Вряд ли я описываю свои сны максимально достоверно. Конечно, я многое в них достраиваю до адекватно-воспринимаемого разумом уровня. Иногда, достигая этого уровня, сам сон кое-что, если не многое, теряет. Как, например, передать словами особое ощущение, в котором я пребываю во сне? Особенно, когда этот сон очень уютен, а такие сны снятся мне очень часто, - с малыми исключениями, все они уютны. Но саму фабулу сна я передаю верно.
Итак, сам сон.
Как будто я нахожусь на заводе. Зрительная составляющая — буйство растительности и солнечного света.
Сначала была сцена, в которой я нахожусь среди своих коллег. Видимо, с точки зрения моего дремлющего сознания, я находился в своём цеху и озвучивал людям своё решение покинуть работу. В этой хлопотной суматохе и мельтешении неузнаваемых лиц проходит первая часть сна. Я будто прощаюсь со всеми ними, чтобы уже в следующее мгновение покинуть это стеснённое и душное пространство, где негде яблочку упасть, и я выхожу из цеха.
Однако выход из цеха представляет из себя подъезд жилого многоэтажного дома. Дом этот был покрыт толстым слоем старой жёлтой штукатурки. Так оштукатурены все старые дома в нашем Красноармейском районе, - что в жилом посёлке «Судоверфь», что на улице имени Столетова. По выходу из подъездной двери я заметил треугольник отколотой, на углу здания, штукатурки. Это обнажило скрытую под ней кладку из красного кирпича. Отметив эту мелочь, я завернул за угол дома-цеха, из которого только что вышел.
Там простиралась обыкновенная городская улица: асфальтовая дорога с бетонными бордюрами, сбоку дороги большие, неухоженные деревья. Что это были за деревья я не понял, но это было и не важно; во сне меня завораживали их огромные, густые, раскачивающиеся от ветра, кроны.
Впереди же, за этими раскачивающимися кронами, возвышалось другое многоэтажное здание, так же покрытая тёмно-жёлтой штукатуркой. Угол этого здания, имевшего пять или шесть полноценных этажей, венчала башенка, с взметнувшимся в синее небо, тонким золочёным шпилем.
Архитектура здания представляла из себя ампир времён императора Александра I, или, скорее всего, его подражание сталинских времён. Детально рассмотреть эти здания мешали мятущиеся на ветру кроны разросшихся деревьев. Но вдруг, в той стороне, куда вела меня асфальтовая дорога, открылся прогал, ведущий из, окружённой зданиями, территорию наружу: в открытое пространство города. Это была гигантская арка в здании со шпилем.
Но по мере приближения к этой арке, я обнаружил, что она своим левым краем не опирается на продолжение строения. Я повернул голову и видимая картинка изменилась как в калейдоскопе. Теперь арка исчезла, её сменил промежуток между двумя зданиями — правым и левым. Причём левое здание, ранее преграждавшее мой путь, абсолютно исчезло из моего сонного поля зрения. По мере моего продвижения разрыв между двумя зданиями увеличился до размеров проспекта. Зато правое здание стало основным объектом моего восприятия. Как оно огромно! И архитектура его далеко от типовой заводской или городской застройки: в городское пространство оно вклинивалось полукруглым пятиэтажным выступом (возможно, что и шестиэтажным, но никак не четырёх), а, в свою очередь, этот выступ устремлялся в небо также полукругом башенки, и, венчающим её, тускло-жёлтым шпилем.
Я смотрю на его, разверзнувшуюся перед моим вниманием, фасадом и узнаю, и не узнаю его. Что это за здание? Какие отделы завода в нём помещаются? Я задавал себе эти вопросы во сне, и ответа не находил. Следом я заметил, что окна на этом здании старые, с их деревянных рам, местами слезла краска. Сами стёкла были запылены изнутри, а значит никто их не протирал, и сразу у меня сложилось впечатление, что внутренние пространства этого величественного здания пусты. Всё это красивое сооружение из кирпича, стекла и бетона не оживляется изнутри присутствием живых и разумных существ. Нет там, создаваемой ими, рабочей суеты, бесед, обид и радостей; коридоры пусты, в огромных помещениях запустение. Внутри этого величественного здания господствует не обновляемая старина. Её загадочная тишина, свила своё тихое гнездо в мире и образовало, скрывающуюся от божьего лика, лакуну бытия.
