Михаил Тарковский – современный русский писатель. Живёт в Красноярском крае, в селе Бахта, где "Батюшка-Анисей".
А ещё Михаил Александрович – поэт, биолог и охотник. Вот такое сочетание. На радость нам, читателям.
Хочу рассказать о книге "Живая верста". Здесь собраны рассказы и повести, которые автор писал три десятилетия.
Как написал в предисловии сам писатель:
Это книга о Енисее, енисейской тайге и моей жизни в этих краях.
В книге о многом: о тайге, об охоте и охотниках, о диком звере и охотничьих собаках, о боли потерь и радости добычи (добыть соболя!) и, конечно, о Енисее. Батюшка-Анисей, как говорят местные жители.
Повести и рассказы разные и очень... красивые. Я говорю, прежде всего, о красоте написания, о чудесном, образном, ярком языке. Вы буквально почувствуете хруст снега под ногами, холод воды, тепло от огня костра. И самое прекрасное – это язык, на котором разговаривают люди, о которых идёт речь в книге. Сибирские словечки, говорок, читаю и улыбаюсь. Да! Так и говорят, просто привет из детства (Сибирь – моя малая родина).
«Тëтя Шура так интересно говорит». Побывала она как-то в городе. Спрашивают, где жила, в каком районе? Она: «Ну там ещё это... круглое, где выступают». Цирк, оказалось. Начальник отряда – Борис, кличка Боб. Его собака – «Бобин кóбель». Обязательно не «нету», а «нету-ка». Не «тама», а «тама-ка». « Привези чо-набидь мне-ка». Главного начальника фамилия Сыроечковский. Тётя Шура: «Меня Цыроицковский сподографировал!» Сотрудник никак не мог завести генератор: «Он его возбуздат, а тот не возбуздатся!»
Цитировать хочется много, очень много. Красиво...
Вокруг простиралась красота, особенно немыслимая и драгоценная именно в своей неизвлекаемости.
Человек и лес, человек и река, человек и зверь. Когда это контакт тесный и длительный, то взаимное влияние неизбежно. И река говорит с собакой, а человек думает как соболь (да, в книге всё это есть). Или вот, например, разговор двух псов.
– Ты понимаешь, мы операторы! Операторы скаковой... меховой... Не! Во: нюховóй погони! Х-хе! Звучит? Хватит нам дедовским строем жить! Надо в лапу с эпохой! Собь наша держится за любовь к миру и любовь к самому себе! Даль – ни больше, ни меньше!
– Какая даль?
– Владимир Даль, тундрятина!
Собаки ещё и стихами могут.
К позвонкам давно прилипло брюхо,
Лезет выхлоп в ухо, горло, нос.
Это нам грозит потерей слуха
И на зренье скажется всерьëз.
Ну, а если написано о еде, то это вкусно неимоверно. И завидно.
... Эта даль, эти запахи, и... этот пирожи́ще. И звёзды... Пирог и звëзды! Угощайся, друга.
– По-моему, нельма.
– Ну. Ць-ць-ць...
– Тут ещё со стерлядкой!
– Да ты чо? Давай его сюда.
– Не жрамши с утра.
– Да понятно. Старшой-то перехватил, поди.
– И не раз. Он в лодке из термоса пил. Ну, давай!
– И из фляжки тоже, хэ-хэ. Так что ни бэ. Не обидит себя. Хрящики классные.
А вот так выглядит Большая Собачья Мечта. И здесь уже не улыбаешься, а чувствуешь комок в горле и пытаешься сдержать слëзы (это я про себя).
Избушка на Хорогочах, с баней и лáбазом. Вечер. Горящий костëр. В костре, обложенном камнями, стоят на ребро три большие плоские базальтины. На них таз, в котором побулькивает разваренная сечка с щукой. У костра лежат Рыжик с Серым и пошевеливают хвостами. На чурке сидит Старшой, в его ногах Таган. Снег падает медленно и тихо на засыпающую землю. Шипит на красно освещëнных камнях. Одной рукой Старшой чешет выпуклый и тëплый шов на голове Тагана, а другой мешает Собачье.
Ты увидел, Серый?
Ещё раз.
Горит костёр
Падает снег.
И лежите: ты, Рыжий и Таган.
И Старшой вечно варит вам Собачье.
Ведь ты так хотел?
В повести “Живая верста" есть глава, посвящëнная описанию лесных деревьев. И не просто описанию, а как бы в теме "Человек-дерево". Вот прочтите.
Вот и пойми, кто кедру больше подходит, кто листвяку. Бывает, насквозь разные люди, а сойдутся листвяк с пихтой – и до конца. Или кедр с ëлкою. А бывает, навалится ëлка на кедер – и пилит, и пилит... А бывает, и листвяк с ëлкой обнимутся: оба трудяги, без нежностей, а на всю жизнь.
... «Хм... Знала я одну лесину: в душе пихта, а всю жизнь как ëлка живёт!»
... Знал я одну пихту...
Вот, читаю и понимаю, я ведь тоже всех встречала: этот берёза, а тот – кедр, а вот эта вот – точно сосна...
В этой же повести писатель вспоминает, как он прилетел в Красноярск ещё будучи совсем молодым человеком.
Стояло студëное утро. По тротуару бегала трясогузка, и я мгновенно отметил её сибирскую черногрудость: всё сибирское казалось особым и драгоценным.
Что хочу сказать. Вот это особое отношение к Сибири – оно считывается с каждой повести, с каждой главы, с каждой строчки. Сибирь в книгах Тарковского – особая Сибирь. Сибирь драгоценная.
***
О чём нельзя не упомянуть. Иллюстрации! Это что-то волшебное. Иллюстрировал книгу Вадим Алексеевич Горбатов, художник-анималист.
Книга вообще прекрасно оформлена. Отличная бумага, интересная фактурная обложка, закладочка-ляссе.
***
Вот здесь писала ещё об одной книге Михаила Тарковского. 👇