В стародавние времена рождественские рассказы печатали во всех журналах и газетах, для размягчения душ и предпраздничной атмосферы ради. Еще их называли святочными. (Пишу и чую, как святой филологический дух рвется из меня наружу - придется вам один абзац потерпеть.) Оно и то верно, что в каждом порядочном рождественском рассказе начало всегда грустное, а конец - счастливый. Как напоминание о евангельском чуде. Сейчас вы мне скажете: ну да! Вот "Мальчик у Христа на ёлке" Достоевского - что там весёлого? А я вам отвечу: видимо, как-то так великий классик представлял себе счастье. Но это, товарищи, нетипично. Хотите типичного рождественского рассказа, читайте Диккенса, Гоголя, Лескова или Чехова.
Собственно, у Лескова и можно найти ясное определение жанра:
"От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера — от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец — чтобы он оканчивался непременно весело… Святочный рассказ, находясь во всех его рамках, все-таки может видоизменяться и представлять любопытное разнообразие, отражая в себе и свое время и нравы."
Закроем глаза на то, что в моей истории дело происходит не на Рождество, а в начале лета. Фантастики там никакой абсолютно нет - все случилось со мной и на глазах у десятков свидетелей, хотя, вряд ли кто-то, кроме нас, обратил на это внимание. А в остальном всё по учебнику: и мораль, и счастливый конец. Ну, почти.
На май и июнь в средней полосе Франции приходятся самые обильные выходные: тут тебе и Труд, и Победa, и Вознесение, и Троица, и светское, и гражданское - такая вот сидроль. Народ, прям как в России, выбирается на дачи, или в короткие путешествия. Мы едем на Луару, в родовое гнездо мужа, а уж там, если погода позволяет, в соседней деревне, минутах в двадцати, начинает работать бассейн под открытым небом.
Весна в 2023 году не радовала солнцем, и бассейн открылся только к середине июня. Народу из окрестных сел набилось столько, что плавать было невозможно, и мы с дочкой, пока муж с сыном ныряли на спор, просто торчали из воды, как два склеенных вместе поплавка.
И тут появились они.
Волки. Так я их для себя определила.
Почему вдруг?
Трое. Очень разные, но чувствуется, что с общими эпизодами в биографии и общими планами на ближайшие дни. Нет, не планами даже. Делом.
Я заметила их еще на подходе к бортику, настолько они отличались от обычной здешней публики. Поджарые, жилистые, острые какие-то - чёткие, как говорили в нашем дворе в моём далеком отрочестве. Оттуда, из этих лихих времен, наверное, и появилась у меня привычка любое событие взвешивать на степень потенциальной опасности. Бросила быстрый взгляд и сразу отвлеклась на детвору на надувном матрасе, которая так и норовила в меня врезаться.
Второй раз я посмотрела на этих троих, когда дочка с озабоченным лицом прошептала мне прямо в ухо мокрыми губами: "Мам, там дяди, они на тебя так смотрят! Всё время, мам. Особенно вон тот, с татуировками". Вот здесь я уже насторожилась и решила рассмотреть эту троицу повнимательней. Ясно, что смотрели они не на меня - скромный чёрный купальник, волосы собраны шпильками повыше, чтоб не мочить, блестящее от солнцезащитного крема лицо и темные очки, ну и, не будем забывать, годы - на что там смотреть? А вот за ребенка своего, прекрасную златовласую деву почти пятнадцати лет, в ярком бикини, я немного испугалась, хотя вокруг плескалось множество местных наяд всех возрастов и форм - там и без нее было на что глаз положить.
Отплыла я, значит, в стронку: думаю, пока они и дальше будут её разглядывать, я их "считаю" спокойно. Так, ну и что мы имеем? Стрижка короткая, простая, без изысков. Военные? Нет. Во-первых, староваты: всем троим уже хорошо за сорок. К этому времени французский вояка либо уходит на пенсию, помотавшись по горячим точкам, и отращивает брюшко, либо усыхает и продолжает продвигаться по служебной лестнице, сдавая экзамены на офицерский чин. Опять же, осанка: военной выправкой и не пахнет.
Точно не спортсмены. Эти тела никогда и ни для кого не были культом, их кормили по необходимости, от одной удачной охоты до другой, а жилы и мускулы выросли не для красоты, и не благодаря полноценному белку, а скорее вопреки его отсутствию.
Не мелкие гопники - возраст не тот, да и те любят пыль в глаза пускать: золотые цепи, браслеты, затейливые стрижки, как у футболистов.
Странные, в общем ребята. Как волки в стаде овец - со своими законами, которые позволяют брать чужое, даже если это чужое - чья-то жизнь. Людей, которым приходилось убивать, видно сразу. У них на лице и предплечьях словно еле заметные зарубки, тревожная рябь. И у этих троих была схожая энергетика - беспринципных хищников, которые в трудные времена не гнушались падалью.
