перевязочном пункте пела раненым: "Вниз по матушке по Волге..."
Умерла от тифа в 1916-м, держа за руку слепого солдата.
Командиры: между долгом и безумием
Генерал Брусилов позже напишет:
"Посылал людей на убой. Каждую ночь пил херес, чтобы уснуть. Когда спишь — они снова живы..."
Капитан 2-го ранга Щастный, будущий герой Ледового похода:
"На позициях под Дунайцем видел, как прапорщик стрелял в себя из нагана. Не от страха — от стыда. Оставил роту без прикрытия."
Когда закончился порох
1917 год. Фронт рассыпается как песочные часы. Солдаты бросают окопы, но домой идут не все:
— Василий из Пскова:
"Вернулся — хата сожжена. Жена с детьми — в Сибирь, за хлебом. Пошёл искать их. Нашёл могилу у станции Тайга. На кресте надпись: 'Здесь лежит русская мать...'"
— Казак Андрей с Кубани:
"Привёз брату орден Святого Георгия. Он бросил его в колодец: 'Зачем? Я пахал землю, пока ты убивал.'"
В музее Первой мировой под Москвой есть стенд. На нём:
— Пробитая каска с клоком седых волос.
— Засохший василёк из письма 1915 года.
— Не отправленная открытка: "Милый Колька, я всё ещё жду..."
Это не экспонаты. Это — голоса. Тех, кто навсегда остался в том первом бою.