Как говорится, врагу не пожелаешь… Не иметь, о чём писать. И вот я хватаюсь за соломинку. – Что это? – Случайность. Дзен-платформа под моим давним произведением (я с ним возился, повторяя его на моём сайте) предлагает несколько чужих. Одно – про некое стихотворение Ахмадуллиной. И я забыл (я чаще забываю, чем помню), что я его когда-то разбирал. И подумал: ну она ж ницшеанка; наверно, будет сколько-то трудно показать это на случайно попавшемся на глаза произведении; значит, надо им заняться, раз не о чём писать. Но из осторожности я всегда пробегаю глазами, что у меня об этом авторе уже есть (если есть мало). А есть – мало. И на первом же тычке было об именно этом стихотворении. Что само по себе стыдно как-то. Да к тому же – из-за мимоходности там разбора? – я не доказал метафизического ранга идеала ницшеанца. И ничего. И как с гуся вода. Стыдоба.
А как доказать?
Попробую противопоставлением себе. (Лучше всего понимать – по себе, даже и в противопоставлении.)
Мы ж начинали одинаково:
«Революция больна [сказала Ахмадулина]. Революции надо помочь» (https://life.ru/p/996217).
Но я и с крахом коммунистической идеи не отказался от мысли, что коммунизм наступит. И терплю. Сумел не очень пострадать от преследования КГБ, защищавшего лжесоциализм, привелось лично физически выжить в мясорубке 90-х, правда, со страшными потерями, но не в мировоззрении, переживаю вот теперь сомнение Е. Спицына, что мысль об отмирающем государстве (признаке настоящего социализма: когда отомрёт – наступит коммунизм) – не актуальна надолго, хоть Спицын и видит же, что капитализм кончается в том виде, в каком был, бандитском (не осталось кого грабить из чужих) – своих же – обманут, в новом, инклюзивном, так называемом. Это уже не бандитизм, а жульничество. В общем, я не сломался.
А Ахмадулина сломалась: «бесстыжую моих потерь».
Раз нет народа, верного коммунистическому идеалу, раз нет взаимной и нерушимой во взаимности любви, то – пуститься во все тяжкие, а безмерность «боли» – лишь выражает (катарсически, через наоборот), насколько хорошо Там, в иномирии. Метафизическом.
.
Зато, пока я спрашивал у интернета, про что вообще это стихотворение (ну никакой же памяти!), я наткнулся на видео, доказывающее, что Рязанов его целиком заставил продекламировать замужнюю Ольгу Петровну Рыжову (Немоляеву). И про многие вещи Рязанова я ж доказал, что они созданы ницшеанцем. А вот про этот фильм – нет. Он мне здорово не понравился, когда только появился. Сказать, почему, я тогда не мог. – Может, теперь смогу?..
Вопрос – ответ. – За настроенность на хэппи энд. В глубине души Рязанов ненавидел вообще весь Этот мир за отсутствие в Нём взаимной любви и тайно издевался над противоположной мыслью. И особенно это издевательство видно на роли Рыжовой. Та ж взялась – прямо-таки взялась! – доказать собою эту противоположную мысль. Мужественная женщина эта Немоляева: согласилась играть то позорище, на которое её выставил режиссёр-садист. Садист, не иначе. Он же смакует её позор.
Впрочем, я люблю анализировать самое-самое начало фильмов. Там бывает много откровений.
«Служебный роман» начинается с совершенно жуткой суеты мегаполиса под ультраромантическую песню про любовное томление, какое мыслимо только у юной девушки ещё не знавшей любви.
В моей душе покоя нет:
Весь день я жду кого-то.
Без сна встречаю я рассвет,
И все из-за кого-то.
.
Со мною нет кого-то,
Ах, где найти кого-то?
Могу весь мир я обойти,
Чтобы найти кого-то.
Чтобы найти кого-то,
Могу весь мир я обойти...
.
О вы, хранящие любовь
Неведомые силы!
Пусть невредим вернется вновь
Ко мне мой кто-то милый.
.
Но нет со мной кого-то,
Мне грустно отчего-то.
Клянусь, я все бы отдала
На свете за кого-то!
На свете за кого-то,
Клянусь, я все бы отдала...
Маршак, конечно, вправе был извратить смысл стихотворения Бёрнса, лирическое «я» которого ЗНАЕТ, кто любим, просто не смеет сказать:
Ради кого-то
Мое сердце свято — я не смею сказать,
Мое сердце свято для кого-то;
Я мог бы разбудить зимнюю ночь
Ради кого-то.
