Замечательного художника и графика Клавдия Лебедева подвела искренность. Прямота распахнутой настежь души. Неумение, да и нежелание обращать недюжинный свой талант в противную сердечным порывам сторону. Вознеся худородного крестьянского сына на вершину творческого успеха, заслуженно поставив картины его в один ряд с творениями величайших передвижников, заставив критиков сравнивать его полотна с произведениями Серова, Репина и Маковского, — эта же самая искренность в итоге не позволила творческому наследию невероятно талантливого живописца пройти проверку временем.
Только не подумайте, пожалуйста, дорогой читатель, что мы сейчас взяли да и назвали творчество Клавдия Лебедева несостоятельным. Боже упаси. Лишь грустим о том, что имя мастера, некогда восславленное Стасовым и Сытиным, с уважением произносимое Верещагиным и Крамским, счастливо знакомое лучшим книгоиздателям, архитекторам и иконописцам тех лет, померкло и подзатерялось на страницах истории...
Могло ли быть иначе? Мог ли портрет Клавдия Васильевича Лебедева очутиться не во втором-третьем, а в самом наипервейшем ряду виртуального парада суперзвёзд русской живописи конца XIX — начала XX века? Аккурат рядом с теми же Репиным, Корзухиным, Серовым? Положа руку на сердце — нет. При всём уважении к богатейшему творческому наследию нашего героя.
Клавдий Васильевич Лебедев был кудесником жанровой (и) исторической композиции. Художником, способным протянуть звенящие от эмоционального натяжения струны взаимосвязей между героями своих полотен. Не просто наделить каждого из них неповторимой мелодией души, но и сделать эти гаммы мыслей и чувств буквально «слышимыми» для зрителя.
Лучшие работы Лебедева — визуальные эквиваленты музыкальных произведений. Любоваться ими — всё равно что становиться живым аналогом звукоснимающего устройства. Разница лишь в том, что место механических вибраций занимают сочетания цветов и линий, а электрический сигнал вместо динамика подаётся непосредственно в наши с Вами умы и сердца, обращаясь в мысли и чувства. И ничего лишнего. Никаких вторых смыслов, третьих мнений, «четвёртых стен». Здесь видеть — равно осознавать. Разглядывать — равно присутствовать. Даже там, где фон и антураж пестрит многочисленными яркими деталями, авторское послание смотрит прямо в глаза. Даже там, где «химия» взаимодействия многофигурных композиций так и «бурлит» разноречивыми, разновекторными, многоуровневыми мотивами и порывами непохожих персонажей, неожиданных событий и неоднозначных ситуаций, результирующая сила настроения полотна ясна как Божий день.
Кроме того. Пройдя ох какой непростой жизненный путь, мастер блестяще разбирался в механике человеческих душ. А главное — любил героев своих лучших картин. Да, его стремительную кисть держала многоопытная рука, но что ещё важнее — её движением руководило большое горячее сердце. Да, Лебедев был непревзойдённым эрудитом касательно быта и нравов изображаемых эпох; но ещё ценнее было то, что он как никто иной умел представить зрителю сущностное, коренное, эссенциальное наполнение характеров своих героев. Не просто правдоподобное, а по-настоящему достоверное «Я», проживающее эмоциональный пик в предлагаемых обстоятельствах.
«Наблюдательно, правдиво и жизненно». Всё — по заветам гениального Перова, не так ли? Так почему же выставки работ Лебедева сегодня собирают отнюдь не то же самое число посетителей, что экспозиции его ближайшего друга и единомышленника Маковского, частенько творившего в сходной манере и на схожие темы? Неужели всё дело в несколько более обобщённой манере письма? В менее броских контрастах? В (уж давайте честно) слабоватой работе с дальними планами и откровенном нежелании возиться с элементами пейзажей? В склонности к «перовскому» драматизму ради драматизма?
Нет. Ибо всё вышеперечисленное имеет место быть и на лучших картинах Клавдия Васильевича. Проблема, на наш скромный взгляд, в ином. Лебедев страстно любил писать картины, повествующие о житии-бытии XVI-XVII веков. А вот более современная история России увлекала (а главное — вдохновляла) его заметно меньше. Неизменно успешный в создании исторических зарисовок, портретов и иллюстраций, отсылающих зрителя к допетровским временам, он совершенно явственно испытывал дефицит вдохновения, создавая картины на прочие темы. Которые уж точно не получится отнести к его лучшим произведениям...
Там, где «всеядность» коллег по творческому цеху помогала им находить альтернативные мотивы работать хорошо и много, Лебедев попросту ничегошеньки не мог поделать со своей искренней, цельной натурой. Вглядитесь повнимательнее, дорогой читатель, и Вы наверняка сумеете разглядеть, как едва заметно (но всё же заметно!) «скучнеет» палитра, скудеет композиция и редуцируется, становясь деловито-выверенным, дотоле безоглядно-вдохновенный мазок нашего мастера, когда время и место действия покидают допетровскую Русь. Да, этих технических деталей недостаточно для того, чтобы его картины стали плохими. Но более чем достаточно для того, чтобы перестали быть шедевральными. Перестали быть лучшими. Стали качественными вместо искренних. Достоверными вместо реалистичных. Продолжили развлекать, но перестали влюблять в себя.
А зритель такого не терпит. Зритель чутко слышит даже самую лёгкую фальшь в прежде стройной, целостной мелодии картины. Даже если не осознаёт до конца. А вслед за зрителем подобного отношения к себе не терпит история искусства. Тихонько оттесняя старательного, но невдохновлённого творца на второй план группового портрета эпохи.
Возможно, мы ошибаемся. Возможно, мы правы. Судить лишь Вам, дорогой читатель. Неоспоримо одно: лучшие работы Клавдия Лебедева по-настоящему великолепны! А значит, приятного Вам просмотра.
Автор: Лёля Городная