Первичный анализ показал: опасны, и весьма. Теперь важно определить, кто в этой стае лидер. Вот этот, самый откормленный, со свежими рельефными мускулами и южным загаром? Тонкое лицо, аккуратная чёрная бородка, на шее - кулон в виде пули на золой цепочке. Одна татуировка на левом плече. Может, из бывших наёмников, возможно, алжирского происхождения, но, судя по замашкам и полному отсутствию простонародного акцента - образованный. Может, юрфак какой-нибудь? Пользуется услугами хорошего барбера и регулярно посещает дантиста. И всё же, не он в этой компании главный. Он, скорее, сопровождающий. Все время держит своих подопечных в поле зрения, не стелется перед ними и не смотрит свысока, доброжелательный, но дистанция чувствуется.
Второй - вертлявый, громкий, с шельмовской рожей и плохими зубами. Несколько татуировок, редкие волосы, кашель курильщика, гнусавый голос. Он здесь для связки первого и третьего. Очень старается показать свою полезность и давнее приятельство с этим третьим, хотя явно так и остался шестеркой.
А вот этот тертий - интересный товарищ. Тощий, словно вышедший из туберкулезной лечебницы, с полуразмытыми неровными краями синих кустарных татуировок (если в старых советских тюремных татуировках я немного разбираюсь, то за французский криминальный мир ничего сказать не могу). Взгляд исподлобья, словно каждую минуту на измене. Нет, что ни говори, а у русского человека врожденный интерес к тюремной теме - из песни слов не выкинешь. А в том, что этот товарищ буквально накануне только откинулся, я не сомневалась. Такую бледную, с синим оттенком нездоровую кожу можно заработать только на том курорте.
Быстренько я всех обсмотрела, в тёмных очках и не видно, куда я там взгляды кидаю. Проанализировала. Испугалась. Всего делов-то - на пару минут. Сижу в воде и думаю: ну не будут же они здесь при всем честном народе на кого-то набрасываться? И вдруг замечаю, что третий, самый опасный товарищ, не на дочь мою смотрит, и не на плавающих там и сям шумных гурий с накладными ресницами и ногтями, в лучших традициях арабской культуры пригородов. Он смотрит на меня. И не просто смотрит, а буквально жрёт глазами. Так смотрят на пирожное с кремом после многонедельной кето-диеты.
А чего там смотреть-то? На одну из его давних знакомых я точно не тяну. Насчет мужского интереса как-то сомнительно: меня и видать-то только по плечи. Очки, опять же, тёмные. Переместилась к другому бортику, он, гляжу, как локатор, в мою сторону поворачивается, и, даже когда не смотрит, всем корпусом стремится в мою сторону. Потом и сопровождающие его неприкрытый (как сказали бы в дамских романах - жадный) интерес заметили. Гнусавый захихикал ему на ухо. Представительный посмотрел с предостережением. O чем-то пошептались и минут через десять вышли. Ну, думаю, щас оденутся, уедут, а там и мы двинемся.
Выходим, идём к машине. На стоянке - красный кабриолет с откидным верхом и марсельскими номерами. Ждут. Курят, молча смотрят, как мы закидываем вещи в багажник, садимся в машину. На перекрестке они нас догнали. Вижу в зеркале - переговариваются, спорят, и третий, на заднем сидении, всё на нашу машину смотрит. Вздохнула с облегчением, когда поняла, что они в конце концов направо свернули, к городу. А нам прямо. Когда разъезжались (муж, как нарочно, не торопился) - третий товарищ повернул голову в нашу сторону и открыто, бесцеремонно совершенно смотрел, смотрел, пока машина не скрылась из виду. Прям платочком ему помахать захотелось. У меня такое бывает от страха - всякое лезет в голову.
Едем домой, а дочка и спрашивает: мам, почему он так пялился на тебя, будто украсть хотел?
И тут - внимание! - финал рождественского рассказа, со счастливым концом и моралью.
Потому, говорю, доча, что в душе почти каждого, самого пропащего мужчины живет идеальный женский образ. Мама, сестра, бабушка. Добрая соседка. Первая учительница. Жена старшего офицера. Анна Герман. Необязательно красивая, но добрая, чуткая, нежная. Уютная и домашняя. В его теперешней грешной жизни совершенно невозможная. Но пока она есть, где-то глубоко, чтоб никто не нашёл, не отобрал и эту, последнюю связь с детством, человек живёт и не чувствует себя совсем пропащим. И верит, и надеется.
А ровно через десять дней вся Франция вспыхнула пожарами. В прессе очень удивлялись, как криминальные группировки смогли в такой короткий срок, не вызывая подозрения у властей, так чётко всё организовать. И тогда я поняла, кто были эти трое. Важный авторитет из марсельской тюрьмы, сопровождающий из местных - на короткой ноге и с мафией, и с администрацией. И мелкая сошка, давний кореш авторитета из прошлого, для компании. Почему им взбрело в голову по пути из тюрьмы заехать в муниципальный бассейн под открытым небом? На обычных скучных людей посмотреть? Юность вспомнить?
Но это уже совсем другая, нерождественская, история. Хотя тоже, как у Лескова, "про время и нравы".