О-хон! ради кого-то!
О-хэй! ради кого-то!
Я мог бы обойти весь мир,
Ради кого-то.
Вы, Силы, что улыбаются добродетельной любви,
О, сладко улыбайтесь Кому-то!
От любой опасности сохраните его свободным,
И пошлите мне в безопасности моего Кого-то!
Охон! ради Кого-то!
Охей! ради Кого-то!
Я бы сделал — чего бы я не
Ради кого-то!
Я вот только тихо подозреваю, что Маршак, тёртый тип, ко всему со смешочками подходил. Вот и пошутил по адресу юной девы. Вплоть до белиберды:
Пусть невредим вернется вновь
Ко мне мой кто-то милый
Рязанов – человек чуткий. Почуял смех Маршака. И взял себе в насмешничающий фильм, соответственно настроив и композитора. Имей я музыкальное образование, я б, наверно, и на музыкальном уровне мог бы обозначить насмешку.
Впрочем, я и так попробую. – Тембр какого-то медного музыкального инструмента такой противный и настырный, словно сам Рязанов закатывает рукава палача, наслаждаясь, как он сейчас поиздевается над своим ничего не подозревающим зрителем.
И вот малахольная песня юной девы ставится, - для не первый раз смотрящего фильм зрителя, - в параллель с Людмилой Прокофьевной, у которой подруга отбила то ли мужа, то ли любимого, и с Анатолием Ефремовичем, брошенным с двумя детьми ветреной женой. И по кинозакону, что любовный сюжет идёт с препятствиями к счастливому концу нас втягивают в нудное жевание одной и той же жвачки, оправдываемое тем-де, что это кинокомедия (в смысле – не судите строго).
А я тогда, в 1977-м, при появлении фильма, судил, наверно, строго и кривился, когда меня спрашивали: «Как?».
Это я проанализировал первые 30 секунд кино, на перечислении, кто кого играет.
На словах: «Светлана Немоляева», вступает сладенький, какой-то фальшивый, голос этой (если не ошибаюсь) актрисы. Она тут главная витающая в облаках «юная дева». Видеоряд издевается над нею (и нами) некрасивой толчеёй при посадке в троллейбус. Не соответствует, мол, одно другому. Тьфу! (Маскируется под режиссёрскую снисходительность: ну таковы люди, что поделаешь?)
С концом титров точка зрения возвышается над толпами спешащих (наверно, на работу – час пик) людей и вступает нарочито сладкий (издевающийся) закадровый мужской голос:
«Как известно, труд облагораживает человека, и поэтому люди с удовольствием ходят на работу…».
Смотрящим не первый раз известно, что место действия – работа не обычная, а особо нудная – статистическое что-то.
Я, избегавший стандартных общественных занятостей в силу своего левого диссидентства, раз прокололся и согласился быть избранным в народный контроль. Соблазнился, наверно, названием организации. И раз по одному из сигналов мне пришлось пойти в бухгалтерию и с утра до обеденного перерыва там копаться в бумагах. Как я дотерпел до перерыва, я не помню. Наверно, слово себе дал. Помню, что дошло до физической боли в мышцах ног. Я, сидя, ими был вынужден дрыгать. – Ужас. Я всё же конструктор был. Самая нудная работа всё равно состояла из большого набора действий и требовала учитывать просто уйму условий. После того полудня в бухгалтерии я просто не понимал, как могут там работать обычные люди. Им за вредность надо платить.
Что труд при коммунизме станет первой потребностью человека, было, мне теперь кажется, чуть не главной ошибкой марксизма, особенно при теперешних разговорах про планы Шваба и других уничтожить несколько миллиардов людей за их ненужностью ввиду ИИ (искусственного интеллекта) и роботов. – Рязанов, думается, раньше меня додумался до ошибочности марксизма тут, и, ницшеанец, не мог, походя, не поиздеваться и над марксизмом.
«…только потому, что она облагораживает».
Издевательство можно усмотреть и в таком кадре.
Это я на двухминутной временной метке.
Тут – насмешка именно режиссёра. На сюжет не спишешь.
Надо пропустить и посмотреть, как Рязанов издевается над Рыжовой при её приставании к новому в учреждении заму заведующей, с которым у неё когда-то была любовь.
Жаль, по себе не могу примерить.
Или могу?