Во сне я начал вспоминать какие службы завода располагаются в этом здании. С какой целью оно вообще было построено? Однако ничего дельного мне на ум не пришло. И всё также - во сне, я пытался представить: какие отделы или бюро могли бы располагаться в этом здании. Но ничего твёрдого, чтобы убедило даже моё сонное сознание, я не представил. В этом гигантском здании могло бы уместиться управление гигантского завода. Или федеральное министерство. Но в моём сне оно возникло завораживающе-монументальным снаружи, но пустым внутри.
Но я уже проходил это здание, уже поравнялся с этой выступающей полукруглой башенкой со шпилем и выходил в пространство большого города: я покидал территорию завода.
В этом сне города я не увидел. Его до последнего закрывали раскачивающиеся кроны деревьев. Но я знал, что он присутствовал там, - за деревьями. Я даже слышал его шум: разговоры прохожих, заглушаемые шумом проезжающих машин. Это был шум большого города. Но сам город я так и не увидел. А может и увидел, но не запомнил. Скорее всего сознание легко и непринуждённо, как оно умеет это делать во сне, сменило тему сна. На этом та картинка сна, которую я запомнил, закончилась. Но осталось яркое впечатление и любопытство. Возник вопрос: а какое созерцание бодрствующего сознания вызвало этот сон? Что в действительном бытии повлияло на него?
Я, примерно, понимаю, отзвуком какого впечатления явился данный сон, и почему он связан именно с заводом, на котором я работаю. Именно на заводах я и видел такие здания, и бродил по их пустым коридорам. Только архитектура этих зданий была модерново-индустриальная: всё сплошь параллелепипеды. То же самое я видел и на канатном заводе, на котором мне приходилось работать ранее: такие же, не занятые никакими службами гигантские кабинеты. Судя по обстановке в них ранее была какая — то жизнь, по стенам жались старомодные дешёвенькие серванты, на полках тёмной полировки которых валялись никому не нужные технические справочники и материалы съездов компартии, народных депутатов и профсоюзов. Такие же старомодные письменные столы, с забытыми на них бумагами, покрытых машинописным текстом, и половинками плохо заточенных карандашей. Когда-то в этих пространствах была жизнь, сидели за этими столами работники и занимались своей работой. Шла беседа, обсуждалась политика, товарный дефицит и странное поведение обитателей соседних кабинетов. Но время шло, началась новая эпоха и работа их стала не нужна. Кабинеты стали пустеть; кто-то уходил на пенсию, кого-то сократили за, возникшей в новых экономических условиях, бесполезностью. Ну а кто-то ушёл сам, найдя другую, - более престижную и высокооплачиваемую, работу. И кабинеты опустели. Забытая мебель стала просто собирателем пыли.
И тут появлялся я. И эти заброшенные помещения вновь оживали. Я их оживлял своим воображением, представляя как ранее протекала в них повседневная жизнь, я вытаскивал их из небытия и запустения, представлял различных персонажей, - и молодых и старых. Вот за этим массивным столом, столешница которого была накрыта листом помутневшего оргстекла, сидел старший этого кабинета, - какой-нибудь седовласый мужчина в старомодном сером костюме. Я ещё застал этих позднесоветских работников, инженерно-технических руководителей — мастеров, технологов или начальников бюро, в серых пиджаках, надетых на старомодные пуловеры, надетых, в свою очередь, на клетчатые рубашки. Смутно помню их суждения по политической ситуации в стране, довольно аналитически куцые суждения, - это даже с моей, незрело-молодой, точки зрения. Но всё равно, послушать их было очень интересно. Несмотря на то, что каждый из них судил не совсем верно, из их коллективных суждений, в моём сознании, складывалась общая картина жизни моей страны. Жизни не весёлой, полной бытийственной горечи и сожалений. Они сожалели, - эти инженеры былой, уходящей в ностальгическое прошлое, жизни, - сожалели о том, что большая часть их жизни, которую они отдали стране, прошла втуне. И сожалели верно.
Как оказалось, та, бывшая тридцать лет назад, радостная переоценка ценностей, в результате которой мы потеряли больше чем приобрели, а что приобрели, то оказалось токсичным и не полезным, она была ошибкой. А значит правы были те, убелённые сединой, инженеры, которые пророчили неудачу новому государственному проекту. Но бесполезность их сетований для страны, для них самих оборачивалась пророчеством: они оказались не нужны новой эпохе. Свидетельством этому и служили пустые рабочие кабинеты.