А ну…
Не помню, сколько уж месяцев я эпистолярно ухаживал за Наташей, моей будущей женой. Она явно не хотела ни меня бросать, ни выходить за меня замуж (со мной, чувствовала, - я узнал об этом после её смерти из неотправленных мне писем, когда длился наш эпистолярный роман, - не удастся завербоваться в Сибирь, чтоб избавиться от этого комфорта, из-за которого не наступит коммунизм). И я пал духом. Не помню как, но вдруг меня отправили в командировку в Ленинград. А там меня уж много лет «ждала» одна. Мы познакомились на свадьбе моей двоюродной сестры, и приглянулись друг другу, но я приглянулся другой и та повела себя так активно, что я как-то безвольно пошёл со свадьбы провожать её, а не ту. И вот я приехал и сказал родственникам, чтоб позвали в гости ту, праздновать, так сказать, мой приезд. Мы встретились, и я себя не понял: как я мог хотя б на минуту от Наташи отступиться. Я в ту же секунду стал вести себя отстранённо. И на том с нею было покончено. Но и то я чувствовал себя неловко: я ж велел её в гости позвать. Она ж понимала, что родственники не могли быть в курсе нашей друг к другу приязни сколько-толетней давности. И вдруг её зовут в гости. Хоть она там и свой человек и часто бывает незванная.
А Самохвалов, не имея никаких проблем с женой, повёл себя подло. Стал подыгрывать своей когда-то любимой, делающей ему авансы вот теперь. Ну, хорошо. Басилашвили привычно получал роли подлецов. Но эта Оля разве натуральна, что подлость Самохвалова в упор не видит?
«Танцуют.
- Юра. А ты помнишь, как мы с тобой сбежали с лекции по финансовому праву и пошли в кафе-мороженое? Ха-ха. Ещё ты так шикарно заказал, а потом у тебя денег не хватило. Ха-ха.
- Конечно, помню.
Она закрыла глаза. Он зорко смотрит на кого-то.
- Слушай, один вопрос. А этот Бубликов, он что: из отдела общественного питания?
- Да. Начальник отдела.
Она смотрит на его губы. Хочет поцеловать, наверно.
- А что он за человек?
Она смотрит на Бубликова, будучи душою не здесь.
Пожимая плечом, возвращаясь в действительность.
- Карьерист.
- Юра.
- М?.
- А твоя жена не будет тебя ревновать?
- К кому?
Томно. Глядя на его губы.
- Ко мне.
- Конечно будет.
- А ты помнишь, как мы с тобой ездили целоваться в Кунцево?
Обнимает его крепче.
Со вздохом.
А теперь на месте этого леса… Закрывает глаза… Город.
- Помню, - кивнув, - конечно помню. Состроил печальное лицо.
Слушай, Альпоровский из местной промышленности, он что за человек?
- Мировой мужик.
Она, закрыв глаза и касаясь его щеки.
- Ты знаешь, Юра… Я сейчас танцую с тобой, и мне кажется, что этих восемнадцати лет как не бывало.
Искательно смотрит ему в глаза.
Монтаж на выпивающего Анатолия Ефремовича».
Я что: перебдел, подозревая тут перевес голоса насмешливого Рязанова над голосом тающей от любви Оли? Женщины ж такие чуткие… Или всё же можно только режиссёрски перегнув добиться такой слепоты?
Тут я собою не проверю…
Или поможет декламация ею стихотворения Ахмадулиной?
Оно звучит после конца основной интриги – поцелуя Людмилы Прокофьевны и Анатолия Ефремовича, - звучит после конца этой длинной натяжки к пресловутому хэппи энду. Ну, понятно: чтоб сбить впечатление дурновкусия надо дать что-то противоположное. Провал Ольги Петровны уже тоже произошёл… Так что: тут её моральный, точнее, аморальный взлёт? Ведь Ахмадулина взлетела в метафизическое иномирие этим стихотворением… А рядовой зритель вряд ли знает стихотворение поэтессы 16-тилетней давности… И – впечатление, что это героиня Немоляевой сочиняет на ходу. Вдохновлённая какой-то громадностью. И я что-то не ощущаю диссонанса этой громадности с железнодорожной суетой. Так бывает. Одиночество в толпе. Особенно, если одинокий сверхчеловек, а толпа – не достойна его. Её как бы нет. А автор – в иномирии. Голос Рязанова опять в голосе персонажа. Тем более что на втором плане музыка пиликает припев песни, слова которой сочинил сам Рязанов. Он бросил всем в лицо железный стих… Презрения к Этому миру.
Ну и… То ли из опасения так по-страшному кончить, то ли из артистизма (в чём-то родственного с ницшеанством) Рязанов приделал второй, развесёлый конец.
29 декабря 2024 г.